Она стала почти фанатичной в своем восторженном преклонении перед природой и в своем стремлении к одиночеству. Она желала быть одинокой. Ту осень она хорошо запомнила. Внизу у реки было много увядшей пожелтевшей осоки. При первой возможности, особенно, когда выпадет снег, она тотчас спускалась к реке, бродила там часами, всматривалась с интересом в красновато-коричневые стебли осоки, примятые под ее ногами и вновь поднимающиеся, словно живые. Снег и жухлая трава вызывали в ней особые чувства, причудливые настроения.
А люди в округе вели за ней неусыпное наблюдение. Она была для них вроде сказочного персонажа. Прежние истории с эксцентричными женами городских чиновников, живших и работавших здесь, воплотились теперь в ней. Крестьяне перекидывались словечками, довольно грубыми, и пробовали расспросить прислугу Кобру, когда им удавалось ее перехватить. Но девушки были тоже из города и не понимали, чего от них хотят. Интересовались всегда одним и тем же:
«Ну, как там ижинер и его малышата?»
Потом наступил тот вечер, незабываемый, содержание которого она постоянно изменяла, и в конце концов получилось нечто вроде легенды, ее основной мотив она тоже не раз и не два перерабатывала. Не жалела ни сил и ни времени. Она почти не бывала дома, забросила хозяйство, семью, детей. Близких отношений у них давно уже не было, несколько месяцев. Возникшая ситуация не нравилась Рагнвальду Кобру. Он не понимал, в чем дело. Она же молчала, словно воды в рот набрала. Когда он пытался с ней говорить, она отвечало вежливо, но холодно и безразлично, однако не с таким отсутствующим видом, как при обычных семейных неполадках. Он пробовал ее умилостивить, искал повода к ссоре, но она отмалчивалась, проявляла любезность и вежливость, но не более.
В тот вечер она не сказала ни слова, сидела, упрямо поджав красные губы, а в синих глазах светилось одно раздражение. Сидела натянутая, как струна, будто в ожидании наступления нового дня, чтобы снова отправиться в путь. Он был вроде того, что чужой для нее. Он жил и работал в этой норвежской долине, за окном стояла осенняя ночь и неприветливость, он сидел в одиночестве, вслушивался в тишину и в собственные мысли, а прямо перед ним восседала женщина, которая когда-то была его женой. Насколько он мог понять, что-то в их отношениях разладилось, он начал принуждать ее…
Сначала он пытался приблизиться к ней привычным путем, но она все время уклонялась. Он шел за вином и бокалами, наливал ей: «Хочешь выпить?» Она брала бокал и пила. Он надеялся, что она откажется, тогда было бы легче начать наступление. Но она не шла на провокации, ни жестом, ни интонацией в голосе не давала основания для изменения настроения.
«Итак», — сказал он и надеялся, что она поймет смысл слов и его намерение, сдастся, во всяком случае, даст повод к ссоре, тогда он мог бы взять ее, наконец. Все что угодно, только не это безразличие, только не это ужасающее молчание и не выражение на лице, будто он для нее чужой.
— Лалла, когда ты согласилась переехать со мной сюда, я обрадовался, как никогда в жизни, — он замолчал. Потом продолжал: — Ты действительно была рада?
Она улыбнулась, нехотя. Одна и та же вежливость, одно и то же тупое безразличие.
Снова увернулась, ускользнула. И тогда он разъярился. Яростью полнокровного здорового мужчины. Он подошел к ней, повернул ее лицо к себе, грубо схватил за подбородок. Поцеловал ее. Обнял ее. Она крутилась, отворачивалась, изворачивалась, как могла, но он держал ее крепко. Она влепила ему звонкую пощечину, он покраснел.
Но закончилось тем, что он добился своего.
Это было ее поражение, которое она не могла ему простить. Она полагала, что ей удалось уйти от своего прошлого в природу, в сладостные грезы, а теперь она поняла, что супружество сидело в ней, и сидело крепко. Она бежала от городской суеты, предалась мечтам, настроениям, душевным порывам, не думала ни о чем, не хотела думать. Но в тот вечер жизнь снова пробудилась в ней. И появилась скрытая, едва сдерживаемая ненависть. Она сказала себе, что это была не его воля, что она уступила ему не по его настоянию, а потому что его близость пробудила в ней инстинктивное, подсознательное. Она сказала себе в тот вечер: «Это не он совершил, ты сама, ты». Она внушила себе эту мысль и нашла ей оправдание: она вроде того, что хотела быть честной в своем суждении о нем, хотела видеть вещи в истинном свете.
Время шло, и ненависть к нему окончательно победила, ведь он вторгся в мир ее грез и фантазий. Она начала переиначивать случившееся в тот вечер. Нашла подобающее выражение — «предпосылки покорности».
