Два раза Е.Е. с грохотом увольнял этого дебила, и оба раза Романычева административными рычагами восстанавливали во всех правах. Это уязвляло самолюбие начальника объекта и коробило его здравый смысл, но поделать ничего было нельзя – не каждый день тебя подпрессовывает директор ГТГ, да еще по личному вопросу. Версальская интрига стремительно набирала обороты.
Тогда Е.Е. пошел на военную хитрость, и приказал посадить Романычева в «зону А». Через «зону А» в Третьяковку заходило все ее высшее руководство, и смысл акции был в том, чтобы романычевские покровители имели счастье ежедневно любоваться на своего одиозного протеже.
Надолго их не хватило. Уже через неделю Зайкова категорически потребовала убрать Романычева из «зоны А». Мол, ей страшно по вечерам находиться с ним в одном здании – ее крайне беспокоит его взгляд. Это признание дорогого стоило. По всеобщему мнению Зайкову можно было смело запирать наедине с бурым медведем-шатуном – тому бы и в голову не пришло безобразничать. Медведь еще первым и попросился бы наружу. Марина из уборщиц сумела пробиться в руководство Галереи. Это я даже не знаю как назвать. Да что там жалкий я! Сама история человеческая таких примеров знает не так уж и много. В лучшие времена из подобных особ делаются народные героини и командирши карательных дивизий НКВД. И вот наша железная леди прямо заявляет, что Романычев действует ей на психику.
Пробовали тогда его ставить на «дома» – «Дом № 4» и «Дом № 6». Это породило целую бурю негодования уже среди нормальных, мыслящих сотрудников. «Четверка» (архив) и тем более «шестерка» (отреставрированные палаты XVII века на балансе Третьковки) считались местами санаторно-оздоровительного типа. Никому не хотелось таскаться по зонам и убиваться по четыре часа без подмены, зная, что умственно отсталый Романычев ковыряет задней ногой в сопливом носу на местном курорте.
В конце концов его законопатили на отключенную от электричества и отопления «восьмерку», где к тому времени и охранять-то уже было нечего. Там, зарывшись в тряпье и старые телогрейки, он мог сутками предаваться своему увлечению, а таковое у него имелось. Романычев, надо сказать, много, прямо-таки запоем читал. Что же в том плохого? – возможно спросите вы. Да ничего. Нюанс заключался в литературе, которой отдавал предпочтение этот Квазимодо. Кроме порнухи самого разнузданного толка он никаких книжек не признавал. «Сок любви стекал по ее губам…», «…она быстро скользила по его могучему нефритовому стержню…», и все такое в том же духе. Ужас, и не говорите.
Но вернемся к Леонову.
Приблизительно в начале октября Леоныч получил от Сергея Львовича условный сигнал: «По местам стоять, с якоря сниматься!». Тогда он снова достал из шкапа бывалый боцманский бушлат, покрыл голову потертой фуражкой с якорем на кокарде, и, сказав по морскому обычаю: «Ну, семь футов вам в сраку!», заступил на вахту. (Все это, разумеется, в переносном смысле).
Леоныч повторно входил в курантовскую реку, не стяжав особых материальных благ. Как напоминание о банковском прошлом у него остались лишь трехсотдолларовые итальянские штиблеты с трогательными серебряными собачками по бокам, золотой зажим для денег (которых не было), да пара неплохих рубашек.
Как говорится, мы сразу подружились. Этому, конечно, шибко поспособствовало то обстоятельство, что Леоныч какое-то время отслужил в моем непосредственном подчинении. Мы частенько бродили с ним по второму этажу Галереи и щедро угощали друг друга всякими фантастическими историями. Он рассказывал мне про банк, рекламу и армейскую службу на радиолокационной станции в горах Дагестана. Я сочинял на свободные темы, про что придется.
Возможно, возникнет вопрос: «То есть как это «бродили»? Это же, кажется, непорядок!». Да вот так. И не было в том никакого нарушения дисциплины. Все по Уставу. Если на этаже сотрудников осталось меньше четырех, а Депозитарий уже закрыт, то сотрудники делят этаж между собой на равные части, и автоматически переключаются в режим патрулирования. Если сотрудник остался один – под его ответственность отходит весь этаж целиком. Какой смысл торчать на Главной лестнице, если беда может приключиться где-нибудь в Верещагинском зале? Поэтому барражируй, сынок, пари как беркут над пампасами.
Так прошла пара месяцев. Но только лишь освободилась вакансия в Инженерном корпусе, Леонова сразу перевели туда.
