Ознакомительная версия.
Надо предупредить слепых, чтобы не ходили сюда, подумала Люда. Пустота может затянуть, хотя она, скорее, звучала, чем виделась.
Люда прислонилась к стене – послушать пустоту подъезда. Раньше из каждой двери неслись голоса и звуки, свидетельствующие о том, что жизнь в доме есть. Теперь квартиры наглухо заперли рты, подъезд безмолвствовал, только эхо повторяло за Людой все ее движения, углубляя их.
Еще раз перекрестилась – пустота подбодрила ее: никого в подъезде нет, никто не увидит. В этот раз крест вышел размашистым, отчетливым. Ну а раз никто не видит, Люда начала креститься – вот так стояла у дыры между этажами и клала на себя знамения. Сверху-вниз, справа-налево – три пальца щепоткой. Все, как бабушка учила.
Счастье, что квартира уцелела. Несчастье – картины убиты. Полжизни положила на них – выписывала «Огонек», ждала почтальона, вырезала репродукции, вставляла в рамку, любовалась. Пересматривала, перевешивала, дорожила. Дрожала над каждой.
– Это выше моих человеческих сил, – сообщила убитым картинам Люда, и ей ответили – эхо, какого она в своей квартире никогда не слышала.
– Это выше моих человеческих сил! – крикнула любопытства ради.
Эхо задребезжало по стенам, по углам. Ишь ты…
Квартира опустела до того, как Люда покинула ее. Пустота начала копиться после смерти матери. Умерла бабушка, пустоты стало больше. Появился муж, и Люда подумала, она прогнала пустоту. Но когда и он ушел, Люда поняла, что пустота никуда не исчезала, всегда была здесь, пряталась по укромным местам, не отдавалась эхом, но была. На роду ей, что ли, была написана пустота?
В комнате сквозило. Ветер здесь нагулялся вдоволь. Нанес из разбитого окна сухих листьев. Осени давно конец – пришла зима.
Люда прилегла на кровать – двуспальную. Она всегда спала слева и продолжала спать с этой стороны, когда муж ушел, – оставляла его территорию неприкосновенной. По середине кровати как будто проходила невидимая разделительная черта – такую муж проводил у всего, что принадлежало только ему. Пустота не оставляла надежды на его возвращение.
– А и шут с тобой.
Встала.
В углу что-то теплело, согревая глаза.
Подсолнухи.
– Живые…
Подняла, отерла рукавом пыль. Чихнула.
Закрестилась на подсолнухи.
– Тьфу! Шут меня попутал! – опустила щепотку, не дойдя до левого плеча.
Она вынула репродукцию из рамки, сложила ее вчетверо и положила в карман передника, пришпилив его булавкой.
Пошла в кухню. Проходя по коридору, бросила взгляд в зеркало. Столько пыли. Пальцем нарисовала на его поверхности вопросительный знак – что будет? Стерла ладонью вопрос. Из открывшейся полоски на нее посмотрели глаза. Дернулась – не узнала. Глаза ввалились. В них тоже отражалась пустота. Чихнула. Пыль и пустота. На роду написанные.
– А чего не блестим непролитой слезой? – спросила глаза, шуткой прогоняя пустоту.
Подошла ближе. От уголков глаз до виска кожа пошла морщинами. Крема не помогут. Эти изменения уже навсегда. Было время, Люда ловила морщинки – самые мелкие, и справлялась с ними. Эти она упустила. Да на что ей красота? Ей – тридцатипятилетней, бездетной, вдове соломенной?
С порчей жилища можно было смириться. С порчей в самой себе – гораздо сложнее, но попытаться можно.
Дойдя до кухни, Люда впала в состояние, близкое к философскому, и вид вывороченной мойки, отбитой со стен плитки уже не тронул ее. Шкаф уцелел. Это главное – в шкафу еда.
Открыла кран. Трубы зашумели, отрыгивая пустоту.
В шкафу на полках лежали пакеты с вермишелью, рисом, мукой, сахаром и стояла бутылка рафинированного подсолнечного масла. «Раму» бы не забыть… Люда раскрыла холщовый мешок, сгребая в него пакеты.
Хруст.
– Чернуха! – визгнула Люда.
Прижав уши к голове, Чернуха станцевала задом.
– Возвращайся в подвал – кому говорю!
Дверь хлопнула.
– Что ж ты двери не запираешь? – раздался голос Марины.
Она вошла в кухню, неся на спине такой же мешок.
– Собирала продукты в нижних квартирах, – объяснила она. – Если будем экономить, месяца на два хватит.
– Наверх не ходи – там лестница обвалилась.
– Видела.
Люда наклонилась к шкафу.
– Где-то тут у меня была карамель…
– Пойдем, – позвала Марина, – в подвале начнут волноваться.
Люда выпрямилась, взвалила мешок на спину, и вот тут… Вот тут возле ее уха что-то прожужжало и звякнуло об остаточную кафельную плитку на стене.
