Мы – Наташа, Петер, Нартайчик и я, вообще, пришли в себя, когда танк уже стоял на железнодорожной платформе, когда катки его были раскреплены, гусеницы заблокированы, а сам он укутан плотными, непромокаемыми тентами.
Мы сидели в салоне штабного вагона, прицепленного к платформе с танком, и маневровый локомотив тоскливо мотал нас взад и вперед, выбираясь из лабиринта рельс и путей военно-грузового отделения Мюнхенской железной дороги.
Когда же, наконец, нас прицепили к короткому пассажирскому составу, в вагоне появились еще три человека – Леша-переводчик из нашего консульства и те два мужика из отдела по борьбе с терроризмом и организованной преступностью. Которые приезжали к нам тогда в «Китцингер-хоф».
Выяснилось, что они все трое будут сопровождать Нартайчика до Бреста, а там произойдет официальная передача танка представителям нового Российского военного командования.
Там же, в Бресте, Нартайчика будет ждать самолет Президента Казахстана, который завтра уже прилетит туда вместе с матерью и отцом Нартая. И в их присутствии будет организована торжественная встреча и митинг по случаю «возвращения прапорщика Н.Сапаргалиева из длительной зарубежной командировки».
– Вот митинга только не надо, ладно?! – с унылой злобой говорит Нартай. – Папа, мама и я. И все! Имел я в виду ваши торжественные встречи…
Потом показывает на меня, Наташу и Петера и говорит:
– А нельзя, чтобы и они со мной до Бреста поехали? Я вижу, у вас тут места – хоть отбавляй…
Но все трое восприняли это, как шутку, рассмеялись, а старший немец говорит Петеру:
– Вот видите, герр Китцингер, как хорошо, что мы тогда не очень поверили в вашу легенду о покупке танка в Эрфурте! Вот и наш русский коллега вам это подтвердит. Да, Алексей?
Тут наш Леша так смутился, пожал плечами, а мы с Нартаем только переглянулись и ничего не сказали.
Кто бы мог подумать, что Леша – их коллега?! Ай, да Леша, ай, да молодец!.. А с виду такой милый паренек, по-немецки чешет, как Бог…
Бедная Наташа так плакала, что ей даже с сердцем нехорошо стало. Проглотила пару таблеток – у нее всегда с собой целая аптека для Петера, – полегчало.
Тут нам и пришло время выметаться из вагона.
Нартай бросился на стариков, целует их, висит на Петере, тоже плачет и только одно твердит:
– Я приеду, тетя Наташа… я приеду, дядя Петя… я приеду…
Наташа ревет в голос, Петер сопит, матюгается, а у меня комок в глотке – молчу, как задавленный, слова не могу вымолвить…
Выползли на станционную платформу, стоим, поддерживаем друг друга.
Нартайчик, в ледерхозах с лямочками, в жилетке, в шляпке с перышком – висит на вагонных поручнях, смотрит на нас заплаканными глазами и уже ничего не говорит.
И поезд уходит…
На следующий день мы с Петером посадили Наташу в машину, и Петер повез ее к врачу. Так ей было плохо всю ночь. Особенно, после того, как мы посмотрели последние известия нашей Баварской программы по телевизору, где увидели и себя, и танк, и Нартайчика. И отъезд они, оказывается, снимали, а мы тогда на платформе этого и не заметили!..
Вот после всего этого старуха и вовсе поплохела – давление, сердцебиение, дышать нечем… всю ночь с ней провозились.
Здесь не как в России. Здесь врача на дом не вызывают. Едут к врачу, даже если у вас температура за сорок! Конечно, если вы совсем загибаетесь, то тогда к вам приедет «Нотартц» – вроде нашей «Скорой помощи», и отвезет вас в больницу. А так, извольте сами ехать к доктору…
Вот Петер и повез Наташу в наш районный центр. К доктору Ляйтелю – они всегда у него лечатся.
Перед отъездом Петер сунул мне в карман трубку своего ненаглядного радиотелефона и сказал:
– Обязательно позавтракай. Булочки еще совсем теплые… Животных я уже всех накормил, а ты, если у тебя до репетиции останется время, погоняй лошадь на корде по кругу. Пока не пропотеет. Совсем застоялась… А потом я привезу Наташу домой, и мы с тобой вместе приготовим обед. А она пусть отдыхает. О'кей?
– О'кей! – говорю. – Все сделаю. Не волнуйся. Сейчас главное – Наташа. Не думай больше ни о чем.
– Не могу не думать, – говорит Петер без всякого русского мата, и я, оказывается, его очень хорошо понимаю!
Может, были на одну волну настроены?..
– Здоровье моей Наташи очень связано с тем, о чем я теперь все время думаю, – говорит Петер. – Я знаю, что вся жизнь состоит из приобретений и потерь. Но наступает старость, когда приобретать уже ничего не надо – поздно. Но и терять нельзя ни за что! Особенно страшно, когда потери вдруг начинают быстро идти одна за другой. Сначала – Катя, вчера – Нартай… Наступит время – и ты уйдешь. И жизнь кончится.
