Анупряк-оглы поклялся себе, что, когда придёт час расплаты, припомнит ему наглую выходку.
До конца церемонии было недалеко. Остались на подходе лишь две депутации: от лиги сексуальных меньшинств и от партии «Молодая Россия», созданной недавно по прямому распоряжению Центра координации в Стокгольме. Косвенно Анупряк-оглы принимал в этом участие, отбирая и рекрутируя в новую партию молодых недоумков из богатых туземных семей из подведомственных ему резерваций. Политическая программа партии определялась простым доходчивым лозунгом: «Всё старьё на свалку — и сжечь!» Каждый из членов партии носил в ладанке на груди портреты вождей-теоретиков: Новомирской и Немцова. Кто такой Немцов, генерал не знал (видно, из немецких переселенцев, управляющих Зауральской республикой), а Валерию видел по телевизору, где она читала воскресные проповеди о непротивлении злу насилием. Кроме того, она непременно участвовала в публичных казнях фашистов и скинов (те же члены «Молодой России», но в чём-либо провинившиеся). За древностью лет тучную старуху обыкновенно четверо дюжих миротворцев поднимали на носилках на помост, где она оживала и ловко недрогнувшей рукой снимала скальп с очередного трепещущего, накачанного препаратами вольнодумца, никогда не давая осечки и дико хохоча.
Депутация лиги сексуальных меньшинств — гомики, педофилы и трупоеды — подарила ему изумительной красоты двухметровый фаллос с золотым набалдашником, его с трудом несли на худеньких плечах три очаровательные лесбиянки-нубийки. Необычный дар вызвал оживление и звучные почмокивания на гостевой трибуне, где на пёстрых коврах, наряженная в римские тоги, расположилась городская знать. Анупряк-оглы вторично спустился с возвышения и, капнув из пузырька кислотой, проверил подлинность золота. Невесть откуда подскочил Зашибалов. Забормотал восторженно: «Сильная вещь, Ануприй-джан! Ох, сильная вещь…» Генерал пихнул его локтем: «Опомнись, Зина, люди смотрят… После примерим».
Депутация «Молодой России» приблизилась под конвоем парней из СД. Обычная мера предосторожности, когда речь шла о туземцах. В последние годы совершенно излишняя, применяемая скорее по инерции. Покорённые руссияне давно не представляли никакой опасности. Полицейское сопровождение, если подумать, выглядело даже нелепо, как если бы стадо овечек вели под прицелом плазменных автоматов. Хотя Анупряк-оглы, прибывший в Россию ещё с первым миротворческим контингентом, помнил иные времена. Поначалу руссияне пытались бузотёрить. Выходили на несанкционированные митинги, организовывали маёвки, посылали вздорные коллективные послания во все инстанции, вплоть до Евросовета, выклянчивали зарплату, пенсии, но бывали и случаи вандализма. Однажды какой-то обкуренный негодяй пальнул из игрушечного гранатомёта и разбил два стекла в американском посольстве. Расстрелянный на месте, в агонии он ещё долго выкрикивал: «Янки, гоу хоум, янки, гоу хоум!» Смех и грех, конечно. Но особенно в ту пору досаждали законным властям бритоголовые, искусственно выращенные в подготовительный период для запугивания обывателей, но потом каким-то образом бесконтрольно расплодившиеся. Именно молодому полковнику Анупряку-оглы поручили решить эту проблему, и он справился с заданием блестяще. В анналах контрразведки СД операция осталась под кодовым названием «Ночная лилия». Неделя понадобилась Анупряку на раскрутку акции и всего одна ночь на реализацию. Ещё с вечера бурлили все городские дискотеки, отравляя воздух дымом анаши, рыскали в переулках стайки ошалевших подростков, отлавливая припозднившихся прохожих, а уже наутро Анупряк-оглы послал в штаб лаконичное донесение: «С заразой покончено. Город чист». Правда, ещё несколько дней с полной нагрузкой работали мусороуборочные бригады, очищая улицы и подворотни от липких человеческих останков, и строители в ускоренном темпе (запах невыносимый) бетонировали места бывших скоплений молодняка и возводили там игровые павильоны всемирной компании «Четыре туза». За эту операцию Анупряк-оглы получил орден «Герой демократии» первой ступени.
И всё же на то, чтобы окончательно искоренить в туземцах дрожжевой бродильный элемент, ушло не меньше пяти лет. Объяснялась столь долгая затяжка устойчивостью исторической памяти в коллективном сознании руссиян, на генном уровне хранивших представление о себе как о великом народе. Современная наука справилась с этой иллюзией, хотя пришлось применять комплекс дорогостоящих мер, от тотальной промывки мозгов по методике, удачно апробированной во всех странах Европы, до вживления индивидуальных микрочипов стабилизации интеллекта целым социальным прослойкам, выказывавшим те или иные пассионарные признаки.
