Когда Серж разлил вино, они чокнулись бокалами.
— Ле хаим, ребята! — сказала Клод. — Будем здоровыми и сильными, и доживем до ста двадцати! — Ле хаим! — сказал Серж.
— Ле хаим, — Филипп не сводил глаз с Клод. «Как она хороша, — думал он, — как она хороша!»
Серж снова наполнил бокалы.
Он сидел в черной рубашке, расстегнув верхнюю пуговицу.
— Сними ты, наконец, свой пиджак и распусти хотя бы галстук, господин генеральный директор, — последние слова он произнес по-немецки, и Филипп, разведя от неожиданности руками, подчинился.
Вдруг Клод охнула:
— Что с тобой? — испугался Филипп.
— Идиотка я, вот что! — она быстро вышла из комнаты и вернулась с шарообразной вазой с орхидеями и поставила ее посреди стола.
— Спасибо тебе, Филипп, — поблагодарила она. — Спасибо!
Он не сводил с нее глаз. Нет, она совершенно спокойна.
— А теперь рассказывай! Как оно было, в Эттлингене, а потом в Берлине. Расскажи все без утайки! Нам важно это знать.
Филипп рассказал им обо всем — на это ушло довольно много времени. О числе Апокалипсиса он упоминать не стал.
Клод подытожила:
— Как все это страшно! Жутко, чудовищно!
— Я же говорил, мы еще не то увидим! — сказал Серж. — Помните, во время нашего незабвенного пиршества в «Ла Фаволе». Кстати, нужно в ближайшее время опять заглянуть туда. Я, увы, оказался прав… Но это только начало… — Он нагнулся к Филиппу. — А ты, добрый папаша, вытащил, значит, своего беспутного отпрыска из тюрьмы?
— А что мне оставалось? Вспомни о Симоне и о ее угрозе.
— Кусок дерьма! — выругался Серж. — Ободрали тебя, как липку, да? Ничего, эта парочка еще отблагодарит тебя, не сомневайся!
— Не каркай, Серж! — Клод положила ноги на черное стекло стола. — Придержи язык, понял?
— Да я же не со зла, боже мой! Филипп — мой друг… наш друг! Я беспокоюсь о нем!
— Я тоже беспокоюсь, — сказал Филипп. И посмотрел в глаза Клод, которые под тюрбаном казались еще больше. — Но только не сегодня. И завтра тоже не буду. Как я могу о чем-то всерьез тревожиться, когда вы опять рядом? — Он сказал «вы», а смотрел лишь на Клод.
— А мы кое о чем забыли, — сказал Серж.
— О чем? — спросил Филипп.
— Выпить за наше благополучное возвращение. — Он снова наполнил высокие бокалы, и они выпили. А ведь еще самая малость, и никакого счастливого возвращения не было бы и в помине, сказал Серж.
— Что это значит? — встрепенулся Филипп.
— Потому что могло произойти самое страшное.
Веко Филиппа задергалось.
— Во время налета в джунглях?
— Да?
— Что это было? Да не тяни ты!
— Вообще-то она могла погибнуть, наша Клод, — Серж сильно побледнел, и Филипп заметил, что у него даже руки задрожали.
— Погибнуть?
— Да?
— Как это? Да говори же!
— Не будь на ней амулета, она погибла бы.
— Без такого, какие есть и у нас?
— Да. Мы с Клод носим амулеты на шее, а ты — в кармане, — сказал Серж и, взмахнув рукой, опрокинул бокал. Немного шампанского пролилось на темное стекло. — Покажи ему, Клод!
Она распахнула халат, так что можно было увидеть ложбинку между грудями. Филипп встал и подошел к ней, чтобы рассмотреть амулет получше. Увидел прогнувшийся кусок черно-серого металла. Клод сняла с себя амулет и протянула Филиппу. Он был еще теплым от ее тела.
— Это было во время ракетной атаки… — сказала Клод. — Когда они начали стрелять из бортового оружия… что только не летало по воздуху… щепки, камни… и сталь…
— В Клод попал стальной осколок. Небольшой, видать… Попал в амулет, понимаешь, и не пробил его…
— Да, все так и было, — подтвердила Клод. — Я до сих пор не в силах этого осознать. Серж прав, амулет спас мне жизнь. Вот и не верь после этого в разные чудеса…
— Действительно, — согласился с ней Серж. И очень тихо добавил: — Подари я такой амулет моему другу, он бы не наступил в Югославии на эту мину.
Клод подошла к Сержу, обняла его.
— Не надо, — сказала она. — Прошу тебя, Мотек, не думай опять об этом.
— Ладно, — ответил Серж. — Прости! Ты права, нельзя так распускать нервы… — Он обнял Клод. — Тебя во всяком случае амулет спас. И это самое главное. Завтра ты получишь от меня новый экземпляр. Я хотел сказать: от нас с Филиппом. Я правильно говорю, Филипп?
— Да. Завтра мы с Сержем пойдем в Пти Пале и купим для тебя новый.
— Никакой новый амулет мне не нужен, — отказалась Клод. — Ни при каких обстоятельствах! Я буду носить этот. Пойду к Давиду Левину, он мне его выпрямит и отполирует.
