— Ну, об этом я не думал, — сказал К., — у нас куда более скромные цели. (Вправду ли — не думал? Нам было уже известно о том, что люди — о, тут вы ничем от нас не отличаетесь! — иной раз лукавят.) Когда вы пишете о том, что…
— Пишу! Написать-то можно что угодно. Бумага все стерпит. Помните, что Сикорский говорит: изобрести самолет — пустяк, построить его — уже кое-что, а вот заставить его летать — настоящее дело… Я ведь чистой воды теоретик, главная ценность моих работ в их вычислениях и в тех выводах, которые я из этого делаю. Но руками что-нибудь — это, знаете ли, не мое… Руки-крюки, я и в молодости-то ничего не умел, а уж сейчас… Вот оно, мое единственное техническое достижение… — Старик на мгновение отнял от уха жестяную улитку. — Без нее я глух как пень… А вам много чего понадобится: помещения, деньги… Где вы собираетесь строить ракету? А испытывать — где? Для испытания реактивного двигателя стенд специальный нужен — это вы понимаете?
К. вспыхнул, обидевшись, и стало сразу видно, как округлы его щеки — совсем еще мальчишка.
— Есть полигон. Мы на нем вот-вот будем самолет новый пробовать. Приезжайте поглядите, я вам устрою пропуск. И стенд — будет.
— Приезжайте! — Лицо старика исказилось таким страхом, будто К. его собирался ударить. — Приезжайте! Ехать куда-то… Москва. Чужой город… Гостиницы… Клопы там небось… Не знаешь, как питаться, на чем спать… Я к этим подушкам привык… Что вы, что вы, юноша… Ах, да что стенд, стенд не главное… Главное — люди, что будут мыслить едино с вами…
— И люди есть. Специалисты…
— Люди! Специалисты! Воображаю себе, какие там у вас специалисты… — Старик вскинул сухонькие ручки кверху — одеяло сползло, свалилось на пол. — Спасибо, спасибо, я сам… Послушайте, вы Цандера-то хоть знаете?!
— Даже не слыхал о таком.
— И «Полеты на другие миры» не читали?
К. довольно равнодушно пожал плечами:
— Каюсь — не читал.
— Не читал Цандера! — старик опять воздел руки к небу. — Он не знает Цандера! Не знает Цандера и собирается строить реактивный двигатель! Цандер — это… Нет-нет. Вам не я нужен. Я вам совершенно не нужен. Вам нужен Цандер. Да-да. Вот с Цандером вы — полетите. На Марс полетите, это уж я вас уверяю.
К. усмехнулся:
— А вы?
— Нет уж, благодарю, — хмыкнул старик и поглубже закутался в одеяло. — Увольте… Да и для чего мне лететь на Марс? Я и так могу быть там в любой миг, когда захочу. Ведь мысль не знает границ, не признает препятствий. Для мысли невозможного — нет…
9
Плохо понимая людей, мы совершаем ошибки, но мы не идиоты: я сообразил уже, что ни о какой вине в строгом смысле этого слова применительно к покойному ныне старику ученому речь идти не могла: следователь — ах, веселый человек! — просто пошутил… И все же… Ах, почему, почему мне не поручили наблюдать за милым стариком — ему-то не пришлось проходить через конвейер! Ну, пусть даже за К., но не теперь, а в его прежние, юные годы, когда воздух, которым ему приходилось дышать, был не так редок, не так черен, годы, о которых столь подробно мои товарищи рассказывали мне, годы, когда в любой момент, если ему захочется, он мог напиться воды, когда он знал только один смысл слова «конвейер»! (Может ли живое существо пройти конвейер и после этого думать о ракетах и мечтать о звездах? И что за сила должна быть у этого существа, если оно способно на такое? Великая раса — да? Но — конвейер, его-то кто придумал? Они же? Нет, я по-прежнему ничего в людях не понимаю.)
Вины старика нет — и все же… Может, лучше бы было для К. вовсе никогда не читать его книг? И пусть бы не было никаких ракет, пусть бы люди копошились и тихо умирали на своей Земле, а мы росли и тихо гнили на своем Марсе; стоит ли ракета всего этого — выбитых с кровью зубов, переломанных челюстей, черного, распухшего горла, слез женщин, к которым никто не приходит?[7]
Нет, конечно, я не говорю, что ему следовало совсем отказаться от неба, ползать вместе с другими — ему, рожденному летать… Строил бы по-прежнему самолеты, парил на планерах… Но ему нужны были крылья большего размаха…
— Давайте-ка поподробней о Цандере… о господине Цандере потолкуем.
— Почему же о «господине»… — пробормотал К., но так тихо, что следователь не услышал.
— Кто был инициатором создания ГИРД — вы или он? Он первый заговорил об этом?