Люда огляделась по сторонам.
– Стреляют! – крикнула Марина и бросилась на пол.
Люда растянулась рядом, забаррикадировавшись мешком с продуктами. Чернуха легла между ними, перевернулась на спину и засучила лапами.
– Лежи спокойно, – приказала Люда.
– Снайпер стреляет из соседнего дома.
– Какой еще снайпер?
Из разбитого окна была видна соседняя пятиэтажка, двор между нею и домом слепых был общим. Пятиэтажка разрушена с одного бока – снаряд прихватил последний этаж. Сидя за гаражом во дворе, Люда была уверена: в соседнем доме давно ни души.
– Какой снайпер?
– Откуда я знаю.
– Что ж он, читать не умеет? На углах же написано – «Дом слепых».
– На любом доме можно написать все что угодно… – проговорила из-за своего мешка Марина.
– Может, пуля шальная? Залетела случайно…
– Ты слышала перестрелку?
– Нет.
– И я не слышала. Значит, снайпер.
Из окна больше не доносилось ни звука. Женщины лежали на кухонном полу. Чернуха встала, прогулялась в коридор, пошуршала мусором в комнате и вернулась.
– В подвале небось уже лепешки жарят, – сказала Люда и услышала, как усмехнулась Марина. – Долго еще тут валяться?
Марина – директор библиотеки. Люда – ее заместитель. Скажет Марина вставать, Люда встанет.
– Попробую встать…
Марина приподняла голову, села на четвереньки. Тихо…
Вот тут Люда и поняла, что ее парализовало, хотя лежа за мешком на кухонном полу она не чувствовала сильного страха. Она попыталась встать, но тело не слушалось, ноги онемели, по рукам ползли усыпляющие мурашки.
Марина выпрямилась. Тихо…
Дошла до окна. Выглянула – никого.
– Наверное, и правда шальная пуля. Пошли.
– Что-то к полу меня прибило – встать не могу, хоть клади в мешок и выноси…
С пола Марина напоминала Чернуху – такая же костистая, большеглазая и масти той же, что и собака. У нее не хватит сил взвалить Люду на плечо – переломится.
Марина наклонилась к ней. Ну, Чернуха, вылитая Чернуха.
– Хватит валять дурака…
Начальственный голос заставил Люду приподнять оживающий зад. Придерживаясь за спину Чернухи, она встала на дрожащие ноги.
– Коленки так и подгибаются, о-ой…
Сделала шаг.
– Чуть мешок не забыла. Ух, с перепугу какой тяжелый!
Дверная планка охнула.
Женщины рухнули на пол.
– Он в пятиэтажке! – крикнула Марина.
– Тварь такая! – не поскупилась Люда.
Один только раз в жизни она летала на самолете. Самолет попадал в воздушные ямы, и в Люде все бухало вниз и там замирало. Сейчас ей казалось, что она снова в яме, у которой нет дна. Ну почему она не осталась в подвале и не умерла с голоду там? Да что ей больше всех надо?
Чернуха снова приземлилась возле хозяйки и ткнулась задними лапами ей в живот.
Ни Люда, ни Марина не знали, сколько времени они пролежали на полу. Иногда казалось, что прошел уже час, но, как только собирались вставать, – час сжимался до минуты, и они решали еще чуть-чуть подождать.
Время ощущалось по-разному – не размеренное, не постоянное. Наступил момент, когда им показалось, что время вовсе остановилось. Теперь оно держало двух женщин и собаку, застывшими на одном делении циферблата, на колючем острие робко подрагивающей стрелки сломавшихся часов. Они не двигались во времени ни вперед, ни назад. Время стояло, но шевелилось, накладывая пыльной кисточкой на лица женщин новые морщины.
– Дважды он не мог промахнуться. Может быть, он не хочет нас убивать? – спросила Марина.
– Не хочет убивать, а стреляет? Интересная у тебя логика! Светопреставление! Истинное светопреставление! Батюшки, да как же так?! – запричитала Люда.
– Да прекрати ты! – прикрикнула на нее Марина.
Почуяв что-то в голосах женщин, Чернуха сорвалась с места, бросилась к окну.
– Чернуха, ко мне! – позвала Люда.
Забравшись на подоконник, собака залаяла раскатисто, истерично, будто поливая кого-то сверху отборным собачьим матом.
– Ой, убьет он мою Чернуху… Ой, убь-ет…
Чернуха сбрендила – скакала по подоконнику, выла волком, лаяла так надсадно, что казалось – сейчас сдуется и умрет. Когда Чернухе надоело, она лениво спустилась вниз и снова растянулась между ними.
День поменял краски. То ли туча над городом нависла, то ли они действительно лежали тут очень долго. Сделалось пасмурно и подул ветер, принося новые листья и вороша старые. Марина приподнялась.
– Не могу больше лежать…
– Может, ползком?
Ознакомительная версия.
