«Не забудь купить билет, конец месяца, на «зайцев» охота! Вот, держи шесть копеек».
Таська снова шлепнула себя ладошкой в лоб, достала из сумки кошелечек с мелочью и подошла к билетной кассе. Она встала так, чтобы попутчицы видели, как три двушки одна за другой падают в щель плексигласового колпака. Несколько раз покрутив колесико на стальном боку кассы, Таська оторвала высунувшийся из щели, как язык, билет и торжественно вернулась на место. Тетки продолжили прерванный разговор, будто ничего не произошло. Таська уставилась в окно.
За окном сначала тянулся какой-то пятиэтажный микрорайон. Очередь у булочной, очередь у молочной кухни, очередь у продуктового – горожане ждали открытия магазинов. Потом микрорайон резко оборвался, и пошла лесополоса. Впрочем, лесополоса закончилась так же внезапно, как и началась, и потянулся длинный забор, сколоченный из горбыля, за которым виднелись плоские и двускатные крыши маленьких домиков, покрытых где-то толем, а где-то и шифером. Через минуту автобус вписался в узкий, явно односторонний, поворот и остановился.
– Садовое товарищество «Сад и ягодка», конечная остановка, – объявил водитель по громкой связи.
Пенсионерки, кряхтя и охая, вышли из передней двери, Таська, как и вошла – через заднюю. Некоторое время она простояла перед воротами, дивясь на странное название товарищества. Забийворота затруднился прояснить этимологию топонима, он даже словосочетания-то такого не понял. Махнув рукой на эту тайну, Таська прошла в ворота и, ознакомившись с планом садов и огородов, направила стопы на улицу Цветочную, в самом конце которой, почти вплотную к забору, притулился садовый участок лейтенанта, с яркими петухами, нарисованными на ставнях маленького домика.
Она отворила калитку, ступила на импровизированный тротуар, которым служила расстеленная на земле транспортерная лента, и прошла к домику. Ключ от ригельного замка висел тут же, на косяке.
Обстановка в избушке была, прямо скажем, спартанская. У дальней стены двустворчатый шкаф и раскладушка, у окна стол, рядом с дверью тумбочка. На чердак вела приставная лесенка, но туда Таська пока не торопилась. Она снова вышла на улицу, чтобы посмотреть, что ей предстоит сделать.
А предстояло ей ни много ни мало – перекопать огород и грядки. Четыре сотки. И полную бочку воды набрать.
– Как управишься, так и куплю я тебе билет до Ленинграда, – скривившись, повторила Таська слова лейтенанта.
Она, конечно, для проформы поинтересовалась, не постричь ли еще розовые кусты и не отделить ли просо от пшена, но лейтенант юмора не понял.
– Согласная или нет? – спросил он.
Таська, конечно, была согласная. Хоть мир и не без добрых людей, но за добро надо платить добром. Четыре сотки – это не шесть. И земля здесь вполне ухоженная, видимо, Забийворота свой участок любит и заботится о нем. Конечно, если бы не холостяцкая обстановка в домике, можно было подумать, что огородом занимается жена лейтенанта, но женой там и не пахло. Значит, один мужик мантулится.
Минут пятнадцать Таська готовилась к трудовому подвигу. Достала с чердака садовый инвентарь, подточила лопату напильником. Переоделась в ту одежду, что нашла в шкафу. Это была мужская клетчатая рубаха неопределенного цвета, слегка затхлая, но на свежем воздухе это не важно. Она надела рубаху на голое тело, завязала полы узлом на животе. Из своего на ней остались только бабьи труселя грязно-белого цвета, последние свежие. Галоши были Таське велики, и она решила работать босиком.
Эмалированные ведра тоже имелись. Таська сполоснула их из шланга, наполнила и поставила воду греться на солнцепек. Поднявшись по лестнице, засунула шланг в огромный сварной бак на ножках, установленный у самого забора, – видимо, там лейтенант грел воду. Пусть наполняется, пока она будет копать.
И только после этого, поплевав на ладони, взялась за черенок.
У них с Хомяком тоже был участок. Хомяк интересовался агрономией, смотрел передачи, читал специальную литературу.
– Культурный человек должен сам уметь о себе позаботиться, – говорил он, перекапывая участок.
Ладони у Хомяка, вообще-то бухгалтера по профессии, были жесткие и твердые, несмотря на весь беззащитный и никчемушный вид. Хомяка все уважали за трудолюбие и образованность и презирали за эту его «связь с корнями». Начальник упрекал – мол, вы же интеллигент, что вы вечно, как алкаш, в резиновых сапогах по осени и в валенках зимой шастаете? Никто же так не ходит. И огородничество это ваше: у вас зарплата маленькая, что ли, на прокорм не хватает?
