Мистер Доблин меня успокоил. Британский паспорт будет вручен мне очень скоро. Пока же он выдал мне весьма приличную сумму, за которую я расписалась на какой-то официального вида бумаге. Он сказал, что мне уже заказана комната в отеле «Аэропорт» и все власти, которых это касалось, уведомлены о моем спасении. Ходили толки, что британские журналисты должны были вылететь, чтобы взять у меня интервью, но он сомневался, что им выдадут визы.
— Проведите в отеле несколько дней, — любезным тоном посоветовал он. — Подождите, пока прибудут ваши документы. Отдыхайте, ешьте, плавайте, живите в свое удовольствие. — Он прикрыл рот рукой и тоном конспиратора добавил: — Счет пошлют британскому правительству. — Он посадил меня в такси и сказал, что через пару дней позвонит мне в отель. Мне было ясно, что давно он так хорошо не развлекался.
В отеле ничего не изменилось. Да и с какой стати должно было, подумала я, но смутное разочарование все же испытала. Если на вашу долю выпали настоящие страдания, вам трудно примириться с тем, что мир остался к ним безразличен, и огорчительно, что они не оставили на нем никаких следов. Вы не можете понять его упорной, всепоглощающей занятости прозаическими земными делами.
Я взяла ключ от своей комнаты. С того времени, как меня спасли, я успела немного привести себя в порядок, но мне нужно было принять ванну и купить какую-то одежду. Однако сейчас я хотела увидеть Усмана.
Когда я шла по цементным дорожкам сквозь посадки тропических растений к его бунгало, меня охватило прежде незнакомое чувство добровольного отказа, кроткой покорности судьбе. Мистер Доблин был прав: мне необходимо прожить несколько дней только для себя, в полной праздности.
Я постучала в дверь Усмана, мне не ответили. Я заглянула в окно, увидела его одежду и вещи. Мне никогда не удаются сюрпризы: нужных людей не оказывается на месте; посвященные в мою тайну проговариваются; спрятанные подарки находят раньше времени; цветы доставляют не по тем адресам. Я подумала, что, во всяком случае, оставлю ему записку. «Угадай, кто?» — напишу я и укажу номер своей комнаты; это будет сюрприз качеством пониже, но все-таки…
Услужливая горничная отперла мне его дверь. Я вошла. Вдохнула его запах. В комнате было темно, я направилась к письменному столу, зажечь лампу. И наступила на что-то, приятно хрупнувшее у меня под ногой, как стерня в поле или скорлупка грецкого ореха. Я сделала шаг назад, раздался тот же хруст. Я вернулась к двери, зажгла светильник под потолком.
На полу валялось полдюжины его крошечных, запряженных слепнями аэропланов. Два я раздавила, смяла до неузнаваемости. Остальные четыре лежали там, где упали. Я подняла один. Слепень иссох, превратился в пустую оболочку с поджатыми, стиснутыми ножками. Я подобрала остальные и бережно положила Усману на стол. Записку оставлять было незачем.
В аэропорту я сидела и ждала в пустой комнате возле проходной. Правила входа на территорию теперь ужесточились, к ангару с МиГами никого не подпускали. Тут, во всяком случае, изменилось хоть что-то.
Я просидела почти час и выкурила три сигареты, дожидаясь, когда ко мне кто-нибудь выйдет. Наконец появился офицер ВВС, отутюженный, с безупречной выправкой. Кожа у него была светло-коричневая, глаза маленькие и глубоко посаженные. Я сказала, что Усман Шукри — мой близкий друг и я хочу знать, что с ним. Офицер доложил мне сразу, будничным тоном: Усман Шукри не вернулся с задания.
Я думаю, именно это я и ожидала услышать, но почему-то кровь бросилась мне в лицо. В глазах защипало.
— Что случилось?
Он пожал плечами. «Полагаю, отказали приборы».
— Приборная часть… — Я вспомнила, что говорил мне Усман: наземный персонал — это главная опасность.
— Могу я поговорить с другими летчиками? — спросила я. Я попыталась вспомнить их имена.
— Других летчиков нет.
На лице у него медленно изобразилось нечто похожее на безутешность, потом он оживился. «А сигарету у вас попросить нельзя?»
— Разумеется. — Я протянула ему сигареты, он старательно выбрал одну, вернул мне пачку. Мы оба закурили.
— Где остальные пилоты? — спросила я.
