Как бы то ни было, его мрачное пророчество не сбылось ни по отношению к его собственной жизни, ни по отношению к революции.
Через три недели он выписался из госпиталя и явился ко мне домой, чтобы поблагодарить меня. Выглядел он довольно сносно. Пустился в воспоминания о былых временах, а меня так и подмывало задать ему вопрос о его недавнем прошлом. Наконец я решился.
— Знаешь, я не мог поверить этим историям о тебе.
Казалось, он пропустил мимо ушей мои слова, однако через некоторое время без всякой связи с предыдущим разговором промолвил:
— Случается, человек попадает под машину и гибнет…
Презрев советы врачей, он закурил.
— Кто-то ведь несет ответственность? — продолжал он. — Либо водитель, либо завод — изготовитель машины, либо сам пострадавший, но, во всяком случае, не машина… Почему во времена «Вафда» никого не пытали? Потому что правительства бывают двух сортов: одни приходят к власти при поддержке народа и обеспечивают личности ее права даже в ущерб правам государства, другие же государство навязывает народу, и они оберегают права государства, не считаясь с правами личности… Мы никого не пытали в том смысле, как понимаешь это ты. Делали свое дело, как ты заполняешь графы формуляров или пишешь отчет по требованию министра. Обычная работа, и ничего больше. Одни выполняют ее хуже, другие лучше. А если кто-то слишком усердствует или испытывает от этой работы тайное, а то и явное наслаждение, так ведь и среди вас есть такие, кто хочет старанием загладить недостатки и забыть о собственных бедах…
Во время этой тирады его взгляд задержался на фотографии, стоявшей на столике. Ахмед долго в нее всматривался.
— Кто это? Доктор Ибрагим Акль? — спросил он.
Я удивился.
— Да, это он с группой преподавателей и студентов. Разве ты его знаешь?
— Нет, но по долгу службы я следил за всем, что публиковали о нем газеты.
— При чем здесь служба?
Ахмед помолчал, словно раздумывая, сказать мне или нет.
— Помнишь смерть его сыновей?
— Да, они погибли во время холеры.
— Все так думают, — с усмешкой произнес он. — На самом-то деле холера тут ни при чем.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мой начальник, да упокоит аллах его душу, шепнул мне как-то в весьма тесной компании, что они были убиты.
— Убиты?!
— Не нервничай. Дело-то прошлое…
— Но кто же их убил?
— Поверь, точно до сих пор неизвестно. Даже начальник мой ничего определенного не знал. До него дошли какие-то слухи о любовной связи, о женщине из знатной семьи, о персоне из окружения короля и об убийстве в заброшенном доме в пригороде.
— Что ты знаешь еще?
— Больше ничего. Да и эти слухи недостоверны, правда, совсем недостоверны.
Так он больше ничего и не сказал, и мне пришлось ему поверить. Тем, что стало мне от него известно, я поделился с моим бывшим учителем доктором Махером Абд аль-Керимом. Крайнее изумление отразилось на его обычно спокойном и невозмутимом лице.
— Не думаю, что покойный Ибрагим Акль стал бы скрывать от меня такую тайну, — сказал он.
— Возможно, он был вынужден молчать, ведь дело было связано с дворцом, — возразил я.
Доктор Абд аль-Керим с сомнением покачал головой. А я решил даже в мыслях не возвращаться к этой теме. Что же до Ахмеда Кадри, то он опять исчез из моей жизни. Иногда, правда, я встречал его в кафе, в компании хаваг[18]. А весной 1970 года видел издалека, как он проходил по площади Талаат Харб. Губы у него ввалились, очевидно, он лишился зубов, но все-таки выглядел лучше, чем можно было ожидать.
С Амани Мухаммед я познакомился по телефону. Разговор она начала с обычных любезностей и комплиментов, попросив затем разрешения задать несколько вопросов по поводу какой-то телевизионной передачи. Меня расположили к ней ее интерес к искусству и желание достать книги, которые помогли бы ей расширить свой кругозор. Я пригласил ее зайти ко мне на службу. Однако она заявила, что не выносит атмосферы казенных учреждений, и предложила встретиться в городе. Встреча состоялась в кафе у пирамид; был конец весны 1965 года. Я ожидал увидеть студентку или девушку, только что окончившую университет, а явилась полная дама лет сорока, накрашенная так, что невольно возникал вопрос: что это — смелость современной женщины или бесстыдство потаскушки? При виде ее у меня мелькнула игривая догадка, что разговор между нами пойдет не только об искусстве. Особых эмоций эта мысль во мне не вызвала, и я предоставил все воле случая. Мы сидели в небольшом садике, откуда открывался вид на лежащий внизу город, испытующе поглядывая время от времени украдкой друг на друга.
