– Макс знает, где находится дача?
– Да нет, мы как-то об этом не говорили.
– Срочно собирайтесь и уезжайте, и пока все не уляжется, поживите пока там. Заодно успокоитесь. Природа, птицы, цветы.
– А как же вы?
– Обо мне не беспокойтесь, я что-нибудь придумаю.
Я решительным твердым шагом направился к выходу.
– Вы забыли трость! – Надежда Андреевна догнала меня уже в дверях.
– Ах, да, спасибо, – я машинально взял трость. Некоторое время молча рассматривал. Подпрыгнул на месте, даже разбежался, и, размахнувшись, ударил по воображаемой шайбе.
– Похоже, она вам уже не понадобиться, – Смрнова сказала это с улыбкой, в которой была заложена и грусть и облегчение.
– Это трость вашего мужа. Пусть так все и останется.
– Пусть.
По лестнице я спускался вприпрыжку и нос к носу столкнулся с соседкой, как всегда авоська ее была полна пустыми бутылками от молока.
– Извините, – расшаркался я.
– Да чего уж, раз бегаете, значит все в порядке. Только, – она сморщила рябой морщинистый нос, – вы случайно не знаете куда запропастился слепой разносчик газет с собакой? К вам случаем не заходил.
– Да нет, – сердце почему-то кольнуло. Может быть от непривычки бегать? – Вот уже пару дней нету.
– Может, устал вот так, даром, разносить. Кто-то был недоволен, кто-то ворчал, что с утра надоедает звонком. Да и эти газетенки, кому они были нужны? Так хлам всякий, лишний мусор, даже не читая – в урну. А он все думал, что доброе дело делает. Чудак! Его и в глаза никто толком не видел! Наверное, считал, что добрые дела делаются незаметно. И сам мир не видел, и мир его. Невидимое добро. Жаль, что это добро никто и не оценил. Вот он, наверное, и отказался.
– Не думаю, – задумчиво протянул я. – От добра так просто не отказываются.
– Пусто без него как-то, – вздохнула старушка. – Уже третий день, налью себе какао и жду, когда в дверь позвонят. Словно без звонка и пить не могу. В горло не лезет. Да и мусорное ведро теперь по утрам пустое. Чего-то не то вот здесь… (Она постучала по высохшей груди.) Пусто как-то. Или я одна дура такая… Ты случаем не знаешь, где он живет, может помочь человеку надо?
– Не знаю, но попробую узнать, обязательно узнаю, – я положил ладонь на свою грудь. И огляделся вокруг себя. – Вы правы, пусто.
Потом я не сразу вспомнил о своем обещании найти полуслепого старика с собакой. Мои мысли тогда вертелись вокруг одного. Я думал о профессоре Маслове. И казалось, был близок к разгадке.
Выскочив из подъезда, я зажмурился – солнечный свет ударил в глаза, и навернулись слезы. Казалось в солнечных лучах горели дома, деревья, машины, люди. Казалось, весь город пылал в огне.
– Дяденька, – недалеко от автобусной остановки одернула меня за рукав маленькая девочка в красной бейсболке. Она еще не научилась читать. Она еще была счастливей нас, взрослых. – А здесь останавливается 247-й автобус?
Железное табло было усеяно множеством цифр с различными номерами.
– Сейчас, девочка, – я поспешно рылся в карманах в поисках очков. Но так их и не мог найти. – Вряд ли я тебе…
И запнулся. Я смотрел на железное табло и отчетливо видел все, все номера. Они были выстроены передо мной в строчки, в столбики, словно стихи. И эти стихи в этот миг были самыми дорогими моему сердцу.
Вслух, даже с выражением, словно на поэтическом вечере, я громко читал номера. Я их видел. Девочка уже давно запрыгнула в нужный автобус под номером 247, а я никак не мог остановить вдохновленное чтение. Я вновь отчетливо видел мир. Я вновь этот мир читал без очков, буква ложилась к букве, дом к дому, дерево к дереву, человек к человеку. Я открывал мир, словно новую книгу, безумно интересную, когда не можешь прерваться, перевести дух, остановиться. Когда хочется читать и читать, когда бездушные буквы, этот сгусток полиграфической краски рождает запахи, звуки, красоту движения, величину недвижимого, фигуры людей и каждого из них душу. Этот мир я уже не хотел потерять. Я им любовался. И когда закончил последнюю страницу, перевел дух и мог уже подумать. И вытащил пачку сигарет. Вместе с пачкой упали очки Смирнова в роговой безвкусной оправе. Нужны ли они ему были? Или он когда-то, как и я, добровольно решил видеть этот мир расплывчатым, мрачным, тусклым, мир, о котором не стоит жалеть. Я уже не был уверен, что он действительно был близорук. Он хотел быть близоруким. Он себя спасал. Как ему казалось. Полуслепому мир кажется безопасней. Не все опасности можно заметить. Как он ошибался. И как ошибался я.
