Замок Вильфранш был суров и угрюм, как и его владелец. Широкий ров, высокая наружная стена с башенками по углам и главной башней, грузной и черной, вздымавшейся над всеми постройками, — вот каким он предстал в лунных лучах нашим путникам. При свете двух факелов, вставленных в узкие бойницы по бокам тяжелых ворот, они уловили блеск чьих-то свирепых глаз и беглые отсветы на оружии стражи. Однако двуголовый орел Дюгескленов служил пропуском в любую французскую крепость, и едва они миновали ворота, как увидели старого рыцаря, стража границ; он бежал им навстречу, протянув руки и приветствуя своего прославленного соотечественника. Не менее обрадовался он и сэру Найджелу, когда ему объяснили, по какому делу приехал англичанин, ибо эти лучники из Белого отряда были для него хуже ножа — они разгромили две экспедиции, которые он послал против них. Для него, заявил оверньский сенешал, будет праздником, когда он узнает, что последний лучник перешел границу.
В эти дни в домах крестьян царила острая нужда, но в замке всегда имелось в избытке все необходимое для пиршества. Уже через час гости сидели вокруг стола, ломившегося от огромных пирогов и кусков мяса, а среди них стояли более изысканные блюда, которыми славятся французы: тушенные в пряностях орталаны и винноягодники с трюфелями. Леди Рошфор, жизнерадостная дама, любящая посмеяться, сидела слева от своего воинственного супруга, а леди Тифен — справа. На другом конце поместились Дюгесклен, сэр Найджел, сэр Амори Монтикур из ордена госпитальеров и сэр Отто Харнит, странствующий рыцарь из королевства Богемии. Если прибавить к этому Аллейна и Форда, четырех французских оруженосцев и замкового капеллана, то это и была компания, собравшаяся в тот вечер и весело пировавшая в замке Вильфранш. Дрова трещали на огромном очаге, соколы в шапочках спали на своих нашестах, свирепые шотландские борзые в ожидании подачки теснились на изразцовом полу; возле гостей стояли щеголеватые, одетые в лиловое маленькие пажи; все смеялись и обменивались шутками, за столом царило дружелюбие и спокойствие. Присутствующие и думать забыли о бедняках, которые сидели в шалашах вдоль всей опушки и, ежась под своими лохмотьями, смотрели безумными голодными глазами на яркий теплый свет, падавший золотыми полосами из сводчатых окон замка.
Когда ужин был окончен, словно по волшебству, исчезли раздвижные столы, и слуги расставили скамьи перед очагом, ибо в воздухе ощущался резкий холод. Леди Тифен откинулась на спинку мягкого кресла, и ее длинные ресницы низко опустились над блестевшими глазами. Аллейн, смотревший на нее, заметил, что дыхание у нее стало коротким и отрывистым, а щеки — бледнее лилий. Дюгесклен время от времени внимательно поглядывал на нее и проводил широкой смуглой рукой по курчавым черным волосам с видом человека, чем-то сильно озадаченного.
— Местные жители, — сказал богемский рыцарь, — как видно, не слишком хорошо питаются.
— Ах, эти канальи! — воскликнул лорд Вильфранш. — Вы не поверите, но когда меня взяли в плен при Пуатье, голод был единственным средством, каким моей жене и молочному брату удалось из них выжать деньги на выкуп. Эти злые псы предпочли бы, чтобы их трижды подтянули на дыбе или целый час раздавливали им большие пальцы, чем расстаться хотя бы с одним денье ради их отца и законного господина. А вместе с тем не у одного имеется старый чулок, набитый золотыми монетами, — он его припрятал в потайной уголок.
— А почему же они тогда не покупают себе пищу? — спросил сэр Найджел. — Клянусь апостолом, мне показалось, их кости вот-вот проткнут кожу.
— Это они от злости и зависти худые. У нас тут есть такая поговорка: «Побей мужика — он тебя погладит, погладь мужика — он тебя побьет». Не сомневаюсь, что так же дело обстоит и у вас в Англии.
— Ma foi, нет, — отозвался сэр Найджел. — Среди моих спутников есть двое из того же сословия, и я не сомневаюсь, что они в эту минуту полны вина, как бочки в вашем подвале. Если кто их изобьет, они его так «погладят», что он век не забудет.
— Мне это непонятно, — ответил сенешал. — Сколько я ни встречал английской знати и рыцарей, никто бы не стерпел дерзости от черни.
— Может быть, милорд, в Англии бедняки добрее и сдержаннее, — рассмеялась леди Рошфор. — Боже мой, вы даже представить себе не можете, насколько мужичье безобразно! Плешивые, беззубые, скрюченные, сутулые; что до меня, то я не постигаю, как, будучи благ, господь бог мог создать таких людей. Я просто не выношу их вида, поэтому мой верный Рауль обычно идет впереди меня с дубинкой и прогоняет их с моего пути.
— А все-таки и у них есть душа, достойная госпожа, и у них есть душа! — пробормотал капеллан, седой старик с усталым, терпеливым лицом.
