Раздались два-три хлопка: немногие знали, что такое аплодисменты.
— Открыть! Открыть! — эхом отозвалось несколько голосов.
В президиум хурала предложили избрать весь состав Центрального Комитета, представителя Коминтерна — ректора КУТВа.
— Какие еще будут предложения?
На возвышение, где сидели таргалары из ЦК, поднялся Тевек-Кежеге.
— Предлагаю в президиум товарища Донгурака, делегата Улуг-Хема, председателя хошунного комитета партии.
— Не согласен! — крикнул с места Сундувей. — От Улуг-Хема уже назвали товарища Чульдума. Хватит!
Спорили, пока не объявили перерыв. Делегаты опять вышли на улицу — на снег и слякоть, разобрались по хошунам, присели на корточки, задымили.
Пежендей с Ензуком снова начали выпытывать у меня, что да как будет, но тут меня поманил встревоженный Баян-Далай, улуг-хемский арат.
— Как быть? — спросил он, боязливо поглядывая по сторонам. — Хурал-то уже открылся…
— Ну и что? — не понял я.
— Надо бы найти место поспокойнее. — Баян-Далай все еще испуганно озирался.
— Да что случилось? Ну пойдем.
Я повел его к себе на квартиру — это было совсем рядом.
— Здесь никого нет. Говори.
Оглядев все углы, будто все еще сомневаясь, не подслушивает ли кто, понизив голос, он сказал.
— Есть несколько слов о Донгураке.
— Да говори быстрее — перерыв кончится!
— Я хотел сказать, пока хурал не начался, но не знал — кому. Подходящего знакомого человека не нашел…
И опять зашарил глазами.
— Чего ты боишься, Баян-Далай? — потерял я терпение. — Мы с тобой одни. Говори смело.
— Хорошо, — тяжело вздохнул он. — Некоторых делегатов, выбранных на хошунном хурале, Донгурак с собой не взял. Вместо них приехали Тевек-Кежеге, Седен-Дамбаа и кое-кто еще из его сторонников. А они и не делегаты вовсе…
— Как не делегаты? Тевек-Кежеге выступал даже!
— Я и говорю.
Пожалуй, Баян-Далай не зря боялся!
— И еще Донгурак считает постановление ЦК о нашем хошуне неправильным. Донгурак велел всем нам требовать на хурале сменить ЦК.
Это уже совсем серьезно!
— Перед отъездом в Кызыл он нас собрал и наказывал, как держаться, как выступать. Многим из наших не по нутру. Но мы сами осилить его не сможем. Страшно против него пойти. Что делать? Научи.
— Что делать? — я старался говорить как можно спокойнее, чтобы не выдать волнения. — Вот так, как мне сказал, открыто скажи на хурале. Ничего не бойся. Тебя поддержат. Если не испугаешься выступить — обломаем рога бодливому быку!
— Ну, если так, — улыбнулся Баян-Далай, — согласен!
К счастью, перекур затянулся, и я успел передать Шагдыржапу и Пюльчуну обо всем, что услышал.
— Вот, оказывается, какую он кашу собирается заварить! Неспроста его и в президиум тянут. А я никак понять не мог, чего это вокруг него столько разговоров. Значит, еще кто-то его поддерживает. Прежде чем продолжать хурал, надо разбить Донгурака и его компанию. Он может затормозить всю нашу работу.
Лицо Шагдыржапа посерело. Папироса в его руке дрожала.
— Пошли. Сразу дадим слово Баян-Далаю. Не струсит?
— Думаю, нет.
Как только генсек объявил о выступлении делегата Улуг-Хема, Донгурак заявил протест:
— Наша делегация не поручала Баян-Далаю выступать! Какое он имеет право говорить, не посоветовавшись с нами?!
— Не шумите! — оборвал его председательствующий. — Президиум хурала предоставил ему слово. Говорите, товарищ.
А Баян-Далай уже стоял на трибуне, переминался с ноги на ногу.
— Чаа, — нерешительно произнес он. — Я хотел кое-что сказать и потому поднялся на это высокое волнующее место… Я думаю, что правда лучше всего. И вы тоже, наверно, так думаете…
— Что ты там болтаешь! — закричал Донгурак. Знал бы он, что именно эта его реплика помогла Баян-Далаю окончательно преодолеть страх!
— Подожди! — рассердился Баян-Далай. — Не мешай мне. Говорят, поспешившая муха в молоко угодила. Это не болтовня. Наоборот, я поднялся сюда, чтобы сказать о болтуне. А ты догадываешься, Донгурак, что я хочу сказать, вот и корежишься, как сухожилие, брошенное в костер.
Донгурак вскочил и по всегдашней своей привычке засучил рукава.
— Что ты понимаешь? Все знают, что я возглавляю делегацию хошуна. Таргалары, прогоните этого негодяя с трибуны!
— Товарищ Донгурак! Что вы так волнуетесь?! — Насмешливый голос Шагдыржапа заставил крикуна умолкнуть.
