Ничего подобного. Он просто бежал. Бежал, трусливо поджав хвост. Конечно же он человек отважный! Но отважный только до того, как на горизонте замаячит реальная опасность. Нет, он не настолько глуп, чтобы подвергать себя опасности.
Он исчез. Сменил имя. Точно так, как Вольтер.
Должны ли мы осуждать Вольтера за то, что он радовался такому поразительному оправданию своих слов? Но до него дошли странные слухи. Будто, когда Руссо ударился в бега, Вольтер, растроганный до слез, воскликнул: «Почему он не прибежал ко мне? Почему бы ему не укрыться у меня?»
Эти слухи показались многим настолько смешными, что исследователи творчества Руссо отвергали их с негодованием. Они сочли их пошлой выдумкой. Выдумкой, якобы призванной облегчить Вольтеру тяжесть вины перед историей за то, что он так плохо относился к Руссо. Вспомним, какие далеко не ласковые прозвища давал Вольтер своему храбрецу-оппоненту: «лакей», «педераст», «больной монстр», «щенок суки Диогена». Один авторитетный ученый составил список приблизительно шестидесяти таких эпитетов.
И тем не менее Шарль Пужен (который в старости, к великому несчастью, потерял зрение и получил прозвище «слепой философ») в своих «Философских письмах» рассказывает одну интересную историю. Швейцарский адвокат месье де Вегобр поведал как-то Пужену об одном завтраке у Вольтера. Это произошло после того, как стало известно о столкновении Руссо с французским парламентом.
За столом сидело несколько человек. Все уже пили кофе, когда в комнату вошел лакей со свежей почтой и передал ее месье де Вольтеру. Он не стал ею заниматься при гостях. Но что-то вдруг привлекло его внимание. Он начал просматривать газеты. Лицо его мрачнело, видно было, что Вольтер сильно взволнован. Он принялся вскрывать одно за другим письма.
— Плохие вести? — поинтересовался кто-то из присутствовавших.
— Прочтите это вслух, — сказал Вольтер, обращаясь к мадам Дени, и передал ей несколько писем и пару газет. Таким образом из разных источников компания узнала, что произошло на самом деле. Парламент старался доказать, что янсенисты (а они составляли там большинство) с таким же ревностным старанием, как и иезуиты, могут расправляться с опасными для трона книгами. Они ухватились за этот повод проявить себя, продемонстрировать свою верность и преданность Церкви и государству.
— Ах, для чего только он подписывал свои книги! — воскликнул Вольтер.
Поздней ночью к Руссо приехали друзья и сообщили, что пригнали для него карету. Он быстро оделся. Спрятав несколько важных бумаг, Руссо вышел из дома и сел в карету. Никто не знал, куда он отправился, о нем не было никаких известий. Вдруг, рассказывал Пужен, Вольтер расплакался. Все присутствующие застыли в изумлении.
— Ему нужно было приехать сюда, ко мне! — закричал Вольтер. — Ко мне! Только здесь он будет находиться в полной безопасности. — Вольтер широко расставил руки. — Здесь, только здесь он сможет чувствовать себя как дома. Я бы стал относиться к нему как к родному сыну!
Исследователи жизни и творчества Руссо только смеются над этим: представьте себе Вольтера в слезах из-за Жан-Жака! Вдруг он пожелал сделать Руссо своим сыном. Ну какую еще глупость можно придумать?
Однако секретарь Вольтера Вагниер в своих мемуарах, написанных после смерти патрона, рассказывает такую же историю, добавляя одну деталь. Вольтер немедленно вызвал его, чтоб продиктовать письмо. Это было письмо к Руссо. В нем он приглашал Жан-Жака к себе в Ферней. Вольтер предлагал ему свое гостеприимство и убежище. А если Руссо предпочитает оставаться в одиночестве, то Вольтер предоставляет в его распоряжение домик на территории своего поместья.
— Но куда я должен отправить это письмо? — спросил Вагниер. — Никто не знает его местонахождения.
— Сделай шесть или семь копий, — предложил Вольтер. — Мы разошлем их ближайшим его друзьям, кто-то же должен знать, где сейчас находится этот несчастный человек?
Ну что в этом такого невероятного? Что здесь немыслимого? Вольтер всегда старался предоставить убежище гонимым писателям, мыслителям и ученым. Он просил об этом Фридриха Великого, обещал принять всех у себя и даже обеспечить печатными станками, чтобы они могли продолжать заниматься своей литературной деятельностью. (План, правда, провалился, так как парижане отказывались уезжать из своего города в Берлин, даже под страхом закончить свою жизнь на костре.)