Депутация «Молодой России» состояла из трёх белокурых юношей приятного педерастического вида и пяти длинноногих красавиц с лунными очами, в которых сияло очарование беззаветной готовности. Явно отбирал их кто-то, хорошо знающий вкусы генерала, тяготеющего к гиперсексуальности. Все молодые партийцы были наряжены в белоснежные балахоны, головы убраны венками из незабудок (символ покорности в любви), и у всех на груди одинаковые таблички с надписью: «Навеки твой раб, о великий триумфатор!»
Анупряк-оглы окинул туземцев рассеянным взглядом, благосклонно нахмурил брови и уже готов был повернуться спиной, дать знак, чтобы подавали носилки: пора следовать на праздничное пиршество в Кремль; но в последнюю секунду его внимание привлёк синеглазый юноша, шагнувший вперёд, держа на вытянутых руках что-то вроде хрустального магического шара. Подарок, но какой?
— Что это у тебя, раб? — небрежно поинтересовался генерал.
Молодой руссиянин склонился в глубоком поклоне, подставляя шею для усекновения (поза примирённости).
— Дар волхвов, государь. Через него познаётся судьба.
Голос у раба чувствительный, наполненный искренним благоговением. Ишь ты, государь, подумал Анупряк-оглы. Выходит, и дикаря можно обучить культурным манерам.
— Дай-ка поглядеть поближе.
Руссиянин затрепетал, но не совершил роковой ошибки, не переступил запретную черту.
— Не смею, государь!
— Правильно делаешь, что не смеешь, — ухмыльнулся генерал и, подталкиваемый любопытством, в третий раз покинул кресло. Приблизился вплотную к дарителю. Ободрил:
— Смотри в лицо, не дрожи.
Перенял тяжёлый кристалл, мерцающий внутри лазоревыми переливами. От него перетекла в мышцы знобящая прохлада.
— Сколько же стоит такая штука?
— Ровно твою жизнь, палач, — услышал спокойный ответ, отшатнулся, но поздно. В последний миг Анупряк-оглы, триумфатор и истребитель славян, испытал два сложных чувства: почти радостное узнавание — где-то он видел прежде этот уклончивый, струящийся лик, напоминающий облачное небо, — и горечь непоправимой утраты. Из руки руссиянина, как молния из тучи, выскользнуло стальное лезвие и снизу вверх пробило ему подбородок и вонзилось в мозг, обломив кончик о черепную кость. Удар был такой силы и точности, что Анупряк-оглы умер мгновенно, у него лишь чудно лязгнули зубы, точно попробовал перекусить клинок, да из ушей, как из дупел, с гулким хлопком выскочили серные пробки.
На несколько мгновений на площади установилась мёртвая тишина, разрушенная затем множеством звуков: жутким многоголосым воем толпы за колючей проволокой, секущими криками команд, свистом пневматических дубинок, выстрелами, — и вдруг всё перекрыл мерный, литой гул невесть откуда взявшегося вечевого колокола. Потом всё смешалось. Полиция смяла худосочную группу партийцев из «Молодой России», принялась с завидным старанием втаптывать её в асфальт, но вскоре и её, полицию, подхватил и увлёк за собой закрутившийся в бешеном водовороте поток обезумевших людей, из которого то тут, то там выплёскивались тоненькие ручейки, стремившиеся укрыться в прилегающих улочках. Откуда-то сверху, словно с прохудившихся небес, на площадь обрушились свирепые клинья хлорированной пены, и наконец всё скрылось в серых облаках слезоточивого газа…
Примерно через час, когда видимость восстановилась, приступили к работе санитарные команды. Энергично расчистив площадь мощными брандспойтами, сваливая в кучи покалеченных, убитых в свалке, растоптанных и расстрелянных людей, молодчики в противогазах приблизились к эпицентру трагедии. Командовал санитарами знаменитый на всю Москву спасатель, швед по национальности, полковник Свенсон. Перед ним открылась мрачная картина. Господин в чёрном цилиндре, в перепачканной кровью тунике сидел подле кресла, держа на коленях голову убитого триумфатора, и что-то как будто ему нашёптывал. Свенсон узнал известного политика и инвестора Зашибалова, персону в общем-то хотя и влиятельную, но второстепенную, происхождением из руссиян. Зашибалов, в свою очередь, признав спасателя, горестно изрёк:
