А ветер все дует и дует. Спасибо Ольге Федоровне, дала мне свое кашне. Завязала бантом на шее и пошла. Очень хочется поглядеть на наводнение. Утром сказал же кто-то, что будет наводнение.
Иду, глазею. Глаза у меня острые. Все подмечаю. Впереди идет парочка. Он ей руку подставил, а она буквально повисла на ней. Стоп! Я действительно встала. Так это же Иван Петрович! Вот, значит, какое у него «совещание». В первый момент я хотела обогнать их и исцарапать этой девке рожу. Потом остыла. Погляжу, куда они намылились. Никуда он от меня не денется. Каламбур – не смылится.
Иду за ними в трех шагах, и до меня доносятся отдельные слова: «рожу и не погляжу», «срама не боишься». Интересная картина маслом вырисовывается. Выходит, эта простипома беременна. Это чудное слово – простипома – я прочла в рыбном магазине.
Они сворачивают, и я за ними. Мама моя родная! Иван Петрович ведет эту сучку в гостиницу. Вижу на вывеске – «Европейская». Что же это выходит: тут у них, в Ленинграде, вот так запросто можно привести женщину в гостиницу? Разврат какой-то. Они вошли внутрь, а мне расхотелось переться на набережную смотреть на воду. Вышла на площадь, где посреди памятник Пушкину, а эс. Тут ветер гуляет, как хочет. То с одой стороны дунет, то с другой. Вижу скамью под деревом. Села.
– Девушка, Вам не холодно?
Нет покоя от этих приставал. Так бы и врезала, но тихо отвечаю:
– Ужас как холодно. Сейчас тут же при тебе и помру. Чего делать будешь, хмырь прыщавый? – Парень отскочил.
– Сумасшедшая. Я же просто так.
– Чеши отсюда, пока ветер без камней, – я вспоминала школу и свою подружку.
– Идиотка, – побежал Дон Жуан недоделанный.
Но мне, и правда, холодно. Пора домой. Впрочем, дом ли то, где сплю.
В вагоне трамвая отогрелась. И пускай там душно, но зато тепло. Жить можно. В животе барахтаются пирожки с капустой и чашка кофе. Мы такой кофе в Жданове называем матрасом моей бабушки. Кстати, надо бы написать родителям, а то и позвонить.
Вылезла из вагона помятая и потная. Простите за откровенность. Тут, на Петроградской стороне, ветер как будто тише. «Посижу в сквере», – решила и пошла. Какое там! Только вышла за угол, ветер так и саданул в лицо. А курить так хочется. Дома у Ольги Федоровны не покуришь. Она хуже нашей завучихи. Два слова о жене Ивана Петровича. Она работает в школе для детей с отклонениями в психике. Школа рядом, и потому Ольга может в большую перемену зайти домой перекусить. Я-то этого не знала, и как-то днем сижу и курю себе. На кухне, конечно. Я же не совсем отмороженная. А тут она явилась. Какой скандал закатила: «Ты настоящая уличная девка! Мои мужики не позволяют курить в доме!».
Разоралась так, что мне стало страшно за её здоровье.
Так что покурю в уголке, там, где ветер меньше. Табачный дым приятно щекочет нос, но не греет. Продрогла, как говорят, до костей. Побежала домой.
– За тобой что, гонятся? – неласково встретила меня Ольга Федоровна. – Снимай обувь и марш в ванну. Отогрейся.
Вот так она всегда. Говорит грубо, а сама добрая. Что же – её понять можно. Жить с таким мужем не сахар. Горячая вода приятно обдает тело юной девушки. Это я о себе. Согрелась и тут же опять захотела кушать. Впрочем, иначе как же. Что те три пирожка с капустой для моего желудка?
– Ты там не утонула? – волнуется учителка, и я отвечаю:
– Дерьмо не тонет.
Слышу смех и ответ.
– Самокритика – залог здоровья. Вылезай, чай пить будем.
Мы пили чай «Три слона» и ели испеченные Ольгой Федоровной пироги.
– Я, дорогуша, в юности жила на пятьдесят копеек в день. – Жена Ивана Петровича сидит напротив меня в легком халате, и мне хорошо видна её пышная грудь, гладкая, без морщин кожа, светло-русые волосы, забранные в пучок на макушке. – Тогда студентам платили сорок рублей, и это было ещё много. Жили мы в общежитии. Пять баб в комнате. Все молодые, здоровые, всем любви хочется. Ты понимаешь, о чем я говорю. Кушать хочется даже ночью. Вот и исхитрялись сами себе готовить. На картошку денег едва хватало, а муку нам продавали по цене ниже, чем в магазине. Научилась печь пироги. Ты ешь.
Я же от этих пирогов уже начала распухать! Сколько же можно есть тесто?
– А где Петр? – улучив момент, когда рот Ольги Федоровны был занят, спросила я.
– И ты туда же. Наш Петро тот ещё хлюст. Знаешь, скольким девчонкам он голову вскружил? Скорее бы его в армию забрили. Там уму-разуму наберется.
– В армии могут и убить, – я вспомнила наших в Жданове соседей. У них сына убили в Венгрии.