Я хотел было со злостью отшвырнуть очки в сторону, но передумал. Это по-прежнему были очки ученого Смирнова. Это единственное оставалось фактом. А остальное – домыслы, фантазии, гипотезы прозревшего человека. Которому на миг показалось, что с видимым миром ему откроется и мир ведомый. Но это совсем не обязательно. Я хотел было вернуться и вернуть очки Смирновой. Но тоже передумал. Возвращаться – плохая примета. Я не хотел больше возвращаться. Мне хотелось идти вперед и вперед, даже неизвестно куда.
Куда идти, я не знал, не имел понятия. На сегодняшний день не было места, где бы я мог скрыться от назойливых телекамер, от лиц из прошлого, нагонявших удушье. А в настоящем у меня никого не было. Разве что Смирнова. Но я потерял и ее. И мне оставалось раствориться в толпе и бродить, бродить среди нее, словно в лабиринте, где меня не знали в лицо. И где я никого не знал. Мне оставалось раствориться в самом городе, в его удушающей гари, в визге машин и крике неоновых супермаркетов. Раствориться хотя бы до вечера. Когда много людей, много шума и много самого города. А когда наступил вечер, я испугался. Мне вдруг показалось, что я остался один. И на меня одного нацелены фары машин, огни реклам и удивленные взгляды людей.
Я провел ладонью по редким волосам и нащупал лысину. Глупо было бы надеяться, что и волосы станут такими же густыми как и прежде. В конце концов, волосы теряет каждый из нас. Просто у меня получилось быстрее. Но я нашел выход. Лысеющим ботаником я быть больше не хотел. Да и не имел права. Мне никогда не стать ни ботаником, ни ученым. Когда-то я был хоккеистом. Может, еще не пришло время вернуться к профессии, но вспомнить об этом пора. И я уверенно открыл стеклянную дверь парикмахерской.
– Странно, странно, что вы так рано лысеете, – мило улыбнулась мне белокурая девушка и почти нежно провела расческой по редким волосам. – Вы, наверное, ученый.
Я искренне, почти кокетливо улыбнулся ей в ответ.
– Нет, я просто хотел быть ученым. Но у меня ничего не получилось.
– Ну, и хорошо, – почему-то облегченно вздохнула она. – Значит у вас еще не все потеряно.
– Что – все? – задиристо ответил я ей.
Она покраснела и хихикнула в кулачок.
– Ученые такие умные и все лысые. А если вы передумали быть ученым, значит, совсем скоро все ваши волосы восстановятся. Особенно если вы последуете моему совету и купите вот этот препарат для восстановления волос, – она протянула бутылочку. – И у вас вновь будет густая шевелюра. Вам повезло. Вы можете даже стать артистом.
– Может быть, может быть. А вам нравятся артисты?
Белокурая парикмахерша почему-то вздохнула и посмотрела в окно.
– Их так много, кругом одни артисты. Кого ни стригу – артист. Аж зевоту вызывает. Мой сосед бывший монтажник и то артистом стал. А я хотела за него замуж.
– Так в чем проблема? У него звездная болезнь?
– Нет, скорее у меня. Если честно, я всегда мечтала, чтобы мой жених всегда был на высоте. В идеале – астроном или ученый. Ну, хотя бы монтажник. А он так низко пал.
– Только что вы мне расписывали все преимущества густой шевелюры, а тут…
Белокурая девушка рассмеялась звонким заливистым смехом.
– А как же иначе. Я же профессионал. Не лысину же мне рекламировать. Мой удел – шампуни и бальзамы для укрепления волос. Которые ничего не укрепляют и никому не помогают. Но это моя работа. И днем я это вдалбливаю всем клиентам, некоторого рода гипноз. А вечерами… (она мечтательно закатила глаза) я мечтаю о звездах и парне, таком серьезном, умном и непременно с залысиной… Жаль, что из вас не получился ученый.
– Совсем недавно вы говорили обратное.
– Совсем недавно я была на работе, – она посмотрела на часы. – Но вот и все, рабочий день закончился. Вы мой последний клиент. А последнему клиенту можно сказать гораздо большее. Утро еще можно начинать с вранья. А вот заканчивать лучше правдой. И как-то красивее правдой. Правда?
– Правда, – я потрепал ее по зардевшейся щечке и погладил свою бритую голову. – Знаете, даже если у меня так и не вырастут волосы, я никогда не буду об этом грустить. И всегда буду вас помнить. Особенно звездными вечерами. Желаю вам встретить астронома.
– Для начала я куплю телескоп.
Мы одновременно расхохотались. Другие парикмахерши на нас даже не обратили внимания. Похоже, эта девушка каждый свой рабочий день заканчивала именно так. Звонким смехом и маленькой правдой для последнего клиента, о которой так никто кроме них и не узнал.
