Когда я увидел Алину, сходящую с лестницы эскалатора, вдруг установилась тишина, как перед грозой или началом концерта, когда палочка дирижера, постучав о пюпитр, взмыла в воздух и застыла, дожидаясь тишины абсолютной… Материализация виртуального образа — всегда волнующий момент, может быть, самый главный, самый мною любимый. Последний звук погас где-то в глубине зала, как свеча на сквозняке, невидимая рука отвела подернутый рябью воздух. Мне показалось, рядом с ней все какие-то тусклые, грубоватые. Увидев и узнав меня, она заулыбалась так, что у меня внутри что-то дрогнуло. И зачем ей понадобился немолодой неврастеник с бронхитом и двумя плохо прижившимися зубными имплантами...
Заготовленная фраза завязла в имплантах:
— Блондинка впервые в жизни спустилась по эскалатору в метро и воскликнула: «Так вот ты какое, Подмосковье!..». Это не про вас?..
Вежливо посмеялась. Зубы хорошие, и волосы свои, хотя кто их знает, этих современных блондинок из метро, с перегруженных эскалаторов, из натурального, похожего на ад в часы пик Подмосковья. Двигалась она легко, точно, красиво. Неловкость сковывала нас в первые минуты, на каждом шагу мы должны были осторожно напоминать себе и друг другу, почему мы встретились, почему здесь и почему именно мы.
Борис М-ов встретил нас у входа в зоопарк.
Мальчик из Орехова-Зуева приехал в Москву с мечтой стать журналистом и подал документы в приемную комиссию, не заметив, что машинистка сделала типичную ошибку в рядом расположенных клавишах З-Х; на собеседовании председатель заглянул в дело земляка и, обнаружив нецензурную опечатку в названии милого града, с треском вышвырнул за порог вуза, о котором мечталось. Мол, раз подает на журналиста, должен был считать за машинисткой до строки — такой урок мастерства, запомнившийся на всю жизнь. Работал полотером, коридорным в гостинице, дворником. Учился, играл в «Что? Где? Когда?» еще в первом его составе, когда Володя Лутовинов был председателем, а Саша Бялко делал первые шаги, писал в газеты про передачу золотую, справедливо почуяв, что вот оно — его золотое дно, лез из кожи вон в эфире, опережая «знатоков» в прыти, но не в эрудиции, ложился под Ворошилова и так и этак, тот гонял его, как собачку домашнюю, к себе на дачу в Переделкино, выстроенную на куске земли литфондовской, отрезанной с какой-то булды у покойного Катаева (кто кому платил? какие деньги? все знали, но молчали, набрав в рот воды, попискивая по углам переделкинских дач, родственникам Катаева на улице грозили неизвестные), лизал, лизал всем жопы на ТВ, без особого, впрочем, успеха, не хватало московской наглости, московского напора, цинизма. Теперь кормит животных в ЗOO, чистит клетки, выгребает какашки за тиграми и слонами и находит свое положение экзотичным. Раз в год беру его в команду шкотовым, и мы гоняем месяц в Эгейском, чтоб потом в Москве в его тесном закутке на Баррикадной пить сухое, закусывать греческими оливками и вспоминать, как мы гоняли в Эгейском. Скотник в ЗOO — не то же самое, что на колхозной ферме, так он считает. Из своей зарплаты подкармливает кой-какихзверей. Недавно помогал принимать роды у слонихи и зебрихи. Дружит со слоном, который очень радостно трубит, приветствуя его, когда он появляется после отпуска, и обнимает хоботом за шею, как соскучившийся приятель приятеля. Говорит, что испытывает в этот момент волнение, даже слезы наворачиваются. Слоны очень памятливы на людей и чувствительны, как малые дети. Со своими детьми-женами не сложилось, где они, что они — не знает, зато со слоном идиллия полная.
— Где ты, такой некрасивый, оторвал такую чудную девушку? — спросил прямо при девушке. На дворе глубокая осень, регата в Эгейском позади, можно и покуражиться над капитаном (пившим кровь целый месяц и гонявшим по судну, как сидорову), посмотреть, как он дергается. До весны с ее заботами об отпуске еще далеко. В окружении рогатых лиц зверей Борис выглядел поважневшим и значительным. Заталкивая мизинцем оправу очков под надбровные дуги, рассказывал энергично и заученно о питомцах, перемежая свою речь шутками и отступлениями.