Баян-Далай совсем освоился на трибуне.
— Вот беда: потерял я нить своих слов…
Зал добродушно рассмеялся:
— Ищи! Мы подождем!
— Суть моих слов такова. Этим летом на собрании классовой борьбы мы вынесли постановление конфисковать скот, если у кого больше двадцати пяти голов. Не у богатых, а у всех. Это была наша ошибка, и ЦК принял специальное постановление. А Донгурак и его подхалимы не согласны с постановлением, они делают по-своему. Донгурак подговорил делегатов выступить на хурале против ЦК. Он говорит, в ЦК сидят люди правого уклона. Говорит, среди них надо провести чистку. Куда это годится?! И дома, в Улуг-Хеме, исподтишка учил, что говорить на хурале, как себя вести, и здесь командует. Плохое он задумал. А чтобы вышло так, как ему хочется, Донгурак вместо выбранных делегатов привез других людей. Выбрали у нас Санчы-Мидипа из Шагонара, а приехал кто? Приехал брат Донгурака — Седен-Дамбаа. Прошу хурал обратить на это внимание. А мне не верите — спросите у товарища Чульдума. Он хотя и не знает, конечно, всего, но, думаю, догадывается…
Шагдыржап несколько минут тряс колокольчиком, чтобы установить тишину.
— Так может делать только враг партии!
— Нельзя это оставить!
Перекрывая все голоса, зычно крикнул Дандар-оол:
— Пусть выскажутся делегаты Улуг-Хема!
— Правильно, — успокоился зал.
Из президиума к трибуне шагнул Чульдум.
— В свои планы Донгурак, по понятным причинам, меня не посвящал. Так что о подмене делегатов, о сговоре за нашей спиной я услышал только сейчас. Хотя мог бы догадаться… Еще подумал: а откуда здесь Тевек-Кежеге? Вроде бы его не выбирали… Товарищ Баян-Далай прав: Донгурак не желает подчиняться постановлению ЦК, проводит свою линию. Вообще он игнорирует членов партии хошуна. То, что нам рассказал Баян-Далай, очень тревожно.
Не дожидаясь, пока ему дадут слово, через весь зал торопливо стал пробираться немолодой уже делегат очень маленького роста — как ребенок, с застывшим, грустным выражением лица. Тоже улуг-хемский — Дажы Билбии. Друзья звали его Чолдак Билбии — Маленький Билбии. И голос у него был детский. Когда он говорил, казалось, вот-вот расплачется.
— Я думаю, — неожиданно звонко прозвучал голосок Дажы, — Донгураку на хурале делать нечего. Правильно? А про Тевек-Кежеге и Седен-Дамбаа чего говорить? Они не делегаты. Ну и пусть катятся отсюда. Вместе с Донгураком. Если Донгурак останется, он только мешать будет. Он о самом себе думает, для себя славу ищет. А партия ему ни к чему!
— Гнать его!
— Хватит время на Донгурака тратить! Полдня о нем спорим. Поважнее дела есть!
Шагдыржап тряс колокольчик, пока рука не устала.
— Товарищи! Мы действительно непростительно много потеряли времени. Но вопрос этот принципиальный. И делегаты, по-моему, справедливо требуют удалить Донгурака с хурала. Велика его вина перед партией. Он покушался на свободу аратов, на их имущество, перегибал нашу партийную линию, нарушал дисциплину. В нем, если разобраться, ничего не осталось от члена партии.
Куда только девались заносчивость, высокомерие, кичливость Донгурака. Он сидел сгорбившись, зажав голову руками.
— Можно мне? — тихо спросил он.
— Наговорился! Хватит!
— Пусть скажет. Послушаем.
— Гнать с хурала всех донгураков!
Слово ему все-таки дали.
— Не было у меня плохих мыслей, — стал он оправдываться. — Мне казалось, что я действую в интересах революции. Я считал, что отдельные товарищи поступают недостаточно революционно. Теперь я понял свою ошибку.
— Не верим! — загудел зал.
— Кто за то, чтобы лишить Донгурака права участвовать в работе хурала? — Шагдыржап поднял руку с листком бумаги.
Руки, шапки взметнулись над головами.
— Донгурак, а также Тевек-Кежеге и Седен-Дамбаа! Прошу вас покинуть хурал.
* * *
До десятого ноября продолжался съезд. Он затянулся не только потому, что обсуждалось много вопросов. Хотя в самом начале и установили регламент — выступать не больше тридцати минут, каждый говорил сколько хотел и о чем хотел, да еще не по одному разу. И это, наверно, было правильно, потому что принятые решения — очень важные решения — осознал каждый.
Восьмой Великий партийный хурал окончательно закрепил революционные завоевания трудящихся аратов Тувы. На нем решили конфисковать имущество феодалов, чтобы навсегда сломить их. Хурал принял план хозяйственного и культурного строительства. Постановил создать тувинскую письменность. Решено было укреплять и впредь братскую дружбу с Советским Союзом, идти по пути марксизма-ленинизма.