— Но ведь подписи на нем больше не разберешь.
— Это не имеет значения, Филипп. Мне известно, что там было написано.
— Она права, — согласился Серж. — Она у нас очень мудрая, Филипп. И она просто обязана носить этот амулет и не имеет права менять его на другой. Ведь этот уже доказал свою чудодейственную силу!
— В этом все дело, — проговорила Клод. — А теперь, доложу я вам, ваша заботливая хозяйка страшно устала, и ей надо поспать. Вам это тоже не помешает. В конце концов, нам давно не двадцать лет!
— Когда мы увидимся?
— Предлагаю завтра! Завтра я в вашем полном распоряжении. Завтра я буду в полном порядке. Но не звоните мне по телефону! Я вам сама позвоню.
Серж с Филиппом встали. Клод проводила их до двери и поцеловала на прощание.
— Не забудь своего чемодана, Мотек! Я свои вещи разберу потом. Сейчас меня и впрямь ноги не держат. Пока, друзья! И оставьте в покое молоденьких девушек! Будьте паиньками! А если это вам не по силам, будьте, по крайней мере, осмотрительны!
— Я до сих пор не могу в это поверить, — говорит Филипп. Он прошелся с Сержем по набережной Монблан до «Бо Риважа», и теперь они сидели под синим тентом в уличном кафе «Набережная, 13» и пили кофе. — Меня прямо в жар бросает, как только об этом подумаю.
— А каково было мне, когда я нашел ее в этом маленьком госпитале во Франсевиле, и врачи объяснили мне, что к чему, представляешь? Я с ней и словом перемолвиться не мог, врачи для начала дали ей очень сильное снотворное.
В это время они были единственными посетителями в кафе «Набережная, 13» Молодые официанты накрывали столы к ужину.
— Сначала Клод выглядела очень прилично, — сказал Филипп, — и в настроении была, смеялась, шутила… а под конец еле на ногах держалась, и не только от усталости, да?
— Нет, не только от физической усталости, — согласился Серж. — То, что ей довелось пережить в джунглях, — страшная история. В первые дни в больнице Либревиля, куда мы ее доставили, она несколько раз пыталась рассказать об этом… немного бессвязно, она не доводила свою мысль до конца, обрывала фразу на полуслове… Знаешь, чаще всего она упоминала убитых детей, да, и еще Генри Уоллеса, этого репортера. Он стоял рядом с ней, когда осколком снаряда ему срезало голову.
— Ужас!
— Да, ужасно! Наше счастье, что в Либревиле она попала в руки хороших врачей. Среди них был даже психолог, и все они уделяли Клод много внимания. Долгий крепкий сон, покой и лекарства поставили ее на ноги… Боюсь, она еще не совсем здорова. Знаешь, у нее такая профессия, что она много всякого насмотрелась, но ничего подобного все же не было. Она больше не рассказывает о пережитом, вот уже несколько дней, но, безусловно, думает об этом не переставая. Она женщина сильная и старается нервы не распускать; сейчас она счастлива от мысли, что мы опять вместе. Но мы должны обращаться с ней осторожно, Филипп, очень осторожно…
Они встали.
— Сейчас я чувствую себя вконец разбитым, сам не знаю почему, — признался Серж. — Думаю, самое время хоть немного поспать. Советую тебе сделать то же самое, старик! Это самое лучшее, что мы можем придумать сегодня. Завтра будет другой день, как говорила Скарлетт О’Хара.
Подойдя к краю тротуара, он остановил такси. Филипп помахал ему и через ресторан прошел в свой отель.
— У нас есть письмо для вас, месье Сорель, — консьерж передал Филиппу конверт.
— Спасибо, — поблагодарив, тот поднялся к себе в номер.
Шаркая ногами и чувствуя себя неимоверно усталым, он вышел на балкон и сел в одно из широких плетеных кресел. Надорвал конверт. Из него выпал факс, отправленный в двенадцать часов дня из лондонского аэропорта Хитроу. Филипп прочитал написанный от руки текст: «Дорогой отец, мы благодарим тебя за все, что ты для нас сделал. Обещаем, что подобное больше никогда не повторится. Обнимаем тебя, Ким и Симона».
«Почерк Кима», — равнодушно подумал Филипп. Вернувшись в салон, он бросил листок в корзину для бумаг. Потом принял переменный душ, горячий, а потом ледяной, снял с постели тяжелое серебристого цвета покрывало и лег голый на прохладную простыню — несмотря на включенный кондиционер, в спальне было жарко. Он вспомнил о том, что рассказал ему Серж о смерти Генри Уоллеса, и у него снова появилось ощущение, нет, уверенность в том, что смерть вездесуща. Jamais deux sans trois. Да, где двое, там и трое. «И относится это не только к самолетам, например, — подумал он, — но и к землетрясениям, извержениям вулканов, смерчам и катастрофам на море — ко всему, что я теперь переживаю, это тоже относится. Это закон. Если погибнут двое, обязательно погибнет и кто-то третий, да что там — погибнут еще очень многие…» С этой мыслью он уснул. Из путанных снов его вызволил резкий телефонный звонок.
