Значит, оставался Стотуэлл; к тому же, как он вспомнил, неподалеку, всего в десяти милях, была школа, где он учился. Контракт! Пришло время школе оправдать пошлые благоглупости о духовных узах однокашкиков. Он вспомнил, как сильно и непосредственно было ощущение, охватившее его в то последнее школьное утро, когда, стоя вместе с другими великовозрастными детинами выпускного класса, он монотонно выводил в последний раз обращение к «тем, кто здесь больше не встретится»:
Пусть же им посев приносит
Год от года урожай.
Урожай сводился к непрочным связям и верностям, которые извлекались из комода вместе с галстуком школьной расцветки только раз в год на традиционную встречу одноклассников, где тебя потчевали пойлом, смешанным из тоски по прошлому и лицемерия. Но теперь у школы была возможность угостить его чем-то более существенным. Контракт! Это магическое слово звучало в его мозгу, когда он вылез из автобуса на рыночной площади и стал подниматься по склону холма к школе.
Как бы полон и радостен ни был для него отказ от прошлого, он все же не смог войти в это затянутое плющом красное кирпичное здание — дешевая имитация Рэгби,[4] как и многие захолустные школы тех лет, — с хладнокровием постороннего, хотя восемь лет, проведенных здесь, были частью прежней жизни, той жизни, которая годилась лишь на то, чтобы жгучим воспоминанием бередить новонайденное умиротворение. Тебя узнаёт швейцар, ведет в послеобеденной сонливости по коридору мимо грязноватых классов, где акт за актом разыгрывался плачевный фарс твоего детства и где драконы, боги и мудрецы, населявшие эти фантастические пределы, обитали и по сей час, не переставая возводить в сознании нового поколения свои шаткие пагоды и колокольни. Было неуютно, но это ощущение прошло, когда он остался один в приемной директора, потому что вместе с одиночеством вернулось и сознание, что он отрубил щупальца, удерживавшие его в той среде, которую воплощало это святилище. Так немного времени прошло с тех дней сева, и он уже здесь, чтобы просить о своей строго ограниченной доле урожая. Контракт!
Наконец его допустили в кабинет директора, обдуманно обставленный традиционными атрибутами: кожаные кресла, похожие на трон, бюсты в классическом духе, застекленные книжные полки. Здесь была арена величайших катастроф и триумфов его детства, хотя он был заурядным учеником и вступал сюда не более четырех-пяти раз за все восемь лет. И на обычном месте было знакомое сардоническое лицо, выжидающе кривившееся за толстыми стеклами очков.
— Это вы, Ламли? Чем могу, — здесь Скродд приостановился и до пародийности четко выговорил следующие три слова: — быть вам полезным?
«Для начала хоть тем, что перестанете смотреть мимо», — чуть было не ответил Чарлз, потому что Скродд, по своему обыкновению, иронически присматривался, вяло оглядывая близорукими глазами весь тот участок, где мог находиться его собеседник, как человек, заметивший муху на обоях, потом потерявший ее из виду и нехотя отыскивающий ее опять.
Но, как ни злило Чарлза это обычное преднамеренное пренебрежение, он сдерживал свою злость, потому что за годы, прошедшие со времени последней встречи со Скроддом, он хорошо понял то своеобразное психологическое бремя, которое давило на директора, и, только что вырвавшись от Хатчинсов и Локвудов, он читал в душе этого елейного кретина, как в развернутой газете: ранние честолюбивые замыслы, решение лишь половину своих сил отдавать повседневной рутине, а половину посвятить научным занятиям, которые приведут его к славе, и постепенное увядание всех его надежд, и теперешнее его двойственное положение, когда только половину внимания он уделял человеку, с которым говорил, или занятию, которое выполнял, а другая половина, еле мерцающая в парализованной части его мозга, с ужасающим упорством концентрировалась на одной точке, вперяясь в ничто.
— Я надеюсь, сэр, что вы будете добры помочь мне в подыскании работы, — быстро выпалил Чарлз.
Скродд слегка переменил позицию, так что блуждающий взгляд его проходил всего футах в трех от плеча Чарлза. Губы его скривились в усмешке.
— Если бы вы написали мне, Ламли, о причине вашего посещения, это избавило бы вас от лишних хлопот. Я ответил бы вам, что штат школы полностью укомплектован и что у меня нет никаких возможностей помочь вам рекомендацией.
Чарлз с жалостливым недоверием поглядел на него. Это чучело на самом деле думает, что он, свободное человеческое существо, желает записаться в ковыляющее воинство его педагогов.
