Два года спустя Сьюзен нашла своего первого любовника за пределами школы, её разоблачили, сделали ей предупреждение, снова застали с ним и исключили, а её отец — английский посол в Копенгагене — отправил её назад в Лондон, и, таким образом, она исчезла из жизни Маделен.
Прошло двенадцать лет, прежде чем они снова встретились — в Лондоне. За эти двенадцать лет они ни разу не общались друг с другом, и всё же связь между ними никогда не прерывалась. И так же как в интернате они целые дни могли проводить каждая в своём углу кровати, не говоря ни слова, словно лисята, свернувшись клубочком и пребывая в уверенности, что второй находится рядом, так и после двенадцатилетней разлуки они чувствовали местонахождение друг друга. В то мгновение, когда они снова оказались друг перед другом, Маделен увидела, что в жизни Сьюзен есть ещё кое-что, кроме двух детей, мужа и няньки, и Сьюзен увидела Маделен насквозь — через косметику и запах алкоголя, и они поняли, что за их нынешним обликом какие-то части их общего мира остались в целости и сохранности.
С тех пор они каждый вторник во второй половине дня, когда дети Сьюзен ходили на занятия в Датскую церковь, вместе гуляли по Риджентс-Парку. Если обычно люди пытаются уменьшить различия между собой посредством беседы, то они раз и навсегда приняли то, что не похожи друг на друга, и прогулки их были неторопливыми, спокойными, и часто проходили в молчании.
Но только не сегодня. Сегодня Маделен опоздала и сразу же начала говорить.
— Ты член правления Королевского общества охраны животных, — сказала она.
Сьюзен задумалась. Она была членом правлений множества благотворительных организаций. Чтобы порадовать своего мужа, чтобы скрасить своё праздное существование и чтобы всегда иметь под рукой оправдание, когда не хочется быть там, где тебя ждут.
— Значит, ты знаешь Андреа, сестру Адама?
Сьюзен покачала головой.
— Нет, она в Благотворительном фонде помощи животным, — ответила она.
— А какая разница?
Сьюзен замолчала. Её интересовали люди. В первую очередь, некоторые мужчины, кроме того, Маделен и собственные дети. И где-то далеко на периферии сознания всё остальное человечество. К животным же она не испытывала ни малейшего интереса.
И всё же вопрос Маделен вызвал у неё животную ассоциацию. Она вспомнила, что всегда мысленно сравнивала Маделен с кошкой, — громко мурлычущим наэлектризованным бархатом, кошкой, которая, неожиданно вспылив, выбрасывает пять выкидных ножей на каждой лапке. Теперь за настойчивыми, заинтересованными расспросами подруги просматривались другие животные, менее элегантные, но более упрямые: баран, осёл, возможно, бык.
— Это как-то связано с деньгами, — объяснила она. — Благотворительный фонд помощи животным как-то связан с деньгами.
Между подругами существовал договор, который никогда не был озвучен, но о котором каждая знала, а именно: если Сьюзен рассказывала Маделен всё, то Маделен рассказывала Сьюзен какую-то часть, и не более того. Теперь Сьюзен почтительно ждала продолжения. Но лицо Маделен оставалось пустым и замкнутым.
Держа друг друга под руку, они направились к церкви. Высокая женщина с веснушчатым лицом, в животе которой сперматозоиды трёх различных мужчин безуспешно пытались прийти к соглашению. И газелеподобная девушка с функциональным содержанием алкоголя в крови в одну целую и две десятых промилле, которую удерживали на ногах и в более или менее трезвом уме только поддержка подруги, витамины В и её собственное любопытство.
Количество мужчин, которых когда-либо знала Маделен, хотя и было слишком небольшим, чтобы считать его статистически значимым, но всё-таки достаточным, чтобы ей удалось вывести некоторые общие закономерности их поведения. Самым важным при этом стало её открытие, что содержание и дальнейшее развитие любовных отношений уже заключено в первых двадцати четырёх часах знакомства.
Побывав у отца Маделен по делам службы, Адам заметил её на приёме и не спеша, как всегда, когда он имел дело с чем-то очень важным для него, начал пробираться к ней через толпу людей. Уже в одном этом движении заключалась вся его натура. В его теле сквозили занятия крикетом, метание копья, и множество физических побед над другими самцами, в его внешнем виде — запас высокомерия и неограниченные возможности и в его голосе, когда он подошёл к ней, — глубина, которой обладают лишь те, чей рык исходит из самого нутра, и та изысканность, которую можно приобрести только в дорогих частных школах и университетах. Словно грива или аура, его окружало сознание того, что у него просто не может быть настоящих врагов.
