Ознакомительная версия.
— Стой! Без крови! В окно его, в окно!
И ужас бессилия хлестнул его ледяным сквозняком.
Последнее, что он смутно помнил, был дребезг распахиваемой оконной рамы, топот ног, мигнувший свет, пронзительный визг над головой и сильный удар носком ботинка в грудь, после чего он потерял сознание, а теряя сознание, еще пытался подумать:
«Вот здесь они убили меня. Значит, это они? Но чей это был визг — Митин? Как же он теперь без меня?..»
Он уже витал в крайних пределах хрупкой жизни, вытекающей из него тоненькой осенней паутинкой, а вокруг над этими пределами лестничной площадки гигантские крылья летучей мыши рассекали тьму, дробили, колыхали воздух, накрывали его с головой скорбной тенью, точно колючим покрывалом на цементном полу. Он умирал в жестоком удушье, в металлическом звуке мохнатых крыльев, обдающих смрадным ветром смерти, и проходило, и удалялось в сознании:
«Почему так тяжко давит на голову какой-то звук в темноте? Неужели здесь может быть телефон?.. Но какой странный потусторонний звук…»
И он сделал невероятное усилие над собой, чтобы вырваться из удушья, из кошмарного сна и, не сразу очнувшись, обливаясь потом, разомкнул глаза.
Вокруг — ночь, темнота, но достоверная, комнатная, пулеметно простреливаемая сигналами телефона. Неужели телефон?
Он соскочил с дивана, набрасывая на плечи халат нащупал в потемках неумолчно сигналящий звук на письменном столе, что было телефоном, на секунду подумал, еще не сознавая бредовое забытье: «Не владеет ли мной сумасшествие?»
— Ну, слушаю, плосконосый, — сказал он охрипло, связывая неушедший сон с этим звонком, как повторное начало или продолжение сумасшествия и в непотухшем неистовстве, пережитом только что, в ненависти борьбы не отвергая даже встречу с тайным гнусаво-похабным голосом, угрожающим ему по ночам, независимо от того, чем эта встреча может кончиться «Безумие, отчаяние… Бицепсы доктора наук, накачанные гантелями, бессильны перед ножом и кастетом. Но похож ли этот ночной «приятель» на того плосконосого из больного сна?» Трубка выжидательно молчала. Ну, слушаю, слушаю! — повторил Дроздов развязно и грубо. — Позвонил — говори, насекомое, если уж я подошел к телефону!
Очень знакомый крепкий, свежий баритон не без удивления посмеялся в трубке, потом спросил корректно:
— Я не ошибся номером? Это вы, Игорь Мстиславович? Смотрю на часы — второй час ночи. Не разбудил? Это Битвин.
— Разбудили, — ответил Дроздов. — Но в это время бывают другие звонки. И вы сделали благодеяние, пожалуй.
— Так, так! Благодеяние во втором часу ночи? Наоборот. Я должен извиниться. Я сова, работаю по ночам. А вы, я вижу, не теряете бодрости духа и шутите…
— Я вполне серьезно. Мне снился сон, Сергей Сергеевич, что меня убивают, точнее — убили. И труп выбросили в окно, для версии самоубийства.
— То есть как это?
— Очень просто. Так же, как Тарутина. Только другим способом. Причем вы, Сергей Сергеевич, простите меня, тоже участвовали в этом убийстве. Во сне я почему-то ясно слышал ваш голос: «Только без крови! В окно его, в окно!» Странные вещи приходят во сне.
— Почему у вас такой голос?
— А что?
— Больной голос.
— Разве?
В трубке отсеклось молчание, лишь доходило полнокровное дыхание Битвина, и Дроздов словно вблизи увидел его начисто бритую яйцевидную голову, наклоненную над настольной лампой в зашторенном на ночь кабинете, волевое лицо над телефоном, сросшиеся брови лесного бога, мохнатыми навесами скрывающие стального оттенка глаза.
— Я полагаю, что упражняться в злоостроумии и в шуткомании мы в данную минуту не будем. Это неуместно, — заговорил невозмутимым голосом Битвин, как видно, не внимая словам Дроздова. — Как раз сию минуту я сижу над вашими бумагами по поводу чилимских дел. И, сравнивая с местной партийной информацией, все же прихожу к выводу, что ваше пребывание там не точно проявило реальность, связанную со строительством и с трагической гибелью гидролога Тарутина. Вы в вашем материале недопустимо пристрастны в первом и во втором вопросе.
— Недопустимо пристрастен?
— Если угодно, то вы не правдивы, как это ни печально, — зарокотал наставительно Битвин. — Во-первых. Министр заверил, что никаких работ в Чилиме не ведется. До утверждения проекта. Во вторых, ваше поведение, Игорь Мстиславович, с представителями местных властей и работниками охраны правопорядка выходило из всех норм… морального кодекса.