– Типун тебе на язык. Не война же, – Ольга Федоровна встала, одернула халат. Красивая женщина, и нет ей достойной пары. Как могла я знать, что жена Ивана Петровича к тому времени уже три года как живет в тайном браке с одним военным? – Иди к Петру в комнату. Мне прибраться надо. Иван не любит беспорядка.
Тут я вспомнила, что сказал мне её муж.
– Иван Петрович просил передать, что он сегодня задержится. У него совещание в главке.
– Знаю я это совещание. У этого совещания титьки размером с два арбуза и попа в три обхвата. Я же говорю, черного кобеля добела не отмоешь. Иди уж, – лицо Ольги Федоровны помрачнело.
В комнате Петра я присела на кушетку и уснула.
Так бы и прошел мой первый рабочий день без особых приключений, если бы не Петр.
– Вставай, бока отлежишь, – нагнулся надо мной и руки уткнул по обе стороны моих бедер.
Историк из Жданова был хотя и старше Петра, но не умел или не хотел быть ласковым.
А ветер завывал за окном. Думаете, это и есть моя вторая встреча на ветру? Нет же. Это, говоря языком музыкантов, прелюдия к симфонии.
– Мама услышит, – шепчу я Петру прямо в ухо.
– Мамаша ушла. Отца нет, а она намылилась к подруге, – зло усмехнулся, – в штанах. Не хочет отставать от отца.
Как же они так живут? Сын знает, что мать ходит к любовнику, что отец тоже не самый верный муж.
– Скажи, Петя, у тебя сколько вот таких, как я, дурех?
– Мамаша наболтала? Ты верь ей, верь. Она от злости бесится. Хочет, чтобы меня поскорее в армию забрали.
– Она и мне об этом говорила. Странно все это, – я начала надевать чулки.
– Погоди, дай насмотреться. Ты красивая.
Определенно, он ненормальный. Смотрит в трубу на звезды, говорит стихами и вот теперь хочет любоваться голой девушкой.
Что же, я не против. Встала с кушетки и прошлась по комнате.
– Ты просто настоящая принцесса. – Петр тоже встал. В сумерках мы подошли к окну и встали обнявшись.
Кто же мог знать, что сосед в доме напротив в это время тоже стоял у окна?
Через два дня он и Петр дрались в сквере. Петр одолел наглеца, но и сам получил синяк под глазом.
Спать я легла, как всегда, на раскладушке у плиты и не слышала, когда вернулись хозяева. Вера в этот день осталась ночевать у подруги Ольги Федоровны.
Утро следующего дня. Пятое августа 1970 года, вторник и второй рабочий день в тресте.
– Сегодня у тебя опять совещание до утра? – Ольга Федоровна выглядит усталой.
– А у тебя, дорогая жена, опять у подруги насморк или понос?
Петр уже ушел, и эту перепалку слушаю я одна. Супруги меня не замечают.
– У моей подруги здоровье хорошее, так что можешь не волноваться. Побеспокойся лучше о здоровье твоего совещания. В семье живешь. Вон и девушка рядом. Не дай бог, какую заразу притащишь.
– Ирина, – Иван Петрович «вспомнил» обо мне, – ты мою жену не слушай. У неё такой характер. Они, поморки, все такие.
– Я, пожалуй, пойду, – я вышла из-за стола.
– Иди, милая, иди, – говорит Ольга Федоровна, и я вижу слезы на её глазах.
Скорее уйти. Не люблю женских слез. Когда мама начинала плакать, я убегала из дома.
Ветра нет, дворник метет в кучу опавшую листву. Пахнет гарью. Где-то её уже жгут. До начала работы ещё почти два часа. Времени куча. Я решаю идти пешком. Погляжу на город. Я же его совсем не знаю. В моих планах жить в нем до смерти. Я, например, утром узнала о создании нового государства в Африке – Народной республики Ангола. А того, что в этот день в 1782 году был открыт памятник Петру Первому, я не знала тогда. Кстати, в год столетия восшествия на престол. Опять вспомнила историка. Интересно, уехал Валентин Олегович в Москву? А может быть, его все же уволили? Ветер с моря там совсем иной. Там он пахнет солью и йодом. Тут он пахнет тиной.
Валентин был груб, Петр ласков. Я набираюсь опыта.
Перешла Кировский мост. Вода в Неве успокоилась, но все такая же темная. Неласковая. За мостом вижу три большие лодки. Чего они там делают? Любопытно. Обязательно спрошу у кого-нибудь.
Флаги на Марсовом поле поправили, и они повисли, словно выстиранное белье.
Глянула на часы. До начала работы двадцать пять минут. Дойду пешком, нечего тратить деньги на трамвай.
Второй рабочий день в тресте номер двадцать. Переступила порог и в тот же миг преобразилась. Там, на улице, в толпе себе подобных я чувствовала себя одинокой и беззащитной. Тут я член коллектива. Тут я имею свое рабочее место, тут у меня мои товарищи по работе. Пускай они пока не очень-то уважают меня, но все же мы одно целое. Коллектив Ордена Трудового Красного Знамени строительного треста № 20. И пускай, опять же, у меня маленькая должность, но я уверена, со временем я займу более важное место. Кажется, Александр Суворов сказал: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Скажете, не бывает женщин-генералов? Поглядим лет этак через десять.