– О, черт тебя подери, Петер! – кричу я ему. – Да поезжай ты к доктору Ляйтелю! Наташа ведь в машине ждет!..
Они уезжают, а я иду на конюшню.
Накинул уздечку на теплую лошадиную морду, защелкнул на уздечке карабин длинной корды, вывел конягу на свежий воздух.
Гоняю кобылку по кругу, и все мне кажется, что сейчас вот-вот из сарая выйдет перемазанный Нартайчик с разводным ключом или отверткой в руке, так скептически посмотрит на меня и нахально заявит:
– Ну кто так гоняет лошадей, Эдька?! Ты же понятия не имеешь, как это делается! Чему тебя только в цирке твоем учили? Вот когда копыта коней моих предков…
А в это время, со стороны дома, покажется Катька и скажет ему со своей ироничной улыбочкой:
– Нартайчик, солнце мое, не морочь Эдику голову и, пожалуйста, направь копыта коней своих предков в мою комнату. На гитаре опять разболтался басовый колок – совсем струну не держит. Сделай что-нибудь, Кулибин ты наш казахский… Только на тебя и надежда – армейский ты наш Томас-Альва Эдиссон! Ты же – тормоз Вестингауза… Помоги бедной еврейской девочке из местечка «Китцингер-хоф».
…Бежит кобылка по кругу, всхрапывает, что-то у нее под брюхом екает, и ее короткая шерстка пошла уже темными потными пятнами. И стою я один в центре взрыхленного круга, словно на цирковом манеже, намотал на руку конец сыромятной корды, а вокруг меня бегает лошадка…
И нет никакой Катьки, и Нартая нет…
Наверное, уже к Варшаве подъезжает.
Тут у меня в кармане телефонная трубка зазуммерила. Не останавливая лошадь, вынул я трубочку, нажал на кнопку.
– Я-а, битте! – говорю.
– Грюссготт, герр Китцингер!.. – слышу.
– Ентшульдиген зи битте, – говорю. – Герр Китцингер ист нихт цу хаузе.
Дескать, «извините, господина Китцингера нет дома…»
А из трубки по-русски:
– Эдуард Александрович?
– Да, – говорю, а сам кручусь за лошадью на одном месте с кордой в руке.
– Здравствуйте, Эдуард Александрович. Это Федор Николаевич Грибов – Генеральный консул России в Мюнхене.
– Здравствуйте, Федор Николаевич, – говорю. – Секундочку! Извините, я только лошадь остановлю, а то она меня совсем замотала.
– Что-о-о?! – удивляется консул.
– Я говорю – лошадь остановлю! Я ее по кругу гоняю, а то застоялась, бедняга… Тпр-р-ру!!! Стоять, кому говорят, холера!
А кобыла развеселилась, прыгает дурища. Еле-еле утихомирил. Подошла ко мне и давай меня за воротник куртки зубами прихватывать! Всю шею мне обслюнила.
– Иди отсюда! – говорю. – Извините, Федор Николаевич… Разыгралась, дура такая!
– Ничего, ничего, – говорит Федор Николаевич. – Я подожду.
Наконец, отогнал я лошадь, говорю в трубку:
– Слушаю вас, Федор Николаевич.
– Эдуард Александрович, я еще вчера кое-что хотел вам сказать, но время, если помните, было так уплотнено…
– Уж и не знаю, чего было так торопиться! – разозлился я. – К чему нужна была такая спешка?! Просто до неприличия!..
– Верно, – вздыхает Федор Николаевич. – Верно, Эдуард Александрович. Но тут мы уже не могли ничего поделать. Это была прерогатива военных – и наших, и немецкой стороны, и они по своим соображениям составили такой плотный график.
– Черт бы побрал их график! – говорю.
– Но звоню я вам, Эдуард Александрович, совсем по другому поводу. Я примерно представляю схему вашего пребывания в Германии. Частный вызов, просьба об убежище, ауслендербехерде… И так далее. Так?
– Что-то в этом роде, – осторожно говорю я.
– Так вот, я еще вчера хотел вам сказать – если вы надумаете вернуться в Москву, – милости просим. Поможем во всех направлениях. Тем более, вы – заслуженный артист РСФСР, лауреат многих международных конкурсов артистов цирка, воевали в Афганистане… А за границу сможете ездить с цирком и из России. Санкций к вам никаких не будет – это я вам гарантирую. Подумайте… Сегодня и Солженицын, и Ростропович, и даже ваш тезка Эдуард Лимонов собираются вернуться на Родину. Так что, подумайте, Эдуард Александрович. И звоните мне в любое время. Хорошо?
Хотел я было сказать этому симпатичному мужику: «Хорошо, Федор Николаевич. Обязательно подумаю и позвоню…», а потом вдруг понял, что раз он ко мне с открытой душой, то и я не должен вилять хвостом и вешать ему лапшу на уши!