— Прошу прощения за смелость, — проговорила она, картавя. — Мне необходимо было повидать вас. — Я заверил ее, что страшно рад встрече, и она продолжала: — Искусство заполняет пустоту моей жизни. К счастью, я не лишена способностей.
— Вы работаете?
— Нет, и я не получила высшего образования. Закончила только среднюю школу. Но я очень много читаю и написала несколько пьес для радио.
— К сожалению, я не имел счастья их слышать.
— Ничего удивительного.
Я произнес несколько любезных фраз и поблагодарил за высокое обо мне мнение.
— Для работы над моей новой вещью мне будут нужны исторические источники, — сказала Амани Мухаммед. — Я хочу написать о знаменитых женщинах Востока, особенно о тех, что прославились в любви.
— Весьма щекотливая тема.
— Мне хотелось бы, чтоб именно вы помогли мне в работе, — улыбнулась она игриво.
Сославшись на большую занятость, я решительно отказался.
— Составьте мне библиографию и снабдите необходимой научной литературой. Вы и сами можете написать на темы, которые вам будут интересны.
— Библиографию я вам составлю.
Не обратив никакого внимания на мои отговорки, она, глядя на верхушки деревьев под нами, протянула:
— Мы будем работать в саду… — и, немного помолчав, продолжала: — А может быть, вы согласитесь прийти ко мне домой.
Эта новая атака заставила мою оборону дрогнуть.
— К вам домой? — переспросил я.
— Я не рассказала вам о себе. Разошлась с мужем и живу со старой тетушкой. У меня сын и дочь, они живут с отцом.
— Да, но ваша тетушка?..
— Мы же будем работать. Для работы у меня вполне подходящая обстановка.
— Но…
— Что «но»?
— Откровенно говоря, весьма прискорбно, что такая женщина, как вы, лишена радостей супружеской жизни.
— Моя супружеская жизнь была неудачной с самого первого дня.
— Странно.
— Я и до свадьбы не любила мужа. А после свадьбы он сделал все, чтоб я его возненавидела.
— Почему же вы согласились стать его женой?
— Я вышла замуж шестнадцатилетней девочкой. У меня не было ни своей воли, ни мнения.
— Много счастливых браков начиналось именно так.
— Он грубый и жестокий эгоист.
В подробности она не захотела вдаваться, и я потерял интерес к этой теме, тем более что речь шла о прошлом, и весьма далеком. Но одновременно отодвинулась будто в тень и тема искусства. Неожиданно холеная рука дамы легла поверх моей.
— Я так нуждаюсь в человеке, на которого могла бы положиться…
Не очень-то веря в искренность ее слов, я тем не менее почувствовал к ней жалость.
— Вы до такой степени увлечены искусством? — шутливо спросил я.
— Искусством и жизнью, — засмеялась она.
Вскоре, когда мы гуляли возле пирамид, искусство, история были преданы забвению, и все свое внимание мы сосредоточили на настоящем. Она рассказала о доме, о почти глухой, преклонного возраста тетке, не преминув заметить о ее крепком сне.
— Но, может быть, вы предпочитаете встретиться в другом месте?
Однако мысль о предстоящем приключении уже овладела мной; в крови бурлило желание.
— Давайте встретимся сегодня, — сказал я.
— Дай мне все подготовить, — тут же откликнулась она, радостно и бесхитростно.
Когда мы наконец остались наедине в комнате, где смешанный аромат духов и вина волнами накатывался в красном, приглушенном свете торшера, мною овладели далекие воспоминания — не думал я, что когда-нибудь они всплывут в моей памяти. Вновь я почувствовал себя словно связанным шелковыми путами, покорно отдающимся пьянящей власти желания и вдруг очнувшимся, так и не испытав настоящей любви. А Амани была само воплощение нежности. В безграничной тоске по любви и ласке, с сердцем, жаждущим доверия, она, казалось, обрела наконец тихую пристань. В последующие встречи Амани уже откровенно рассказывала о себе:
— С деньгами у меня все в порядке. С этой стороны мне не на что жаловаться…
Или:
— Да простит аллах моего отца. Это он был причиной всех моих бед.
Или же:
— Нынешним молодым людям совсем нельзя доверять. Да убережет аллах мою дочь…