— Они отказались служить, когда узнали, что Усман Шукри не вернулся. — Вид у него стал озабоченный. — Слишком много неполадок с приборами, сказали они. — Он развел руками. — Видите ли, мы не потеряли еще ни одного самолета под огнем противника. При этом семь, нет, восемь — из-за неполадок в приборной части. И прочих инцидентов.
— Каких?
— Один угнали. Еще два вышли из строя в результате несчастного случая на месте стоянки.
Я выпустила дым, обвела глазами комнату. На меня опять начала накатывать слабость.
— Отказали приборы… мог он выброситься или приземлиться где-то?
— Полагаю, что да. — Он помолчал, подумал. — В теории.
Он снял с языка похожую на чаинку табачную крошку, неодобрительно посмотрел на горящий кончик своей сигареты.
— Это американские?
— Нет, «Таскер».
— Что это?
— Местный сорт. Вы не пробовали?
— Я курю только импортные… Он вам нравится?
— Да.
— Надо же.
— Вы представляете себе, где мог приземлиться его самолет?
— Нет. Он находился далеко на севере, над территориями ЮНАМО.
— Вот как.
— Его никто не видел. — Он снова задумался. — Он мог катапультироваться, но у нас нет поискового самолета. — Его улыбка выражала официальное сожаление. Потом, посмотрев на мое грустное лицо, он добавил: — Кто знает. Может быть, он сам сумеет вернуться домой. В один прекрасный день.
Теория катастроф — это то, чего мы все дожидались, изучение резких перемен, описание нарушений непрерывности. Она говорит нам, что мириады наших несчастий, крушений, катаклизмов и бед, от самых серьезных до несущественных, от трагических до вызывающих легкое раздражение, относятся к семи базовым типам катастроф.
Итак, их семь. Все формы резких, внезапных, рывковых, с нарушением непрерывности происходящих изменений описываются одной из семи таких моделей. Они называются «складка», «сборка», «ласточкин хвост» и «бабочка». У «ласточкиного хвоста» имеется три подвида, у «бабочки» — два. Но нас интересуют «складка» и «сборка», это куда более рядовые и широко распространенные катастрофы.
Возьмем простой пример резкой перемены в мире: лопается воздушный шарик. Если его разорвало, то его нельзя вернуть в состояние целостности. «Складка» и есть катастрофа такого типа, управляемая единственным фактором. Это простейшая парадигма перемены. Шарик лопнул, катастрофа произошла. Обратного пути нет…
Жизнь — это катастрофа типа «складка», ее единственным контрольным фактором является время. Катастрофа происходит, когда время останавливается. Говоря языком теории катастроф, наша жизнь соответствует той же модели, что наполнение газом и разрыв шарика. Катастрофы типа «складка» необратимы.
Катастрофы типа «сборка» другого рода. При «сборке» всегда есть шанс, что дела пойдут на поправку, что можно вернуться к прежнему состоянию. Если человек от удара упадет и потеряет сознание, это можно считать катастрофой типа «сборка», равно как нервный срыв, эпилептический припадок или кипение воды в чайнике.
Взгляните на любую жизнь. Взгляните на вашу собственную. В продолжительной катастрофе типа «складка», которую являют собой ваши библейские семьдесят лет, вы насчитаете немало катастроф типа «сборка».
В ту ночь на диване Хоуп спала плохо. Перед рассветом ей удалось уснуть покрепче на час или два, но проснувшись, она испытывала беспокойство и непроходящую тупую боль в пояснице. В кухне она выпила крепкого чая и съела толстый кусок хлеба с белковой пастой, чтобы как-то избавиться от нервической раздражительности, из-за которой чувствовала себя крайне напряженной и готовой вот-вот сорваться. В чем дело, что с ней такое? Может быть, в том, что она встала с больной спиной после неглубокого, с перерывами, сна. Может быть, в измороси за окном, которая сулила ей неприятный, сопряженный с кучей неудобств рабочий день в мокром лесу… Может быть, в том, что муж, с которым они разошлись, опять здесь и спит наверху, в ее теплой постели?
Она ехала в Ист Неп по мокрым дорожкам между изгородями, из-под колес летели брызги. Облака у нее над головой были густые, низкие и бесформенные, сеявшийся сквозь них бледный свет ей не льстил. В зеркале заднего вида отражалось ее лицо, бескровное и помятое. Она поставила машину во дворе конюшни и поднялась в офис.
— У вас все хорошо? — заботливо спросил Мунро. — Вы что-то осунулись.
— Я плохо спала. Я… — она заговорила более твердо. — …Я думаю, вам нужно знать, что Джон опять здесь. Пробудет у меня несколько дней.