Стоя в одном халате около письменного стола, Дроздов вгляделся в темноту, где дверь в комнату сына он прикрыл вечером на всякий случай, не исключая неурочные ночные звонки. Дверь размыто белела впотьмах, была закрыта, и он сел на стол и, не зажигая света (чтобы как-нибудь не потревожить Митю), сказал с трудом пристойно:
— Моя ошибка в том, что я забыл взять с собой в Чилим правила хорошего тона на английском языке. Поэтому благодарю вас за телеграмму. Я ее помню наизусть: «К огорчению ваше поведение в Чилиме недостойно ученого». Прошу покорно извинить, отвечаю тоже по пунктам. И с огорчением. Первое. Министр Веретенников лжет. Строительство начато, хотя его следует закрыть. Второе. Кандидат наук Улыбышев, ясно, как день, был свидетелем убийства, но по умному расследованию так называемых местных органов правопорядка на него же, Улыбышева, направлены подозрения. Не он ли опоил водкой и отравил Тарутина? Как вам это, Сергей Сергеевич? Восхитительно! Не является ли это омерзительной ложью, чтобы увести в сторону от убийц? В-третьих, это не случайное убийство. И в этом я теперь не сомневаюсь!
Битвин по-бычьи задышал в трубку, возразил обрывающимся в неудовольствие голосом:
— Тарутин, как известно, злоупотреблял, и это правда… Известная не только вашему институту. Я сам был свидетелем в доме у Чернышова. Известно, что он напивался до чертиков. Известно, что его преследовала мания самоубийства. Это он носил веревку в «дипломате», бывал на грани белой горячки.
— Тарутин злоупотреблял не больше, чем злоупотребляют зеленым змием в «охотничьих домиках». По сравнению с «охотниками» он был просто младенец. Жалею, что нам не удалось подробнее поговорить в тот вечер. Вы куда-то исчезли. Как сказали: в массажную. Позволю себе не без удовольствия и удивления вспомнить: массажистки там европейского класса.
— Что с вами, товарищ Дроздов? Какой «охотничий домик»? Что за массажная? По-моему, вы вернулись из Чилима больным, в крайнем психическом расстройстве. И, как мне сказали, у вас уже был нервный срыв после смерти жены. Печально, грустно! Вас преследует навязчивая идея. Академик Козин, который уже познакомился с вашим заявлением, также считает, что вы не совсем здоровы. Что у вас в связи с гибелью вашего близкого друга приступы психастении, навязчивые подозрения. Я не ваш злостный враг, но подумайте в самом деле реально, как реагировать на ваше особое мнение?
— Самым серьезным образом.
— Вы говорите, что убийство Тарутина не случайно? Вы подозреваете заговор против вашего друга? Что за бредовая идея? Кто виновен?
— Тарутин умел думать.
— Тарутин, а теперь вы прогнозируете голод, болезни, вымирание народа, рабство целой страны, если мы не остановим научно-технический прогресс, который проводим якобы уродливо и безграмотно. Кто способен остановить цивилизацию, пусть даже уродливую? Игорь Мстиславович, — снижая голос проговорил Битвин. — Игорь Мстиславович, разумный вы человек, но у меня создается впечатление, что вы и еще маленькая кучка людей идете против всего человечества.
— Каким это образом?
— Хоть помилуйте меня, грешного, за банальность, — длительно вздохнул Битвин. — Большинству рода людского, как это ни огорчительно, начхать, что будет завтра. Дай ему сегодня — тепло, комфорт, рюмку вина, голую натуру, ящик с видео, а завтра — хоть трава не расти. Так думают все — начиная от потолка и кончая полом. Объясните, как быть с этой мещанской циничной реальностью?
— Как быть? Как бы ни протестовал обыватель, Чилимскую стройку следует закрыть, как и десятки других браконьерских панам, стоящих миллиарды и миллиарды. Мы строим десятки ГЭС и оросительных систем, а страна по-прежнему беднеет, деградирует, находится на уровне какой-нибудь африканской Верхней Вольты. Как вы это можете объяснить, Сергей Сергеевич? Заговором технократов, которым кем-то обещаны за создание в стране болот и пустынь «охотничьи домики» с современными рабами? Или виллы на берегу Лазурного моря?
— Поостерегитесь, одумайтесь. Это — мания заговоров. Это уже иная область, чего не стоило бы касаться. Вы, право, нездоровы.
— Начхать на мое здоровье. Технократы предлагают ложь и повальное разрушение. Поэтому первый шаг нашей науки — закрыть стройку на Чилиме.
— Остановитесь! Что с вами? Эти государственные вопросы не вдруг рассматриваются Государственной экспертной комиссией, наконец вашим институтом и Советом Министров, в конечном счете. Вам-то это известно.
Ознакомительная версия.