Хомяк смиренно все выслушивал и не спорил, хотя зарплата была действительно невелика. А дочке говорил, что физической работы не нужно стесняться. Потому что в экстремальных обстоятельствах только человек, который умеет работать кайлом, лопатой и молотком, выживет сам и спасет окружающих. Что именно подразумевалось под «экстремальными обстоятельствами», он никогда не уточнял.
У него вообще была мечта – жить в деревне натуральным хозяйством: завести кур, свиней, овец, корову, кроликов, разбить огородик и заниматься лишь своим хозяйством.
– Хомяк, тебя раскулачат, – сказала Таська.
Она точь-в-точь повторила слова самого Хомяка, которые он сказал дочке, когда та предложила выращивать яблоки на продажу.
– Мы же для себя, – возмутился Хомяк.
– Раскулачат как единоличника.
Как и отец, Таська умела и не стеснялась работать. Копать, полоть, шить, стирать, готовить – все это она хорошо делала лет с восьми. Вот готова четверть огорода. Вот половина. Вот весь огород перекопан.
Вспотевшая, растрепанная, Таська довольно окинула взглядом дело рук своих. Послышался плеск воды, Таська обернулась и увидела, что из бочки стекает вода. Она шлепнула себя грязной ладонью по лбу – жест, перенятый от Хомяка, – и побежала перекрывать воду.
Завернув барашек крана, она подошла к ведрам, потрогала воду и осталась в целом довольна – можно начать постирушки. Четверо трусов, три пары носков, лифчик. Хозяйственного мыла на чердаке было кусков сто, наверное. В левом ведре постирала носки, в правом – белье, развесила на веревке сушиться. Все, теперь оставалось дождаться лейтенанта, получить билет – или деньги на него, – и Питер в кармане.
Солнце шпарило, как летом. Можно и позагорать, но купальника не было, а голышом Таська стеснялась. Зато ее посетила прекрасная мысль – под баком, который она только что наполнила, у лейтенанта имелась маленькая импровизированная душевая кабинка, вроде деревянного сортира, но для мытья. Решив, что быстро сполоснуться не помешает, Таська взяла хозяйственное мыло и пошла смыть с себя грязь и пот.
Вот она вошла в деревянный параллелепипед, вот закрыла дверь, вот на дверь с той стороны переброшена рубаха и трусы, а снизу видны только голые грязные щиколотки.
Полилась вода. Таська завизжала.
4Вопрос, который задал Спиридонов, относился к разряду риторических, однако председатель исполкома решил ответить.
– А будто вы сами, Степан Борисович, не видите, – сказал Маховиков, разминая сначала шею, а потом поясницу. – Это наша городская свалка. Место, понимаю, неаппетитное, но, согласитесь, ни один город без свалки не живет. Не святым, как говорится, духом питаемся.
Спиридонов огляделся. Кто бы мог подумать, что маленький городок способен производить столько мусора? Тут выросла целая горная система отходов, если не Гималаи, то Кавказ точно. Над горами этими, как на известной картине художника Верещагина, кружили тучи птиц – ворон, галок, чаек. Они непрерывно кричали, дрались, отбирали друг у друга добычу. Над ними, как штурмовики, барражировали коршуны, изредка пикируя вниз.
Очень скоро Спиридонов понял, почему коршуны не охотились на птиц. По горам мусора, словно архары, носились крысы. По счастью, размеры и экстерьер грызунов уступали горным козлам, в противном случае Спиридонов бы из машины выходить не рискнул. Крыс гоняли не только птицы, но и несколько облезлых тощих шавок, из тех, что вот-вот сдохнут, но никак не сдыхают, и процесс этот может затянуться на годы.
Пейзаж подергивала сизая дымка от вяло тлеющих костров, пахло горелой пластмассой, резиной, картоном, формальдегидом – словом, всем тем, чем пахнет любая помойка.
Председатель, очевидно, представлял себя на сцене какого-нибудь академического театра, потому что жесты его были широкими, а голос форсировал всю свалку:
– Это, Степан Борисович, постоянное место жительства нашего благодетеля и бессребреника. Обратите внимание – мусора много, но он почти весь рассортирован по размеру и материалу. Костры видите? Это Миленький провода обжигает. Тонну меди, наверное, уже собрал, и все из маленьких огрызочков.