Инженерный корпус – это было не просто так место, но привилегия и самый блатной пост, который только можно представить. Что-то вроде должности библиотекаря на мордовской зоне. Даже лучше «Четвертого» дома и Главного входа. Да что там Главный вход с его постоянной нервотрепкой! И рядом он не валялся. Забудьте про Главный вход, ребята, оставьте его энтузиастам вроде Михаила Борисовича.
Если случится вдруг чудо, власти снова поймут, что за народным добром надо как-то квалифицированно присматривать, и восстановят в Третьяковке «Курант», или типа того, а вас зачислят в штат, то проситесь в Инженерный! Только туда.
Все остальные посты имеют свои относительные плюсы и минусы. Где-то можно выгадать в напряженности работы, но проиграть во времени смены, где-то наоборот. «Храм», «четверка», «шестерка» – это все, конечно, хорошо и замечательно. Если тебя туда ставили, значит ты чего-то да стоил в иерархии «Куранта», значит заслуги твои были неоспоримы, и преданность твоя Делу тоже не подвергалась сомнению. Однако только в Инженерном корпусе мы наблюдаем удивительное совпадение всех плюсов охранной службы, причем практически безо всяких минусов.
Ведь в чем заключались обязанности сотрудника в Инженерном корпусе, его сверхзадача, так сказать? О, в сущности они были совсем не обременительны! Явиться прогулочным шагом на пост в десять утра, открыть двери, и как-то суметь развлечь себя до шести вечера. Вот собственно и все.
По правде говоря, основное занятие в Инженерном – это сообщать гражданам, случайно туда зашедшим, что непосредственно Третьяковская Галерея находится не здесь, а немного дальше по переулку. Что же касается прочего, то тут сплошь одни очевидные преимущества. Ты сам себе хозяин, вдалеке от начальства, всех этих поверок, побудок, подмен, ВИП-визитов, милого Ивана Ивановича с его всегдашним «Фил (Алексей, Сашок), ты охуел!». Делай все, чего только твоя душенька не пожелает. Хочешь – читай, хочешь – телевизор смотри, хочешь… Короче, нет тебе ни в чем стеснения. А служба идет.
В твоем полном и безраздельном распоряжении находится трехэтажное здание, конференц-зал с пристроенной к нему комнатой отдыха и кухней. В кухне – все по-фински, все сверкает никелем и пластиком, стоят мягкие кресла и даже есть настоящая барная стойка. Появится вдруг желание – залезай на нее и пляши сексуальный танец.
Да, скучновато в Инженерном. Да, тут нет и в помине той веселой суеты и беготни, какие есть в Основном корпусе. Нет приключений и проишествий. А им просто неоткуда тут взяться! Инженерный большую часть года вообще закрыт.
Изредка в Инженерном проходили какие-то смешные малокалиберные выставочки живописцев-деревенщиков, или семинары искусствоведов на всякие скользкие темы, вроде «Тайна выражения лица третьего стрельца справа в четвертом ряду на картине Сурикова «Боярыня Морозова». Искусствоведы как грачи слетались со всего постсоветского пространства и пару-тройку дней яростно дебатировали эту мировую проблему. Впрочем, тоже строго по графику с 10:00 до 18:00.
Единственная неприятность, могущая подкараулить курантовца в Инженерном – иногда случавшиеся там приемы, фуршеты и пьянки-гулянки спонсоров. У Галереи таких благодетелей имелось предостаточно, и редко кто из них отказывался побухать в священных стенах. Благодетели отчего-то находили это весьма забавным и эксклюзивным мероприятием. Впрочем, сияющей ход ихней благодетельской мысли почти всегда сокрыт от простых граждан. Не нам их судить.
Один раз сходка меценатов состоялась вообще прямо в Ивановском зале, непосредственно под «Явлением Христа народу»! А что, красиво, интеллигентно, со вкусом. Поставили сКостики, нагнали завитых гарсонов «а-ля рюс» из «Третьего Рима», и в приятной, культурной обстановке под музыку струнного квартета и благодарственные трели третьяковской администрации попили маленько красненького.
Самое интересное, что все прошло исключительно спокойно. Мероприятие обошлось без каких-либо купеческих выходок, вроде надевания картин Брюллова на голову соперника-конкурента, или попыток подписать маркером «открытку два на полтора» размашистым почерком: «Колян! Это тибе чиста на долгую и верную память от братвы».
Воодушевленная сверхуспешными результатами пробного заезда, администрация Галереи решила не останавливаться на достигнутом, и ковать железо тепленьким. Для заманивания еще большего количества спонсоров, а также популяризации русского искусства в их плотных рядах планировалась целая серия подобных тематических фуршетов.