Если говорить правду, он действительно был виновен, ибо именно он обучил ее любовному искусству. В его любви не было мужского благородства, он не был защитником, помощником, он только брал. В тот вечер она, конечно, если бы хотела, могла избежать его объятий. Она знала это. Но прошлое оказалось сильнее. Характер, зачаток характера у нее был, но не хватало твердости, решимости, последовательности. И она нашла извинение своему поведению, полагая, что она, мол, с самого начала знала, что вина лежит на нем… Но и она не устояла, не выдержала испытания. Впервые она почувствовала себя по-настоящему и всерьез сломленной. Впервые она назвала себя «блудницей».
И после той ночи, события которой она пересочинила в свою пользу, она бросалась в объятия первого встречного мужчины. Она заставила Йенса поверить ей, потому что разгадала в нем его основную черту — жажду защищать. Было интересно и увлекательно наблюдать за ним, за его реакцией, хотя в душе все кричало и протестовало против этой заведомой лжи. Но ей представлялось, что она преображается, становится лучше, находясь в мужских объятиях, в объятиях заботливых рук. С того дня она охотилась за мужчинами с заботливыми руками. Внутри у нее будто пожар полыхал. Она стала грубой, игнорировала правила приличия. О ней пошли слухи. О ней заговорили! О, с каким азартом, с каким безумным ликованием и упрямством она относилась к Йенсу Бингу. В нем ведь тоже горело пламя, огромное пламя страсти, и оно было прекрасно. Но и эту связь она разорвала. Сумасбродная и бесцеремонная, она никогда не забывала, что она должна снова выйти замуж, да, должна вести добродетельный, порядочный образ жизни. К тому же, у нее было двое детей, чтобы задуматься!.. Йенс, верная благородная душа… Она ценила его таким, каким он был, он на коленях умолял ее выйти за него замуж. Имущество у него было, однако, более чем скромное, кроме того, он ничего не зарабатывал и не имел положения в обществе. Она пренебрегала такими. Он заболел, и она нашла повод для отступления. Она написала ему несколько слов: «Я не смею больше. Ты, вероятно, знаешь, что обо мне говорят в городе. Когда мои дети подрастут, они не должны знать, что их мать имела любовника. Между прочим, я — настоящая ослица, единственная и главная линия в моей жизни состоит в том, что мне не воздается по заслугам».
И это была правда.
Теперь снова перед ней сидел мужчина с заботливыми и нежными руками. В ней все возгорелось. Она должна испытать его на верность и преданность! И она, конечно, знала, что проверить это не составит для нее труда.
Она начала так: «Не понимаю, как ты выдержал в супружестве».
— Ах, не помню, давно было, забыл.
— Но было же нечто?
Он посмотрел на нее: «Что ты имеешь в виду?»
— Супружество — довольно интимная вещь. Ты сам говорил, что у тебя была отдушина, лазейка в заборе. Разве нельзя было найти ее в семье, в собственном садике?
— Нет, к сожалению. Скорее наоборот.
Она заставила его разговориться и постепенно узнала, что любой яд, по его мнению, лучше супружества, именно оно толкнуло его на путь разврата, хотя вначале он свято верил в него.
Она неожиданно сказала: «У нее ты нашел то же самое, от чего убегал от других».
— Да.
Слово за слово, и она выяснила то, чего он никогда в жизни не рассказывал другому человеку. Теперь настал ее черед представить свою историю:
— Ты думаешь, почему я не вышла замуж еще раз? В предложениях, как ты понимаешь, не было недостатка. Я боюсь, я панически боюсь снова попасть в унизительное положение, в ситуацию, что зовется браком. Ты сам знаешь, каково чувствовать себя, когда видишь, что некогда любимый тобою человек предает тебя. Да еще в результате рождается ребенок! Я боюсь, страшусь, брак — самое ужасное, что может быть на этом свете. Я знаю, все равно придется еще раз выйти замуж. Мой отец не оставил мне состояния, я не могу вести независимый образ жизни. У меня сын, которого мне нужно вывести в люди. Но именно мои дети служат мне как бы оправданием. Если они однажды узнают, что у матери был возлюбленный, они должны знать, что исключительно страх перед новыми брачными узами заставил меня переступить порог дома. Потом я хочу тебе сказать: женщина с моим темпераментом не может жить без эроса. Нельзя винить человека в том, что он не желает умирать с голоду. Если дело заходит слишком далеко, можно ведь мгновенно прервать связь, даже с лучшими мужчинами. Мне нечего сказать в свое оправдание, но что должен делать человек, когда он вкусил от древа познания? Мое положение сомнительно. Знаю. Я помню, как однажды моя подруга сказала, когда мы разговорились на сексуальную тему, что она не видит ничего зазорного в эротических связях, такими уж, дескать, создал нас Бог. Счастливая!