Загон для ягуара состоял из двух половин — внешней, с травкой-деревцем, и внутренней, отгороженной от посетителей толстым плексом. Я прижался к этому плексу, расплющив о него нос, как в детстве об оконное стекло, когда уроки не выучены и на улицу не пускают, постучал кулаком по перегородке, нервируя ягуара — пятнистого светло-шоколадного зверя с безумно горящими глазами и скверным характером, отвечающего взрывом на малейшее вторжение. Про характер я знал. Великолепно бросившись на меня всем телом, ягуар ударил по плексу лапой, бессильно клацнувшей когтями в сантиметре от эпидермы. Алина вскрикнула, прижав руки к лицу. Борис хмыкнул. Хохма была старая, давно проверенная. В очередной, бесчисленный раз убедившись в непроницаемости клетки, в которую заточен, ягуар улегся у самой перегородки, не слишком огорченный, что охота не удалась.
У загона для белого тигра-бенгальца я уселся на поребрик спиной к плексу. Лежавший в дальнем углу тигр припал к земле и медленно пополз к нам — целью была моя спина, которой я привалился к загородке. Пока мой намазанный тигриным медом загривок рождал в подкрадывающемся хищнике необузданные инстинкты, Алина следила за ним совсевозрастающей тревогой. Он крадется к тебе, смотри, смотри! Я знаю, спокойно отвечал я. Бросок подкравшегося вплотную тигра завершился грохотом железных когтей о прозрачную загородку и женским криком. Хватит издеваться над нервной девушкой, взмолилась Алина.
Борис объяснял: это выше его сил, тигр не может спокойно видеть спину человека, для зверя полезен гормональный выброс, тренировка инстинкта преследования. А для нас что полезно, спросила Алина. Тренировка инстинкта самосохранения, ответил Борис и поучающе поднял грязный палец, которым он орудовал во влагалище слонихи, принимая у нее роды, а также зебрихи и многих других влагалищах — человечьих и звериных. Иногда я думаю: почему мы не брезгуем пожимать руки друг другу и даже целовать их (дамам), представить только, в каких клоаках и непотребных телесных местах они бывают, какой-нибудь обормот ковыряет в носу, ушах, зубах, извлекая остатки гниющей органики, а потом протягивает тебе руку, а какие бумаги приходится некоторым подписывать — доносы, расстрельные списки, убивать, мучить, если разобраться, рука — самый нечистый член нашего тела…
У клетки со снежными барсами мы остановились. Ирбис неустанно и безостановочно, словно мучимый зубной болью, ходил из одного угла вольера в другой, бросая на нас косые взгляды без тени малейшего интереса, леопард с мягким серым мехом, местами покрытым темными черно-коричневыми пятнами. Лапы, мощные и большие, кончались широкими подушечками, как хорошие снегоступы. Хвост пушистый, непропорционально толстый, ритмично раскрашенный Создателем, как палочка регулировщика. Занявшись кошками, Господь бог, кошатник в душе, увлекся и создал котов на любой вкус. Мой кот Франц ничем не отличается от тигра, разве что мурлычет.
Борис вывалил в кормушку мясо, и мы посмотрели, как снежный барс деликатно ведет себя за трапезой. Манера есть роднит барса с малыми кошками, выклянчивающими у хозяина подачку, исступленно вытирая бока о его ноги. После еды Борис почесал ирбису шею, потрепал за уши, чутко реагирующие на малейшее прикосновение, как растение «не-тронь-меня». Алина последовала его примеру и провела рукой по густой красивой шерсти с подшерстком, помогающей прекрасному зверю устраивать свои лежки в снегу. Ирбис под ее чуткими руками замурлыкал, придя в хорошее настроение. Единственный из леопардов, умеющий мурлыкать. Большие кошки мурлыкать не умеют — только рычат и скалят зубы. Алина ему определенно нравилась.
— У вас дома кошка, — полуутвердительно сказал Борис.
Оказалось, он угадал. Да, кошка — большой мейн-кун по кличке Герда. Скоро мы с ней подружимся. Крупная, с золотистой, как руно, шерстью кошара с кисточками на ушах, приносящая в хозяйский подол до десяти котят в год. Снежный барс в зоопарке почуял кошачьи феромоны и потянулся к Алине. Универсальный язык запахов влечет одних кошачьих к другим и позволяет скрещивать кошек разных видов. Уже давно выведен гибрид льва и тигра — львотигр, настоящее чудовище, от которого отказываются и те и другие животные, не признавая за своего, преследуют, как ублюдка, и успокаиваются, лишь изгнав из стаи.
Я смотрел на Алину и видел, как они похожи — две кошки, льнущие друг к другу; этой смелой женщине приятно гладить зверя, побеждая свой страх, она торжествует над дикой природой, но какой прок заточенному в клетку барсу от нашей ласки?
В соседнем вольере из будки вылез еще один ирбис и, по-кошачьи потягиваясь, распахнул зубастую черную пасть в зевке, ни одно движение не казалось лишним или случайным — хищники всегда точны, пластичны.
