Ознакомительная версия.
– Беритесь за тот конец носилок.
Сам врач взялся за передние ручки. Ей еще не доводилось носить носилки, и ее поразило, какие они тяжелые. Когда они с врачом и раненым уже были в здании, прошли ярдов десять по коридору, она почувствовала, что левая рука немеет. На кителе раненого были сержантские лычки. Он был бос, и от его посиневших пальцев исходил гнилостный запах. Повязка на голове покрылась алыми и черными пятнами. Края разорванных брюк въелись в рану на бедре. Брайони показалось, что она видит выпирающий осколок белой кости. Каждый их шаг причинял сержанту чудовищную боль. Его веки были плотно сомкнуты, но рот беспрерывно открывался и закрывался в беззвучной мольбе. Если левая рука подведет Брайони, носилки накренятся. Когда они вошли в лифт и наконец поставили носилки на пол, пальцы у нее уже почти отнялись. Пока лифт медленно поднимался, врач определял пульс у раненого и громко сопел при этом. На Брайони он не обращал никакого внимания. Третий этаж проплывал мимо, и она думала только об одном: сможет ли она преодолеть последние несколько ярдов до палаты. Наверное, она обязана была предупредить врача, что не сможет. Но врач, стоя к ней спиной, уже с лязгом раздвинул железные створки наружных дверей лифта и велел поднимать носилки. Она молилась лишь о том, чтобы левая рука не отказала и чтобы врач шел побыстрее. Если она уронит носилки, то не переживет позора. Раненый с почерневшим лицом продолжал открывать и закрывать рот, словно что-то жуя. Его язык был покрыт белым налетом. Почерневшее, так же как лицо, адамово яблоко поднималось и опускалось. Брайони не могла отвести от него взгляд. На пороге палаты ее пальцы начали соскальзывать с ручек. На ее счастье, кровать оказалась возле двери, рядом уже стояли медсестра и опытная санитарка. Когда носилки расположили параллельно кровати, пальцы Брайони разжались, но она вовремя подставила колено. Деревянная ручка впилась ей в бедро. Носилки закачались, однако медсестра подхватила их. У раненого вырвался вздох, напоминающий вздох изумления, словно он не верил, что боль может быть такой ужасной.
– Девушка, ради Бога, – пробормотал врач.
Они переложили сержанта на кровать.
Брайони постояла немного, не зная, нужна ли она здесь еще. Но теперь все трое хлопотали над раненым и не обращали на нее никакого внимания. Санитарка снимала повязку с его головы, сестра разрезала брюки. Ординатор, подойдя ближе к свету, изучал бирку, которую оторвал от рубашки сержанта. Брайони тихонько кашлянула, сестра оглянулась, явно раздраженная тем, что практикантка все еще здесь.
– Не бездельничайте, сестра Толлис. Спускайтесь вниз и помогайте!
Брайони униженно побрела назад, чувствуя, как в животе разливается ощущение пустоты. В первый же момент, когда война коснулась ее непосредственно, она оказалась не на высоте. Если ее опять заставят нести носилки, она не продержится и полдороги до лифта. Но и отказаться не посмеет. А если она выпустит ручки, то просто уйдет, соберет вещички и отправится в Шотландию, запишется там в добровольческую Земледельческую армию, на сельскохозяйственные работы. Так будет лучше для всех. Проходя по коридору нижнего этажа, она увидела Фиону, державшую передний край носилок, которые несли навстречу. Фиона была сильнее Брайони. Лица человека, лежавшего на носилках, почти не было видно под бинтами, открытым оставался лишь черный овал на месте рта. Девушки встретились взглядами, и что-то пробежало между ними: потрясение или стыд оттого, что еще совсем недавно они хохотали в парке.
Выйдя на улицу, Брайони с облегчением заметила, что последние носилки поднимают на каталку и санитары ждут, чтобы увезти ее. Опытные медсестры, в том числе и из ее отделения, стояли, выстроившись в шеренгу, с чемоданами у ног. Однако времени расспрашивать, куда их направляют, не было. Видно, где-то происходило нечто еще более ужасное. Теперь дошла очередь до ходячих раненых. На улице их оставалось больше двухсот. Какая-то сестра велела Брайони отвести пятнадцать человек в палату сестры Беатрис. Они пошли за ней цепочкой по двое, как школьники на прогулке. У одних были подвязаны руки, другие имели черепные травмы или ранения грудной клетки. Трое ковыляли на костылях. Никто не разговаривал. У дверей лифта образовалась пробка из каталок: одни следовало спустить в полуподвал, где находились операционные, другие – поднять в палаты. Брайони нашла место в нише, где раненые на костылях могли подождать сидя, велела им никуда не уходить, а остальных повела по лестнице пешком. Двигались они медленно, отдыхая на каждой площадке.
