Ты вспомнил, каково было твое разочарование, когда ты не нашел книги, и как в первый же свой приезд напрасно ходил в специальный магазин, где продавались книги религиозного содержания. Стоя перед бледной продавщицей, похожей на монашенку, ты попросил «Историю младенцев-мучеников», которую тебе подарила сеньорита Лурдес в день, когда тебе исполнилось семь лет, — твоя настольная книга в те далекие, поблекшие в памяти месяцы накануне войны.
— Сборник биографий, вы говорите?
— Да, сеньорита.
— У нас есть житие святой Марии Горетти с цветными иллюстрациями. Хотите посмотреть… Если дарить — это будет хороший подарок. В этом году мы их много продали.
— Нет, не эта. То издание более старое… Я помню, на обложке был изображен святой Тарсисио.
— А вы не помните автора?
— Нет, сеньорита.
— Вот гораздо дешевле — «Жития святых младенцев». Без переплета. Тридцать пять песет.
— Можно посмотреть?
Продавщица протянула тебе среднего формата книжицу, на суперобложке которой младенец Иисус (белокурый) обнимал святого (белокурого); на них умиленно взирали два пухлых ангела (белокурых), изображение которых художник свел к двум толстощеким розовым головкам, украшенным крылышками.
— «Жития святых младенцев», — сказала продавщица. — Хорошо раскупается.
— Но я ищу книгу о младенцах-мучениках.
— Из этих тоже многих мучали, — настаивала сеньорита.
Ты вдруг испугался, как бы тебя не приняли за садиста, и, чуть забавляясь выражением неловкости и подозрительности, которое заметил на лице продавщицы, заплатил тридцать пять песет за книжку, испытывая при этом зуд, похожий на тот, который испытал в шестнадцать лет, когда вышел из грязной лавчонки на Атарасанас с порнографической открыткой в кармане и бегал в поисках места, где бы, спрятавшись ото всех, всласть наглядеться на гнусное и холодное изображение.
По дороге из города домой ты разглядывал книгу, написанную примерно на том же языке, на каком говорила сеньорита Лурдес; совершенно неожиданно прошлое вернулось к тебе, преобразив эту книжку в ту, пропавшую, а твой голос — в женский голос гувернантки.
— Префект, ослепленный столь славным служением вере, пылая ненавистью к христианам и гневом на прекрасную деву, приказал связать ее, бросить в тюрьму и жестоко избить… Ты внимательно слушаешь, Альваро?
— Да, сеньорита Лурдес.
— И тогда он повелел предать ее всем возможным мукам. Ее положили на помост для пыток и железными крюками стали зверски рвать на части ее тело. Раскаленные прутья прикладывали палачи ей к груди и к бокам. Бросали ее в чан с негашеной известью, дабы нестерпимо жгло внутренности; кропили ее раскаленным свинцом, пытали, мучали. Но чем больше возрастала ярость префекта и палачей, тем спокойнее, тверже и радостней становилась святая, чьи уста возносили хвалы и благодарность всевышнему… Представляешь, Альваро?
— Да, сеньорита Лурдес.
— Слушай хорошенько, история не кончилась… Префект не унимался и, удовлетворяя свою дьявольскую жажду мщения, приказал привязать святую к деревянному кресту, поджечь факелами тот крест и сжечь ее заживо. Но в тот миг, когда душа ее отходила к господу, все видели, как изо рта святой вылетела голубка чистейшей белизны и взмыла в небо, — то непорочный дух девы поднимался ввысь принять мученический венец. И другое чудо приключилось, а свидетелями ему было множество людей: небо покрыло снеговым покровом обнаженное тело святой, дабы не осквернили его взгляды язычников… Ты плачешь, дитя мое?
— Да, сеньорита Лурдес.
— Ты страдаешь, думая о страшных мучениях святой?
— Да, сеньорита Лурдес.
— И ты готов умереть, как она, благословляя владыку за каждую пытку?
— Да, сеньорита Лурдес.
Как посредствен твой мир, думал ты, мир здорового ребенка, избалованного бездельника, живущего в упорядоченной действительности, где нет ни опасности, ни возможности для героизма, — и ты страдал, сознавая свое ничтожество и высокую жертвенность созданий, коим предназначались ранняя смерть и вечная слава: всех этих Инес, Тарсисио, Панкрасио, Агапито, Пелайо, Люсий и других, более близких по времени, но не менее изумительных, как, например, святая Магдалина, София Барат, святой Доминго Савио или Аколито Александрито; в твоей жизни никакие вещие знаки не предвещали того, на что благочестивым душам неминуемо указывало явление ангела божьего и что по книге, которую читала сеньорита Лурдес, сопутствовало святому с рождения: небесные видения, появление младенца Иисуса между двумя вазами севрского фарфора, несправедливые гонения, тяжелые болезни, хрупкое здоровье.
