Прибыв на «Сан-Хосе», Мануэль познакомился с остальными кандидатами на путешествие в «Фениксе», и они сразу же подружились. Они должны были совместно работать над тем, чтобы подготовить друг друга к выполнению предстоящей задачи, и при этом соревноваться, чтобы заслужить право первым войти в спасательную капсулу. Когда же аппарат прибыл на рудник, все увидели, что он очень похож на игрушечный космический корабль, которым детишкам дают поиграть в музее или планетарии. В нем имелись баллоны с кислородом, привязные ремни, освещение и радиосвязь, а сигарообразный корпус капсулы сделан из металла, не слишком отличающегося от того, из которого сварены карусели по всему миру. «Феникс» – капсула, предназначенная для путешествия к центру Земли, и какой-нибудь не лишенный воображения бюрократ вполне мог наречь ее «Жюлем Верном». Гонсалеса и остальных претендентов ждали изматывающие тренировки в «Фениксе», который был установлен внутри двадцатиметровой трубы, а движение его – подъем и спуск – осуществлялось краном, в полном соответствии с планом предстоящей операции. Кандидаты на роль спасателя № 1 по одному входили в капсулу и вновь и вновь ездили вверх и вниз по трубе. Иногда капсулу останавливали, когда внутри находился спасатель, позволяя ему почувствовать, каково это – оказаться в одиночестве в замкнутом пространстве, когда вокруг рычит и грохочет разозленная гора.
Попавшие в подземную ловушку шахтеры по одному будут забираться в капсулу, которая и доставит их на поверхность, где их заждались родные и близкие. Но вот кто должен встречать Йонни Барриоса, человека, живущего на два дома? Жена, с которой он вел ожесточенную переписку? Или подруга, с которой он и живет? После того как к осажденным горнякам пробился бур, личная жизнь Йонни практически не отличалась от той, которую он вел наверху, в своем районе Иоанна Павла II. По выходным восемь выделенных ему минут видеоконференции он делил поровну: четыре минуты – с Мартой и еще четыре – со своей подругой Сюзаной: «Мне не было дела до того, сколько минут мы разговаривали, – вспоминала Сюзана. – Хотя каждая из них была для меня на вес золота, мне бы хватило и одной». Для Сюзаны эти мгновения видеосвязи со своим возлюбленным были окутаны магией волшебства и таинства. Когда она впервые увидела Йонни после долгого перерыва, на нем был белый халат медицинского работника. Столь необычное одеяние и освещение в пещере создали у Сюзаны впечатление, будто Йонни пребывает в «раю» или каком-нибудь ином, столь же далеком месте: «Он сидел, а в глазах у него был свет, как у марсианина. И вообще, его окружал сияющий ореол, так что мне были видны лишь его глаза. На мгновение мне показалось, будто он умер, а компания лишь решила подшутить надо мной или обмануть». Она не сдержалась и заплакала, несмотря на то, что психолог умолял ее держать себя в руках. «Ты умер!» – сказала она, обращаясь к экрану. «Я плакала и не могла остановиться, а потом Йонни сказал: “Я жив, Чана, я жив и здоров. Посмотри на меня! Понимаешь? Я жив!”» После столь драматического отступления у них состоялось нечто вроде нормального разговора, и Йонни обращался к ней своим обычным мягким и неуверенным тоном, а потом и вовсе заговорил о знакомых вещах, поскольку они касались Марты. Он объяснил Сюзане, что решительно не хочет разговаривать с женой по видеосвязи, но у него нет выбора, потому что Марта заявила, что едва не сошла с ума, узнав, что потеряла его навсегда, и она умрет, если не поговорит с Йонни (умрет в буквальном смысле). Сюзана решила, что Марта вертит Йонни как хочет, и простила его, как всегда.
После таких телеконференций Сюзана возвращалась в дом, который делила с Йонни, смотрела выпуски новостей и читала газеты, в которых они с Йонни представали дешевыми злодеями из мыльной оперы, а Марта – несчастной жертвой. Всемирный хор греческой трагедии поносил и презирал Сюзану, но ей не было до этого никакого дела. «Счастье мое было настолько велико, что я ничего не замечала. Он был жив, а все эти выдумки и нападки вызывали у меня одну лишь улыбку. Такое впечатление, что чем больше гадостей о нем рассказывали, тем живее он становился. Когда вы сражаетесь со смертью, вас уже ничто не может смутить. Потому что смерть – это конец, она затмевает собой все. Пусть они говорят что хотят, пусть поливают меня грязью, пусть называют любовницей. Да, я – любовница. Сколько у него было женщин? Десять? Да у него было больше женщин, чем пар обуви!»
Глава 17. Второе рождение
Управляющий буровой установкой «плана Б» Джефф Харт носил на рукаве футболки с коротким рукавом флаг своей страны, Соединенных Штатов Америки, а иногда еще, прикрывая шею, надевал косынку, которая выбивалась сзади из-под среза его белой фирменной каски с надписью «Layne Christensen». Во время работы он почти всегда ставил ногу на платформу, и однажды министр горнодобывающей промышленности поинтересовался у него, для чего он это делает. «Я должен чувствовать бур, – пояснил Харт. – Лучше всего стоять на платформе, тогда ты ощущаешь, как себя ведет установка». Внизу, под ними, металл терся и стучал о камни, и трение передавалось наверх по валу, где Харт ногой ощущал «хорошие» и «плохие» вибрации, идущие от машины. «Так ты узнаешь, что насадка вот-вот готова развалиться или же режущая кромка ее притупилась», – пояснил он. Американцы постоянно настороже, не теряя бдительности ни на минуту, потому что скальный грунт здесь, на «Сан-Хосе», оказался тверже, чем они предполагали. Бур на финальной стадии реализации «плана Б» продвигался все глубже, и им приходилось останавливаться и менять головки каждые 10–20 метров, а то и чаще. «Нервы у всех были на пределе, потому что бур то и дело застревал, – пояснил Харт. – Мы резали скважину, которая искривлялась естественным образом. У нас есть буровая колонка, которая, как мы мысленно представляем, проходит через центр скважины до самого низа, но ведь это не так. На всем протяжении она трется о кромки, и на этом мы сильно теряем крутящий момент». Предполагалось, что Харт вместе с тремя другими американцами будет работать по двенадцать часов вахтами из двух человек, но вместо этого они установили вахты протяженностью шестнадцать-восемнадцать часов, после чего шли спать в палатку на территории шахты. Бурить скважину к живым людям, оказавшимся в подземной ловушке, психологически намного труднее, чем пробиваться на горизонт грунтовых вод или к рудной жиле. Харта подгоняло ощущение утекающего сквозь пальцы времени, которое лишь усугублялось осознанием того, что если кто-либо из шахтеров заболеет, а на то, чтобы вызволить его, уйдет лишний месяц, то бедняга может и не дожить до освобождения. Кроме того, Харт оставался любящим отцом, который долгие месяцы проводил вдали от дома, в командировках, и ему хотелось поскорее вернуть всех отцов, застрявших там, внизу, обратно к их детям. Постоянное напряжение не могло не сказаться, и вскоре американцы, подобно чилийцам на умирающем руднике, уже разговаривали друг с другом на повышенных тонах.
По мере того как к ним приближался бур Т130, на помещения, в которых спали горняки, обрушилась новая напасть. Сначала их донимала невыносимая духота и влажность; на смену пришли отработанная вода и грибок; а теперь настал черед удушливой пыли, которая, смешавшись с водяными парами, медленно ползла по коридорам и галереям рудника. Вот облако ее окутало отметку 105 и Убежище и задержалось там на целых семь дней, начиная с 27 сентября. «Сейчас 7:40 утра, а повсюду пар и пыль, которая скрипит на зубах, – записал в дневнике Виктор Сеговия. – Ощущение такое, будто нас накрыла волна тумана и повсюду оседают капельки влаги».
Горняки беспокойно ворочались во сне, хрипя и задыхаясь в душном пылевом облаке, и Виктор начал опасаться, что, стоит ему вдохнуть эту дрянь поглубже, как он заболеет. Кое-кто из шахтеров пустил по кругу флажки и фотографии, которые их просили подписать, памятные сувениры о том, что уже превратилось в знаменательное событие в современной истории Чили. «Если на чем-то стоят все наши тридцать три подписи, то вещь эта обретает особую ценность», – отметил в журнале Виктор. Однако в воздухе уже повисло ощущение, что время их жизни в заточении скоро уйдет в историю, оставив после себя лишь письменные свидетельства. Вот только как они будут вспоминать его и какими они будут, эти свидетельства? Пока можно не сомневаться лишь в том, что горняки не забудут самопожертвования тех мужчин и женщин, которые не покладая рук трудились ради их спасения, равно как не сотрется у них в памяти и собственная вера и страдания. Виктор Замора уже написал стихотворение на эту тему, и оно даже было опубликовано. «Не падайте духом, друзья, возьмемся за руки / И соединим сердца наши в молитве, – начал Замора, описывая первые их совместные молитвы в подземелье. Кроме того, Замора упомянул и о сожалении, которое испытал при мысли о том, что вынужден расстаться со своей семьей: – …в тот момент я мог думать только о том / как извиниться перед своей женой и сыновьями / они с надеждой и тоской ждут, когда я постучусь в двери». Закончил он свои стихи полным надежды признанием «Мы в твоих руках, Чили».