— В мои намерения не входит стать учителем, мистер Скродд. Мои притязания, — тут он приостановился, — скромнее и выполнимее.
Вспомнив всю несообразность того, что ему предстояло, Чарлз на мгновение снова ощутил былое смятение, чувство вины и опустошенности. Язык у него не мог выговорить ни слова, и он опять стал тем до смешного растерянным юнцом, каким бывал во все предыдущие посещения этого кабинета. Но туман тут же рассеялся, и так дорого обошедшаяся ему ясность подхватила и понесла его вперед, пока он не ощутил под ногами твердую почву.
— А в каком смысле, — нагло осведомился Скродд, иронически поглядывая мимо него, — в каком смысле они выполнимей для меня?
Чарлз откинулся на спинку стула и поглядел прямо в толстые стекла очков.
— В этой школе есть окна. Кто-нибудь должен время от времени мыть их, поденщики или школьные служители, которым, право же, целесообразнее заниматься своими прямыми обязанностями. А наш век, как вы неоднократно указывали мне, — это век специализации…
Скродд, казалось, впал в транс: глаза его блуждали вокруг Чарлза, как бы отыскивая невидимого противника.
— …Так почему бы вам не поручить эту работу одному из ваших прежних воспитанников? Я мог бы регулярно приезжать сюда без всякого напоминания, скажем, в конце или в начале каждой четверти и за два-три дня выполнять эту работу. Конечно, мои условия будут…
Скродд поднялся на ноги. Случилось чудо: он глядел прямо в глаза Чарлзу.
— Я все еще надеюсь, — четко выговорил он, — что это одна из ваших глупых шуток…
— …для вас выгоднее, чем существующие…
— …или, может быть, у вас солнечный удар. Сейчас такая жара.
— В самом деле. Положим, вы не приглашаете никого со стороны. Но кто может как следует выполнять эту работу? Да некому. Смит слишком толст, и ревматизм не позволит ему взбираться на стремянку, а Берту, как вы знаете, хватает работы в котельной…
— Ламли! Избавьте меня от необходимости позвонить швейцару и себя — от перспективы быть удаленным силой!
— …разве что летом, но тогда ему надо ухаживать за газоном. Я могу всецело избавить их от этой заботы, и окна будут достойны репутации школы.
Рука Скродда метнулась к звонку, нажала кнопку и словно прикипела к ней. Чарлз встал. У него в распоряжении оставалась минута, которая потребуется Смиту на то, чтобы проковылять по коридору, а ему — чтобы проститься со Скроддом. Невероятно было, чтобы они еще когда-нибудь встретились. И все-таки у него не было ни малейшей охоты сказать что-нибудь Скродду на прощание: ни язвительное, ни гневное, ни умиротворяющее. Время подведения итогов истекло. Стоило ли тратить порох на прощание с прежней жизнью и ее обломками? Как это ни странно, но потребность в уточнении испытал сам Скродд.
— Я могу заключить, Ламли, что вы затаили какую-то злобу против меня, и это побудило вас явиться сюда и занимать у меня время своей глупейшей шуткой. Мытье окон! Полагаю, что за нею кроется намек на то, что ваше образование не пригодно ни на что иное, и вы хотите подчеркнуть это, явившись сюда с вашими нелепыми разговорами о поденщине. Вам не следовало прибегать к иносказаниям.
Смит уже был в дверях, и Чарлз повернул к выходу. У него не было ни малейшего желания оспаривать версию Скродда. Он только бросил через плечо:
— А почему бы и не иносказание? Восемь лет меня учили мыслить метафорически.
И, так как Смит уже распахнул перед ним дверь, он вышел в сонное спокойствие коридора, распевая, насколько позволял ему слух, назойливые строки:
Пусть же им посев приносит
Год за годом урожай!
Озадаченный и возмущенный, Смит выпроводил его по черной лестнице на залитый солнцем двор.
Настоящий отдых — это благословение, ниспосланное только тем, кто отбывает определенные рабочие часы; и, когда наступило воскресное утро, тихое и ясное, Чарлз, пожалуй первый раз в жизни, проснулся с блаженным чувством покоя.
Всю неделю он трудился без передышки, потому что и субботнее посещение Скродда он рассматривал как работу, а субботний вечер посвятил внеочередному ремонту своей тележки. За этим занятием он думал, что, если бы только знать, где сейчас находится первый ребенок, пользовавшийся этой коляской, он непременно подарил бы ее внукам вышеупомянутого ребенка.