– Уже недалеко, – все время повторяла она, но подопечные, казалось, не слышали ее.
О прибытии в палату Брайони, согласно правилам, была обязана доложить старшей сестре. Но той не оказалось в кабинете. Брайони обернулась к команде, стоявшей у нее за спиной. Однако раненые смотрели не на нее. Они вперили взгляды куда-то поверх ее головы, в викторианский простор величественной палаты с высокими колоннами, пальмами в кадках и аккуратно выстроенными кроватями, застеленными одеялами с отворотами чистейших простыней.
– Подождите здесь. Придет старшая сестра и укажет каждому его кровать, – сказала Брайони и направилась в дальний угол, где сестра и две санитарки обихаживали больного, но тут же услышала шаркающие шаги позади и, оглянувшись, увидела, что солдаты вползают в палату. Ужаснувшись, Брайони хлопнула в ладоши: – Назад, пожалуйста, отойдите назад и ждите.
Но они уже разбрелись по палате, каждый сам выбрал себе постель. Не получив указаний, не сняв ботинок, не приняв ванну, не пройдя санобработку, не переодевшись в больничные пижамы, они укладывались на кровати. На фоне подушек уже вырисовывались их черные лица и немытые слипшиеся волосы. Сестра решительным шагом вышла из своего угла, в величественной тишине палаты эхо удвоило дробь ее каблуков. Подойдя к кровати, на которой лицом вверх лежал и нянчил свою выскользнувшую из перевязи руку солдат, Брайони дернула его за рукав. Солдат вытянул ноги, на одеяле остался черный масляный след. Это она во всем виновата.
– Немедленно встаньте, – сказала Брайони, когда сестра уже стояла рядом, и тихо добавила: – Существует же определенная процедура.
– Раненым нужно поспать. Оставим процедуру на потом. – Сестра говорила с ирландским акцентом. Положив руку на плечо Брайони, она развернула ее так, чтобы видеть нагрудную, карточку. – Сестра Толлис, отправляйтесь в свое отделение. Думаю, там вы нужнее, – добавила она и осторожно подтолкнула Брайони к выходу.
В этом отделении, в отличие от ее собственного, прекрасно обходились без дисциплинарных строгостей. Раненые уже спали, а она снова выставила себя идиоткой. Ну конечно же, им прежде всего необходимо выспаться. А она просто действовала так, как ее учили. В конце концов не она устанавливала все эти правила. Ей в течение нескольких месяцев вдалбливали процедуру приема новых больных. Откуда ей было знать, что на самом деле это ничего не значит? Брайони негодовала, пока шла до своего отделения, но тут вспомнила о трех раненых на костылях, которых оставила ждать лифта, и поспешила вниз по лестнице. Ниша оказалась пустой, в коридоре тоже не было видно ее подопечных. Ей не хотелось демонстрировать собственную некомпетентность, расспрашивая сестер и санитаров. Вероятно, кто-то уже поднял раненых наверх. Больше она их никогда не видела. Ее собственное отделение ввиду огромного количества раненых было преобразовано в нечто вроде перевалочного пункта для последующей неотложной хирургии. Впрочем, название значения не имело. Можно было назвать его и фронтовым эвакуационным пунктом. Набрали новых сестер и старших санитарок. Пять или шесть врачей занимались самыми тяжелыми пациентами. Прибыли два священника, один сидел у кровати лежавшего на боку раненого, другой читал молитву над умершим, с головой накрытым одеялом. На всех сестрах и санитарках были марлевые маски, у всех, в том числе и у докторов, – засучены рукава. Медсестры бесшумно сновали между кроватями, делали уколы – скорее всего морфия, – ставили капельницы для переливания крови или плазмы. Красные и желтые пластмассовые мешочки свисали с высоких стоек, как экзотические фрукты. Практикантки разносили по палатам бутылки с горячей водой. Просторные помещения были наполнены тихим резонирующим гулом, больничным гулом, который то и Дело пронизывали стоны и крики раненых. Все койки были заняты, вновь прибывавших оставляли на носилках, которые ставили между кроватями, чтобы иметь возможность и этим больным делать внутривенные вливания. Два санитара всегда были наготове, чтобы выносить покойников. Склонившись над кроватями, сестры снимали с раненых грязные повязки. Каждый раз приходилось решать, что лучше: делать это медленно и осторожно или резко рвануть, чтобы боль хотя бы была кратковременной. В этом отделении предпочитали второе, что чаще всего и становилось причиной криков. И повсюду висел специфический спертый запах – смесь вязкого кисловатого запаха свежей крови, вони грязной одежды и пота, солярки, дезинфицирующих средств, медицинского спирта, а поверх всего – смрад гангренозной плоти. Двум раненым, отправленным в операционную, пришлось сделать ампутацию.
Ознакомительная версия.