— Мы были одинаково в этом заинтересованы… И не только мы…
— Ну да, ну да: иностранные разведки тоже…
Марсианская, например, подумал я. Но как они могут знать об этом?! Нет, должно быть. тут имелось в виду нечто другое…
— Много молодых инженеров…
— Ай, бросьте, — сказал коренастый добродушно-грубо и даже руками замахал — и внезапно спросил совсем другим тоном, деловито и резко, точно желая застигнуть К. врасплох: — Цандер — немец? Или еврей?
— Немец… Да, немец. Конечно немец. Обрусевший прибалтийский немец. А что?
— Немец — стало быть, немецкий шпион. Так? Он вас завербовал, да? Завербовал?
Я мучительно пытался разобраться в услышанном. Смысл слова «завербовал» мне не был ясен. Но — «шпион»! О, я знал, что это такое. Шпион, он же разведчик, — тот, кто незаметно проникает на другую планету, высматривает, вынюхивает, подслушивает, собирает информацию. Готов признать, что я был шпионом, хотя и без дурных намерений. Но как можно быть шпионом в своем собственном мире?.. Ни-че-го не понимаю.
…Ц., о котором они толкуют, — шпион! Чужой на этой планете, чужой, не такой, как они! Мой коллега, быть может, замаскированный соотечественник! Да может ли такое быть?! Никогда мы, наблюдатели, не пытались разместить наши души в телах мыслящих землян — как из этических соображений (прежде всего), так и по причинам биологической несовместимости. Однако чем черт не шутит… Но каким образом мои товарищи, мои предшественники могли упустить из виду столь важное и интересное обстоятельство? Халатность? Невнимательность? Я снова должен обратиться мыслью к их отчетам… впрочем, я уже чувствую, что земные выражения «прочитать», «просмотреть» или «пролистать» становятся привычней для меня.
10
— День добрый… Товарищ Цандер здесь живет?
Ничего подобного никто из нас прежде не видел: длинный темный коридор, увешанный какими-то жуткими цинковыми лоханями, а по обеим сторонам этого коридора — двери, двери, двери, и из дверей, как черви из земляных пор, высовываются головы.
— Марсианин-то?.. (Мы онемели от восторженного изумления.) Люсь, а Люсь!
— А?!
— Тут это… за Цандером пришли.
— За Цандером! Вы из домкома?! Это мы, мы вам писали! Ну, слава богу, наконец-то… Просто жизни никакой нет от Цандера этого… Развел тут… Дерьмом, я извиняюсь, воняет — чуете? Да нет, вы нюхайте, нюхайте хорошенько… (Прекрасный запах, запах жизни, мы решительно не могли взять в толк, чем они недовольны.) А дети у него — голые! Нет, вы представляете? Голые бегают… А знаете, как зовут этих детей, отродье это чертово?! Одну — Астра, а другого — Меркурий! Как собак! Рехнуться можно! Меркурий!
— Люсь, ну, ты уж… Это ж детишки…
— Чертово отродье и есть, выродки, все в папашу…
Растрепанных голов на вытянутых шеях все прибавлялось, отчего извилистый и темный коридор сделался похож на гидру, какие, говорят, водились у нас на Марсе в доисторические времена; гам стоял такой, что слов невозможно разобрать; глуха и слепа была лишь одна дверь, в самом углу, но под напором голосов робко приотворилась и она, и в образовавшуюся щелку выглянула тощая женщина в стеганом халате.
— Товарищи… товарищи, бога ради… — лепетала она. — Пожалуйста, проходите… Мы ничего не… Я все объясню… Фридрих ставит опыты, научные опыты!
— Опыты в лаболаториях ставят!
— В ла-бо-ра-ториях. — проговорила женщина очень тихо, но упрямо.
— Я и говорю: в раболаториях, а не в коммунальной квартире!
— Разберемся, — обронил небрежно К.
В ту пору он еще не носил кожаного пальто, но что-то, видать, было в лице его, манерах и голосе такое, что соседи поверили: разберется — и поспешили попрятаться в свои норы. А он вслед за женщиной вошел в комнатку, где так чудесно пахло, и с ним незримо вошли мы.
Увы, увы, люди над нами подшутили — в этой комнатке не оказалось никаких марсиан.
— Да вы садитесь, — сказала женщина, — присаживайтесь…
Но мы-то уже расселись на подоконнике; а К. огляделся в поисках предмета, на который ему можно было бы опуститься, не нашел и остался стоять посреди комнаты, вертя в руках шляпу.
— А запашок-то и вправду… — пробурчал он. — Соседи…
— Опыты, это все опыты, — поспешно отвечала женщина. — Это, понимаете ли, Фридрих испытывал возможность использования фекалий…
В комнатке стоял жуткий холод, К. поежился.
