Я слушала и думала, почему он не освободит себя от прошлого, почему он каждый день терзает себя, делает себе больно. Если бы моя память, наполненная тяжестью, была в рюкзаке, я забыла бы этот рюкзак на первой же станции. Прошло так много времени, а он всё ещё там, где-то не здесь. А потом я поняла, что у него просто нет будущего. Его будущее — это его прошлое. Я не осмелилась сказать, что мне тоже тяжело. Наши «тяжело», видимо, слишком различны, поэтому я молчала. Ему было не важно, что я скажу. И даже, если бы я решила что-то сказать, вряд ли бы он меня услышал.
— Я пойду?
Он ничего мне не ответил. Он был погружён в своё прошлое. Потерянный в настоящем, управляемый в настоящем лишь животными инстинктами: поесть, согреться и поспать. Он возвращался в прошлое, чтобы жить. Я поднялась и оставила его одного. Я была лишняя. Я была ненужная. Я нарушала гармонию, которая была в том, как он держал фотографию, как он гладил её грязными пальцами и улыбался.
Ты, наверное, так же будешь ласкать мои письма, когда, наконец-то, раскопаешь их через года, влюблённая в мой почерк.
43. .влюбленная в мой почерк.
А может, ты вернёшься? Воскреснешь? Ты заберёшься в тело какого-нибудь человека и попадёшься мне на пути? А я сразу же тебя узнаю. По походке, по мимике, улыбке, жестам, речи. И пусть кожа будет на тебе другая, незнакомая мне. Ты не беспокойся, я узнаю тебя. Ты, главное, заберись в кого– нибудь.
Узнаешь ли ты меня?
Я, конечно, не могу покончить с собой: кто позаботиться о моей комнате, о моих героях, о твоей маме? Кто позаботится о птицах на крыше? Несмотря на их отношение, со стороны слишком равнодушное ко мне, я думаю, они, всё-таки, любят меня. Своей свободной, птичьей любовью.
44. Может, я схожу с ума?
Она закурила.
— Мне кажется, Вы слишком часто курите.
— Вам мешает дым?
— Нет.
Она улыбнулась и поднесла сигарету к губам:
— Тогда всё в порядке.
Я устала писать. У меня закончился блокнот. Я начала запоминать, впитывать, оставлять в себе.
45. День кажется длинным. Я так давно не выходила на улицу, что чувство комфорта сменилось чувством усталости. Усталость от свежего воздуха (возможно ли такое?) или это просто усталость от физической слабости? У меня нет чёткого плана, куда мне стоит идти. Дорога ведёт меня в своём направлении.
Я доверяюсь дороге.
Парк. Приятно думать, что Дорога почувствовала изнеможение моих ног и привела меня к месту, где я могу отдохнуть на скамейке. Людей совсем нет. Поздно. Мне нравится эта безлюдная пустота. Лишь неподалёку от моей скамейки я вижу чёрную фигурку.
Я сижу, закинув голову вверх. Я закрываю глаза и.
46. и.
Мы идём с ней в подворотне. Темно. Я слышу её запах и слышу её дыхание. Мы совсем не разговариваем.
Подворотня— глухой коридор, на моё счастье, не заканчивается. Он бесконечен. Её пугает эта бесконечность— она ускоряет шаг. Мне кажется, что она почувствовала опасность. Она почувствовала, что я— это опасность, поэтому её дыхание участилось. Мне нравится её страх. Мне даже не стоит к ней прикасаться для того, чтобы почувствовать, что она испугана. Она держится. Она не убегает от меня, не кричит. О, эта глупая храбрость. Мне становится смешно. Я улыбаюсь.
Я понимаю, что ждать больше не стоит. Я резко хватаю её за запястье левой руки, останавливаю и поворачиваю к себе. Она по-прежнему не делает попыток бежать. Я смотрю на неё. Не знаю, что в этот момент она увидела в моих глазах, но свои она сильно-сильно зажмурила.
47. Чёрная фигурка на соседней скамейке громко кричит в трубку мобильного телефона, кому-то что-то доказывая.
Самого телефона я не вижу, но предполагаю, что она разговаривает по сотовому, поскольку в районе ста метров (и даже больше) вокруг нас никого не наблюдается. Некоторое время я слежу за ней, а потом возвращаюсь в подворотню.
48.— Тебе страшно?
Она по-прежнему стоит с закрытыми глазами. Не произносит ни слова, только кивает мне в ответ.
— Смотри на меня.
Я жду, но она лишь сильнее зажмуривает глаза.
— Смотри на меня, — повторяю я.
Она зажмуривает глаза.
— Смотри на меня!— твёрдо произношу я и ударяю её по лицу.
Для удара требуется совсем немного.
Кулак и лицо.