В оставшуюся часть суток это впечатление подтвердилось, к тому же оказалось, что он внимателен и очень, очень заинтересован.
В течение этих двадцати четырёх часов, когда они не расставались, Адам Бёрден ни разу не рассмеялся.
И не потому, что ему недоставало чувства юмора. Он в полной мере владел отточенной, интеллектуализированной едкостью, которая могла быть приведена в действие в любой момент, и особенно когда что-то угрожало ему в профессиональном отношении. Если кто-нибудь ставил под сомнение его знания, подбираясь тем самым к несущей конструкции его чувства собственного достоинства, то тут он умел шутить убийственно. Но ни разу за пятьсот двадцать девять дней их брака, или — очевидно — когда-либо до этого, или — предположительно — когда-нибудь позже, ему не казалось, и не могло бы показаться, что сам он может вызывать смех. Его первое движение навстречу Маделен продемонстрировало, а все его последующие движения подтвердили, что он обладает монументальным чувством собственной значимости крупных животных и великих диктаторов.
Не то чтобы Маделен недоставало юмора в своём браке. Смех — это некое излишество, своего рода роскошь, а Маделен осознавала, что Адам спас её от неминуемой гибели среди родственников. Для того, кто побывал на волосок от смерти, будничное удовлетворение основных потребностей принимается как чудо, и именно так Маделен и смотрела на свой брак: как на будничное, взаимное, чудесное удовлетворение основных потребностей.
Этот взаимный обмен потребностями начинался обычно в 19–00, в тот момент, когда Адам возвращался домой. Но сегодня он пришёл на два часа раньше — Маделен встретила его в дверях в 17 часов. Спустя десять минут они пили чай в библиотеке.
Библиотека была логовом Адама. Она и была такой же тёмной и узкой, как логово, и здесь стоял схожий дух — смешение запаха Адама, тех муссонных лесов, откуда происходила древесина мебели, и кожи книжных переплётов.
Ещё здесь была возрождающая к жизни защищённость логова. Когда Адам возвращался домой, он был белым как мел от усталости. Но стоило ему опуститься в одно из стоящих в библиотеке кресел и отложить свой еженедельник, как он начинал восстанавливаться. В то время как меньшая часть его внимания была поглощена чаем и разговором, главная его часть впитывала надёжность окружающей обстановки и женщину, сидящую перед ним.
Маделен было ясно, что в течение этих трёх, на первый взгляд, ни к чему не обязывающих четвертей часа она делает сидящему напротив неё мужчине большое женское переливание крови.
Пока это продолжалось, Адам Бёрден постепенно покидал оборонительные позиции, становясь более слабым, чем обычно, человеком, и никогда ранее не случалось, чтобы Маделен воспользовалась этой слабостью для разговора о чем-нибудь важном, и когда она сейчас всё-таки задала вопрос, то прозвучал он небрежно, поверхностно, словно отдельный пункт в потоке ничего не значащих ассоциаций.
— А как там обезьяна? — спросила она.
Полуприкрыв лишённые всякой заинтересованности глаза, Адам наблюдал за тем, как этот вопрос проплывает мимо, словно насекомое, словно пар от чайной чашки.
— Она в оранжерее, — ответил он. — Это совсем ненадолго.
— А что это за обезьяна?
Он молчал. Пограничная зона между ними ещё не была исследована. Но Маделен почувствовала, что приближается к демаркационной линии.
— Боноба, разновидность шимпанзе.
— А зачем он?
Лицо Адама было в тени. Теперь в этой тени зажглись два жёлтых огонька, словно какое-то большое животное семейства кошачьих рассматривало Маделен из тьмы.
— Когда дикое животное вырывается из неволи, оно либо в панике бродит с места на место, либо пытается забиться куда-нибудь в угол. Животное не может приспособиться к неожиданно предоставленной свободе. Интересно, что это животное преодолело такое большое расстояние.
Маделен наклонила голову. Это был жест приятия, почти что подчинения. Адам не солгал, она это знала. Но он рассказал лишь самую небольшую часть правды. За своей чашкой из костяного фарфора он с животной насторожённостью свернулся в клубок вокруг своей жертвы.