— Да, я слышал, как вы им это твердили, — заметил владелец замка, — и что касается меня, отец, хотя я верный сын нашей святой церкви, но полагаю, что полезнее было бы вам совершать церковное служение и учить детей моих воинов, чем ходить по деревням и внушать этим людям мысли, которые у них без вас никогда бы не возникли. Я слышал, как вы объясняли им, что их души ничем не хуже наших и будут пребывать на том свете наравне с усопшими из древнейших оверньских родов. Я же лично уверен в одном: на небесах много храбрых рыцарей и доблестных джентльменов, которые отлично знают, как получше устроиться, потому нам нечего бояться, что мы окажемся в одной толпе со всякими мужиками и свинопасами! Перебирайте свои четки, отец, читайте свою псалтырь, но не встревайте между мной и теми, кого король отдал мне.
— Бог да поможет им! — воскликнул старик священник. — Более высокий властитель, чем ваш, дал их мне, и я заявляю вам здесь, в вашем собственном замке, сэр Тристрам де Рошфор, что вы совершаете тяжелый грех в отношении этих несчастных и что придет час — может быть, он уже близок, — когда рука господня тяжело покарает вас за ваши деяния.
Сказав это, священник встал и медленно вышел.
— Чума его забери! — воскликнул французский рыцарь. — Но скажите мне, сэр Бертран, что можно сделать со священником? Ведь с ним нельзя биться, как с мужчиной, и его нельзя уговаривать, как женщину!
— О, сэр Бертран знает, хитрец! — заявила леди Рошфор. — Разве мы все не слышали, как он в Авиньоне выжал из папы пятьдесят тысяч крон?
— Ma foi, — заметил сэр Найджел, глядя на Дюгесклена с ужасом и с восхищением, — разве у вас сердце не екнуло? Вас не охватил страх? Разве не почувствовали вы на себе проклятие?
— Я не обратил внимания, — небрежно отозвался француз. — Но клянусь святым Ивом! Этот ваш капеллан, Тристрам, показался мне очень достойным человеком, и вам следовало бы прислушаться к его словам! Хоть я и не придаю значения проклятию плохого попа, я бы очень огорчился, не получив благословения от хорошего.
— Послушайте, дорогой супруг! — воскликнула леди Рошфор. — Берегитесь, прошу вас, я вовсе не желаю ни быть обреченной на гибель, ни получить паралич. Я помню, как вы однажды разгневали отца Стефана, и моя камеристка сказала, что у меня за неделю больше выпало волос, чем за целый месяц.
— Если это признак греха, то, клянусь апостолом, у меня на душе, наверное, очень много грехов, — заметил сэр Найджел, и все рассмеялись. — Но если я смею дать вам совет, сэр Тристрам, помиритесь вы с этим добрым стариком.
— Получит четыре серебряных подсвечника, — сердито ответил сенешал. — И все-таки мне хотелось бы, чтобы он не вмешивался в жизнь этих людей. Вы даже представить не можете, какие они безмозглые и упрямые. Рядом с ними мулы и свиньи кажутся высокоразумными существами. Бог знает, насколько я был терпелив с ними. Всего на прошлой неделе, когда мне понадобились деньги, я позвал в замок Жана Губера, у которого, как всем известно, есть целая шкатулка, полная золотых монет, и она спрятана в каком-то дупле. И даю вам слово, я только стегнул по спине этого болвана. А потом объяснил, насколько мне эти деньги нужны. Я посадил его на ночь в мою темницу, чтобы он там обдумал мои слова. И что же этот пес сделал? Утром мы обнаружили, что он разорвал на полосы свою кожаную куртку, связал их и повесился на оконной решетке.
— Что до меня, то я не могу понять такой низости! — воскликнула супруга сенешала.
— А еще была такая Гертруда ле Беф, красотка, каких мало, но гадкая и озлобленная, подобно им всем. Когда во время последнего праздника урожая здесь был молодой Амори де Валанс, ему девушка приглянулась, и он даже намеревался взять ее в услужение. Что же делают она и ее негодяй отец? Они связывают себя вместе и бросаются в озеро, где глубина в пять мечей. Даю слово, что Амори был ужасно огорчен, и прошло много дней, прежде чем он оказался в силах забыть о ней. Ну как можно служить людям, которые так безрассудны и неблагодарны?
Пока сенешал Вильфранша рассказывал подробности о злых кознях своих подвластных, Аллейн не мог отвести глаз от лица леди Тифен. Она откинулась на спинку кресла, ресницы ее опустились, лицо стало бескровным, и он сначала решил, что путешествие, вероятно, утомило ее и что силы ее покинули. Но затем вдруг наступила перемена, ее щеки вспыхнули, она медленно подняла веки, а в глазах появился такой блеск, какого он до сих пор никогда в человеческих глазах не видел, причем устремлены они были не на присутствующих, а на темный гобелен, закрывавший стену. Так изменилось выражение ее лица и таким оно стало неземным, что Аллейн даже в самых своих отрешенных грезах об архангелах и серафимах никогда не рисовал себе столь сладостных, женственных и вместе с тем мудрых лиц. Взглянув на Дюгесклена, Аллейн заметил, что и тот пристально наблюдает за женой, и, судя по тому, как дрогнули его черты и на кирпичного цвета лбу выступили капли пота, было видно, что он глубоко взволнован замеченной им переменой.