Нельзя забывать и о том, что до этого Вольтер несколько раз приглашал Руссо к себе в гости. Правда, он придавал своим приглашениям зловредный оттенок (иначе он не был бы Вольтером). Например, он говорил так: «Приезжайте попастись на нашей травке!» — или: «Приезжайте попить молочка от наших швейцарских коровок». И только. Но кто может утверждать, что он был неискренним, посылая Руссо такие приглашения? Сам Руссо никогда не сомневался в его искренности. Вольтер славился гостеприимством. Такова была традиция старой Франции. Ведь это была страна, где владельцы ресторанов гордились числом своих банкротств — они происходили из-за желания продолжать обслуживать даже неплатежеспособных клиентов.
В доме Вольтера всегда было полно гостей. Но иногда они доводили его до истерики. Это случалось, когда он в ужасе обнаруживал, что поголовье его скота резко сокращается, бутылки вина исчезают с фантастической быстротой, кухарки не успевают выпекать хлеб. Все это моментально исчезает в прожорливых глотках его гостей. Тогда он вызывал свою племянницу и вопил: «Что это такое? Может, это заговор, чтобы довести меня до нищеты? Что эти люди думают? Кто я им — владелец гостиницы для всей Европы? Пойдите и скажите им, пусть складывают чемоданы. Да поскорее, покуда я сам лично не прогнал их всех вон! Покуда я не превратился в Христа, изгоняющего торговцев из храма!»
Это заставляло мадам Дени напоминать дядюшке о его огромном состоянии, вложенном в бумаги, о ренте, о закладе дохода герцогини Вюртембергской, о четырех поместьях, о пенсиях, выделяемых разными коронами… Он даже не знал порой, куда девать деньги.
Но никакие доводы его не убеждали, и он продолжал кипеть: «Все может исчезнуть в мгновение! Достаточно одному министру уйти в отставку. Хватит одного осведомителя, чтобы назвать меня предателем. Меня могут выслать. Все состояние тогда конфискуют. И вот я разорен, я бедняк, которому придется выпрашивать подаяние на кусочек хлеба».
Такая жалкая картина исторгала у него слезы. Но постепенно он убеждался, что пока ничего не грозит его солидному капиталу. И вновь начиналось мотовство пуще прежнего.
Никто не отрицает гостеприимства Вольтера, но все же возникает один каверзный вопрос: почему в архивах тех, кто собирал его письма, не сохранилось ни одного экземпляра послания к Руссо с приглашением? Владельцы должны были их сохранить в первую очередь, так как они касались двух великих людей — Вольтера и Руссо, двух литературных знаменитостей.
Руссо удалось бежать из Франции, он отправился в Берн. Однако ему пришлось удирать и оттуда, так как местные власти пронюхали, что книги Руссо будут сожжены не только в Париже, но и в Женеве, а сам автор находится в розыске.
Выразил ли по этому поводу свой протест Вольтер? Написал ли он по этому случаю язвительный памфлет? Призвал ли к справедливости в отношении к Руссо? Нет, ничего такого не было.
Неудивительно, что Руссо уехал из Берна и, как полагали многие, наверняка отправился в Женеву. Вольтер воскликнул:
— Не делай этого, дурак! Тебя просто повесят! — И хитро добавил: —А может, ты и не прочь покачаться в петле? В любом случае ты будешь куда выше всех своих соотечественников! — Чувствуя, что он еще не до конца излил свою желчь, Вольтер продолжал: — Нет, казнь не беспокоит Жан-Жака. Если, конечно, его имя прозвучит в приговоре. Анонимная казнь через повешение его, безусловно, не удовлетворит. Лишь вызовет дрожь неприятия с головы до ног. А публичная — совершенно иное дело! Она может вызвать у него только восторг. Представьте себе, Жан-Жак окажется в центре всеобщего внимания!
Но слухи оказались ложными. Руссо отправился в Мотье, который расположен за грядой гор недалеко от Женевы в долине Валь-де-Травер. Он только собирался в Женеву, но поехать туда не рискнул. Теперь он жил в доме мадам Буа де Ла Тур, у дочери того самого Даниеля Рогена, который предоставил ему убежище в Берне. У Мотье было свое преимущество — он находился в Невшателе под властью Фридриха Великого и не подпадал под юрисдикцию Женевы или Берна. Это дало Вольтеру повод еще раз зло посмеяться: этот демократ обрел убежище под крылышком самодержца, демонстрируя тем самым на собственном примере, что не существует строгих правил, определяющих поведение народов или правительств, какими бы демократическими или самодержавными они ни были. Но Руссо словно почувствовал, какое преимущество он предоставляет Вольтеру благодаря той любопытной ситуации, в которой он очутился, и был исполнен решимости разочаровать своего соперника.