— И в жизни этого святого, столь кратковременно пребывавшего в нашей юдоли скорби, господь являл чудеса. В престольные праздники селений Муриальдо и Кастельнуэво таинственный юноша — наверняка небожитель в человеческом облике — случилось, перенес его из одного места в другое, дабы уберечь в пути от усталости. А позднее явилась ему не менее таинственная сеньора — уж не сама ли пресвятая дева? — и сопровождала его от Кастельнуэво до Мондонио, а затем исчезла так же внезапно, как и появилась.
В простодушии ты пробовал принимать позы мучеников, в книжке изображенных с нимбами, которые чудесным образом держались над их белокурыми ангельскими головками, и часами разглядывал себя в зеркале ванной комнаты; под баюкающий слащавый голос сеньориты Лурдес, которая, водрузив на нос очки, казалось, постоянно и зорко следила за всеми переживаниями, немедленно отражавшимися на твоем лице, ты с тоскою задавался одним и тем же вопросом: могут ли черноволосые и здоровые дети, вроде тебя, мечтать о милости и защите небесных сил?
— Очень скоро малышка выделилась среди прочих своей набожностью и добрым сердцем. Когда она плакала, только имена Иисуса и Марии могли утешить ее. Она лишь начинала говорить, и эти сладчайшие имена были первыми, которые она произнесла. Сколько раз видели, как она, молитвенно сложив ручки, устремляла к небу глазки, полные любви и нежности. Уже в детском возрасте она обнаружила замечательную и пылкую приверженность к святейшему таинству. Часто, бывало, она уходила из дому, чтобы преклонить колени перед алтарем. Там ее и находили, улыбающуюся и как бы в экстазе, почтительно застывшую, захваченную любовью. И даже будучи малым ребенком, она уже понимала и глубоко сознавала, сколь бесценно сокровище, которое хранилось за скромной дверцей.
Ты завидовал, восхищался той размеренности и точности, которая отличала жизнь этих высших существ и так беспощадно контрастировала с повседневностью и бессодержательностью твоей собственной жизни, ты мечтал — уж коль не являются тебе небожители — о тяжелой болезни, которая подвергла бы тебя испытанию или желанным и впечатляющим мучениям.
— Не выходите на улицу, — как-то сказала мать. — Вчера опять его спрашивали, и я видела, как они проезжали на грузовиках… Кажется, они собираются жечь церкви…
Внешне твоя жизнь никак не изменилась: еда в обычные часы, чтение, прогулки с сеньоритой Лурдес, но по серьезному и озабоченному виду взрослых было заметно, что в жизнь вторглось нечто новое, что нарушило прежнее существование и о чем взрослые никогда не говорили при тебе, хотя в твое отсутствие это было предметом мрачных совещаний между родителями и дядьями, и ты напрасно пытался проникнуть в смысл их разговоров, то притворяясь спящим, то делая вид, что с головой погружен в географическую игру.
— Надо бы спрятать церковную чашу на чердаке.
— А что, если кто-нибудь из прислуги донесет на нас? Мы не можем рисковать…
— Лучше ночью.
— А патруль? — Это был голос дяди Сесара. — Ты совсем с ума сошла.
— Я пойду с мальчиком. Женщина и ребенок…
Разговор прервали тревожные звонки у двери, а когда несколько часов спустя сеньорита Лурдес, как всегда, подала чашку шоколада с бисквитом, мать вытирала платком слезы, и ты, исходя из понятий, которые сложились у тебя к семи годам, счел себя обязанным вмешаться.
— Мама!
— Что, сердце мое?
— Ты плачешь потому, что папы нет с нами?
— Да, мой мальчик.
— А почему он так долго не возвращается?
— У него много работы.
— Кто же эти люди, которые его спрашивали?
— Никто. Просто знакомые.
Твоя мать тогда еще не знала о том, что случилось в Йесте, — официальное извещение о смерти пришло только через год, — но ее слезы подтвердили твое подозрение: нечто — только что именно? — происходило за кулисами, какие-то события, которые взрослые по непонятной причине пытаются от тебя скрыть. Тайну выдала сеньорита Лурдес.
Однажды вечером, стоя рядом с тобою на коленях перед игрушечным алтарем, у которого ты часто служил службу, подражая манере настоящих священников, она сказала с пафосом:
