— Ну! Фантазерка ты, и больше ничего! Я ж говорил, что и сам бы все равно когда-нибудь узнал, где ты живешь.
— Это случайно. А сам ведь не искал…
— Но мы же встретились так или иначе, и я рад, что как прежде сидим и говорим вот!
— Не как прежде, не как прежде! — возразила девушка уже со слезами в голосе, и у него, как недавно при неожиданных слезах Леньки Дятлова, в душе что-то жалостливо дрогнуло. Он легонько встряхнул Галю за плечи:
— Только не плачь, прошу тебя!.
Она вдруг прильнула к его груди и затихла, будто выслушивала его растерянное сердце — он даже дыхание придержал…
Работа участкового уполномоченного милиции на неделю вперед по часам и минутам расписана в книжке, называемой план-дневник. Паспортный стол, уголовный розыск, отдел дознания, служба ГАИ, детская комната, прокуратура, депутаты, руководители предприятий и учреждений, все граждане — каждый имеет к участковому просьбы, жалобы, поручения, указания, наставления. Все надо учесть, исполнить.
Так что обычный приход в какой-то дом — для участкового непростое дело: не забыть ни об одном решении и постановлении городской власти, проверить паспортный режим, беседуя с хозяевами, выяснить для себя человеческие и гражданские качества каждого, запомнить житейскую позицию, отношение к соседям, к воспитанию детей и, наконец, отношение к самому приходу в дом участкового. Может получиться так, что, побывав в доме один раз, расписавшись в домовой книге, ты навсегда потеряешь охоту прийти сюда еще, зная, что тут не помогут, утаят даже общеизвестные свидетельские факты, ни плохого, ни хорошего не скажут о самом знакомом человеке.
Передавая участок, старший лейтенант Еськин провел Орешина по предприятиям, магазинам, разом познакомил со всеми уличными комитетами, собрав их в конторе горзеленхоза, где была так называемая резиденция участкового — небольшой кабинет с телефоном и одним столом, с диванчиком для посетителей. С уличными комитетами вообще-то встретились прямо на улице, в прилегающем к конторе скверике, потому что в помещении всем мест не нашлось бы. Ну кого мог запомнить Орешин? Одного Потапкина, пожалуй, он и знал, ведь он с ним частенько по участку патрулировал, в парке. До заступления Николая на должность они с Еськиным прошли из дома в дом только три-четыре улицы, а их на участке за двадцать, да еще переулки!
Начальник патрульной службы майор Бородаев в заключение еженедельных занятий участковых неизменно говорил: «Помните: милиция — войско по охране общества от преступных посягательств. Закон — компас поведения работника милиции. Милиционер — образец гражданского служения Родине!»
И насколько замирала душа Николая Орешина перед такими словами, как «закон», «Родина», настолько мучилась она сомнениями — соответствует ли он, Орешин, «образцу». Самоуничижение терзало его, кажется, еще больше после того, как он побывал у Ивана Михайловича Еськина и рассказал о случае с Ленькой Дятловым. Рассказывая о Леньке, он почему-то надеялся на «прощение», ведь, по словам Потапкина, от Ивана Михайловича мальчишке в свое время тоже попадало. И верно, Еськин сначала с улыбкой отмахнулся:
— Ничего, я многих парней за уши таскал, привыкают, как к батьке родному! Зато от тюрьмы отбил не одного… Но! — Тут старый участковый нахмурился, встал, похоже, что разволновался. — Ты, Николай, не так все понимаешь! Не все должно, что можно. Власть — это не игрушки, это оружие. Тут можно, и себя покалечить и людей поранить. Я, конечно, помимо всего прочего и в отцы Леньке гожусь. А ты молодой, сам недалеко от его возраста ушел. И если б парнишка не боялся твоей власти, то вряд бы сдержался, когда ты его ударил! Ленька мать шибко любит, особенно после того, как она переболела и чуть не умерла от воспаления легких и всяких там осложнений. Шибко любит, а на улице это считается слабостью. Вот он дома ласковый, а с ребятами другой, обиды долго помнит. Извиниться тебе бы перед ним надо.
— Так я сразу извинился!
— Ничего, еще раз по-хорошему — это не помешает. Может, он и не простил пока, раз ушел так, с психом.
— Эх, ничего, видно, из меня не получится! Я вон и товарищу своему не помешал в краже… — Николай рассказал об Орлове, как все случилось в роддоме.
— Да это же хорошо, Коля! — улыбнулся Иван Михайлович. — Значит, ты здоров, потому что самый первый признак здоровья — это когда совесть болит! Людям прощать умей, а себе никогда. Власть над собой иметь — себя уважать. Власть на авторитете стоит.
И вот шел теперь участковый Орешин замириться с юным Ленькой Дятловым, с человеком сложнейшим, с множеством разных тайн. Конечно, без тайны нет человека. Тайны — это как семечки в яблоке, только яблоку и необходимые. В тайнах сокрыты как бы две параллельные жизни человека — та, что была, да нелепо и стыдно вышла; и та, что могла быть или еще будет, где все так счастливо и чудесно представляется, тебя поддерживает и придает силы. Терять стыдные тайны радостно, но минувшей ночью в своей комнатке Николай Орешин оплакал совсем иную тайну души, давно согревавшую его надеждой на счастье, и вот теперь ничего не осталось, кроме боли на сердце: он получил письмо от сестры, Томы, что Зоя Борисова вышла замуж за Вовку Поскотина…
На двери дома Дятловых издали был виден замок. Свирепого вида собака забесновалась от невозможности ухватить Орешина за калиткой. Чтоб не терять времени даром, Николай решил пройти хоть одну сторону улицы с проверкой паспортного режима — это у него было намечено в дневнике на завтра.
В усадьбе следующего дома царила сама бесхозяйственность: грязь как из какой-то квашни выпирала из-под ворот, над номерным знаком нет освещения, собака не привязана — Николай сунулся в ворота, но вынужден был отступить и дожидаться, пока вышедшая хозяйка привязывала пса. И еще успокаивала:
— Вы не думайте, он не кусается! Возле людей привык, вот и кидается приласкаться…
Сдержанно поздоровавшись, Орешин не стал делать немедленные выговоры за непорядок. Прошел в дом, попросил принести домовую книгу. Лет сорока пяти мужчина, уже седеющий, с серым, нездоровым лицом примостился за кухонным столом, не спуская с рук малыша, разгоревшимися глазенками оглядывающего блестящие пряжки и погоны на участковом. Все паспорта были в порядке, в домовой книге старший лейтенант Еськин расписался два года назад.
— А что, с тех пор у вас и не бывал Иван Михайлович? — спросил Николай.
— Почему так? — в свою очередь удивился хозяин. — Сто разов приходил по всяким надобностям. Мы с ним, бывало, и покурим, и поговорим… Значит, на пенсию, ушел? Ну да, у вас же четверть века отслужить требуется, а годы не важны.
Орешин поинтересовался, знают ли хозяева своего депутата и уличный комитет. Глава семейства отвечал один, жена помалкивала, сложив руки на переднике, стояла у печи.
— За депутата голосовали, как не знать. А Потапкина и рады бы не видеть, так сам не отвяжется!
— Такой неприятный вам Потапкин?
— Почему это?! Вообще я говорю, что мужик он такой, что любит покрикивать, в чужой двор как в свой зайдет, найдет все ходы-выходы.
— Но вы же сами его выбирали! Другого могли.
— Выбирали. А больше некого выбирать, как его. Никто ж так не сумеет, как он, а поиначе выходит, что никак нельзя, ничего не получается!
— А если выбрали, то надо подчиняться, — твердо сказал Орешин. — Ведь наверняка он требовал, чтоб вы осветили номерной знак на доме, порядок во дворе навели, собака опять же злая, а не на цепи!.. Придется мне оштрафовать вас, вернее, составлю вот протокол, передам на административную комиссию.
— Во, и Потапкин про то же: составим, передадим, оштрафуем! А никто не спросит, как я недужу, сколь времени со мной баба нянчится, ведь я фронтовик, раненый, инвалид первой группы, на работу никакого права не имею, а тут родниковый ключ в огороде пробился и знай в грязь все во дворе переводит! Наказание, ей-богу, хоть; с места съезжай!
— Заявите в землеустроительный отдел, там есть специалисты.
— Это заявили. Они приехали, посмотрели, да не испугали воду, чтоб назад ушла в землю, — грязит!
— Хорошо, но как быть с лампочкой? Вот понадобится вам врачей позвать, а они дом не найдут ночью, а найдут, так их собака не впустит!
— А свет, что ж, надо сделать, вот оклемаюсь, тихонько и сделаю. Собаку женка привязует, да ведь бабий узел известно какой — развязался, шалава…
— У вас же взрослый сын прописан, женатый! Что ж не поможет по дому?
— Что сын, что сын?! Нет его никогда, экспедитором на ликерном заводе работает, по северам все мотается, ему не до нас. Как заявится, так ничего не допросишься, а возьмется в стену гвоздь вколотить, так обязательно погнет — сам еще кривой всегда. От «вредности» производства, говорит. Ниче, младшой, все исправим-сделаем, дай только срок. Пойми, если жизнь така, то ни до чего руки не доходят, право слово! Война, будь она не к ночи помянута…