Она хватается свободной рукой за щёку и открывает глаза. Я вижу в них страх. Её страх и моя ненависть делают меня бесчувственной. Делают меня непобедимой. Я вижу своё превосходство, и я вижу, что она чувствует, что я способна на всё. Неожиданно она делает попытку вырваться, но я держу её так сильно, что ей не удаётся этого сделать. Она начинает паниковать, замахивается на меня рукой, которую я тоже хватаю.
Я нажимаю ей на руки и опускаю её на колени. У меня это получается легко. Она поддаётся. Может быть, она думает, что так сможет спасти себя, может, она думает, что чётко выполняя мои приказы, она вызовет мою жалость к ней? Нет, ей это не поможет. Я не контролирую себя. Во мне— нет меня. Во мне— лишь дьявол. Во мне— шакал, бес. Теперь она на коленях, и я окончательно возвышена над ней.
Лежачего не бьют. Бред. Бьют. Не надо ложиться.
— Тебе страшно? — переспрашиваю я.
— Да.
Она не знает меня в гневе. Точнее нет, это не гнев.
Это жестокость. Непоколебимая, чёткая жестокость. Столкнуться в подворотне с жестокостью— это страшно.
Она боится.
49. Девушка больше не кричит. Она сидит на скамейке, поджав ноги к себе и обхватив их руками. По её позе я понимаю, что она, скорее всего, плачет. Она — чёрный силуэт — кажется мне беззащитной и маленькой. Мне хочется помочь ей.
50. Она смотрит на меня снизу вверх, и я вижу на её глазах слёзы. Смею признать, что она держалась довольно-таки долго. Теперь она просит меня не убивать её.
— Как ты думаешь, — говорю я, — ей было страшно умирать?
Мы говорим о тебе (если это можно назвать разговором).
Она корчит лицо. То ли от страха, то ли от боли, то ли от вины, то ли ещё от чего-то.
— Так как ты думаешь?! — я перехожу на крик. Я, которая так долго контролировала себя, перехожу на крик.
Она нервно кивает головой.
Я хватаю её за волосы и оттягиваю голову назад. Её шея вся передо мной, и, если бы я была вампиром, а не дьяволом, то с удовольствием бы впилась в неё зубами. На шее висит подвеска — точно такую же я видела на твоей.
Тебя похоронили без этой подвески.
Она просит.
— Я не буду тебя жалеть. Сейчас не время для моей доброты, — спокойно говорю я.
Я понимаю, что всё слишком затягивается, что могут появиться ненужные люди, которые станут осуждать меня, давать против меня показания (да, мы это уже проходили). Люди, которые могут случайно попасть в тёмную подворотню и столкнутся с моей жестокостью.
Всё слишком затягивается. Я достаю нож. Она хочет подняться с колен, убежать. Она, задыхаясь от слёз, что-то говорит, закрывается руками. А во мне столько силы, что я даже не замечаю этого сопротивления. Теперь только взмах. Удар. Кровь. Труп. Улики. Дорога домой. Ужин. Всё по чёткому плану.
Её скорченное лицо. Взмах. Удар.
Аромат её крови. Аромат её смерти. Я жадно вдыхаю ноздрями её последний запах. Смерть её запаха. Смерть её запаха.
Ритуал.
Молитва.
Я ничего не понимаю.
— Что происходит?— спрашиваю я.
— Молитва.
— Перестаньте.
— У каждого своя молитва.
— Так нельзя.
— На тот момент я была уверена, что можно.
Мне продолжать?
— Продолжайте.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ БЛАГОРОДНОСТЬ
51. Девушка по-прежнему сидит на скамейке. Я встаю и подхожу к ней.
— Хватит реветь,— говорю я.— Идём.
Она недоверчиво смотрит на меня.
— Ну, вставай. Идём, — я протягиваю ей руку. Она хватается за неё и поднимается.
— Что случилось?— спрашиваю я.
Она идёт молча, хлюпая носом. Ей надо успокоиться, чтобы она смогла говорить. Я не придумала ещё, куда мы идём. И это не столь важно. Я знаю, что нужна ей. Как приятно быть нужной. Настолько ли я великодушна, насколько хочу казаться? Играю в благородство, когда ещё несколько минут назад совершала преступление. Нет, это была не я. И преступления не было. Меня будут искать с собаками, но я слишком высоко. Я живу у самой крыши. Меня не найдут. Нет улик.
52. Книга— улика.
53. — Куда мы идём? — наконец-то спрашивает девушка.
—Я не знаю. Слава Богу, дорог хватает, и мы можем идти бесконечно, пока не стопчутся ботинки.
— Мне утром на работу, — произносит она.
— Хорошо.
Я иду быстро, словно опаздываю на какую– то важную встречу. Она спешит за мной. В какой-то момент я задумалась о том, зачем я повела её за собой. Зачем мне эта девушка с соплями и медленным шагом? Для игры в «помощника»? Мне кажется, я обманываю её и обманываю себя. Я останавливаюсь и резко поворачиваюсь к ней. Кладу руки на её плечи, и, смотря в её грустные, заплаканные и несколько пустые глаза, произношу:
