У клиентов со стажем выработалась система примет, предзнаменований и методов, порой наивных и суеверных, им противостоять. Так, предполагалось, что вляпаться в кал, что, увы, было не редкостью в плохо освещенных закоулках клиники, значило попасть под скорую и неминуемую нормализацию. Встретить санитара с топором или пилой – жить в клинике долго, спокойно и благополучно.
Тронуть медицинскую сестру – распрощаться со здоровьем.
Соответственно, если вам не терпелось покинуть клинику, следовало найти где-нибудь в коридорчике кучку, наступить в нее и не мыть обувь как можно дольше. Наоборот, для того чтобы растянуть курс подольше, надо было сразу сбросить обувь и идти дальше в носках, а с ботинками (тапочками, сандалиями) распрощаться навсегда. Санитару, который "перебежал дорогу", надо было сказать: "Чтоб вас разорвало", на что санитар нисколько не обижался, а с улыбкой отвечал: "Сначала вас". А после нежелательного контакта с медицинской сестрой рекомендовалось помочиться на руки.
Существовали и более реалистичные способы уверток. Речь идет о древних, как государственная медицина, попытках как-то сориентироваться в хитросплетениях взаимных симпатий и счетов, как среди персонала, так и среди клиентов, и обратить их себе на пользу.
Такие прямолинейные проходимцы, как Анастасий Трушкин, пытались всеми силами задобрить, разжалобить, подольстить персонал, но как бы они в этом ни преуспевали, результат их был не более, хотя и не менее успешен, чем при полном бездействии. Нормализации не избежал никто.
Алеша так сильно устал, что не мог толком заснуть. Ему мерещилось, что какие-то люди тихонько обступили его ложе и только ждут признаков его забытья, чтобы выкинуть какую-то подлость. Или ему казалось, что по его одеялу гуляет мышь, что было не так уж невероятно, или что на простыню попал какой-то колкий мусор. И каждый раз он приподнимался, узнавал по электрическим часам, горящим над дверью, что время сна убавилось еще на несколько минут, и вновь падал на спрессованную подушку. Наконец, когда Алеша понял, что получит от ночи вместо отдыха дополнительное мучение, грянул хор подъемного звонка. В это время он как раз начал погружаться за пазуху сна.
Озабоченные пациенты начали подъем и собирание, расшевеливая себя и своих более беззаботных товарищей. "Эй, молодой, кончай ночевать.
Вчера бегал по девкам всю ночь, а сегодня поди-ка попляши. Марфа,
Марфа, поднимайся, ишь, раскинулась, как на печи. Эдуард, подох, что ли?" Образовались длинные, но спорые очереди в туалет и умывальную комнату, ненормалы торопились и поторапливали друг друга, и в какие-нибудь пять-семь минут одетый и умытый люд перекинулся на бидоны с пищей, из которых, как из выстреливших орудий, валил белый пар. Здесь образовались такие же длинные, но более медлительные очереди.
К тому месту около колонны, где стояла койка Алеши, а теперь дружно сидели и завтракали кашкой его соседи, подскочил чернявый санитарчик самого низкого ранга, едва достигший совершеннолетия, но уже с широким обручальным кольцом на одном пальце и массивным золотым перстнем на другом.
– Доброе утро, – бросил он пациентам и принялся отмыкать цепь от шеи Голубева.
– Доброе утро. Доброе утро, Вениамин Кондратович, – вразбивку отвечали пациенты.
– Сегодня бригада буйнопомешанных, это вы, слышите, Голубев, будет брошена на картонные короба, – заявил санитарчик, переходя к койке с человеком-карапет-горою и буднично вынимая из свисающих рук последнего воткнутые резиновые шланги. – Буйнопомешанные будут весь день клеить коробки для кукол. Арий снова пойдет на переноску камней, и нечего протестовать, а вы, Анастасий Степанович, дайте-ка вспомнить, снова копать в лесу дикий хрен.
Трушкин закивал головой, как под действием невидимого шнурка, с загадочной, очень неприятной улыбкой приблизился к санитарчику и едва не поймал его за руку, чтобы что-то вложить, пожать или просто поцеловать в знак признательности. Вениамин брезгливо отдернулся.
Человек-карапет-гора довольно неожиданно разделился на две примерно равные полугоры, скинул одеяло и оказался двумя сиреневыми людьми с воспаленными глазами, носами и ушами и тощими, словно высосанными телами. Один из этих буквально обескровленных людей тут же рухнул на колени и уперся головой в койку, не в силах привстать, а другой враскачку побрел к туалету. Вениамин подошел к первому и профессионально проверил пульс, поглядывая на секундную стрелку часов.
– Я не могу больше этого выдержать, Вениамин… (здесь человек-полугора передохнул) Кондратович. Честное слово, во мне не осталось ни капельки больной крови, и я чувствую себя совершенно нормально.
– Нормальность нельзя чувствовать, – улыбнулся Вениамин. – Но вероятно, вы действительно приблизились к ней вплотную, так сказать, нос к носу. Кстати, Евсей Давидович интересовался вами лично и передавал большущий привет. Ну же, будьте мужиком: сейчас мы с вами пописаем, подкрепимся немного кашкой и будем продолжать курс. Выше нос.
Санитарчик остановил взгляд на Алеше, нахмурился и беззвучно шевельнул губами, как делают при сложных вычислениях в уме. Образ
Алеши, однако, не связался у него с каким-либо назначением, и он на всякий случай решил спросить фамилию этого пациента.
– Теплин, Теплин… Вам что, нужно особое распоряжение, Теплин? -
После этих слов Вениамин покачал головой и пошел распоряжаться дальше. Видно, у него хватало хлопот и посерьезнее, чем возиться с каждым пациентом в отдельности.
– Чертовы булыжники, – ворчал Арий, апеллируя к сочувствию Алеши и пытаясь выловить костылем завалившийся под койку резиновый бот. -
Спускаться по лесенке в карьер, поднимать оттуда камешек эдак в пуд весом и нагружать самосвал, и так весь божий день, в любую погоду, пока этот самосвал, нагруженный с горой, не ссыпет все обратно. За день, хочешь не хочешь, а пять самосвалов должно быть обработано, иначе недовыполнение перейдет на следующий день. Поневоле станешь пошевеливаться, а то еще пришлют несамосвальный грузовик и заставят вручную разгружать при той же норме. Сволочи.
Алеша не отвечал на жалкие апелляции Ария, показавшего вчерашним своим поведением переменчивость, если не вероломство, и хладнокровно наблюдал за его нарочитыми потугами. Но оборотной стороной того же свойства натуры Ария было пренебрежение в невыгодных условиях собственным гонором. Теперь, покаянно стоя перед койкой на коленях, он пытался выудить ботик рукой, время от времени поднимая на Алешу льстивый взгляд.
– Нашего брата, костновенерического, заставляют ворочать булыжники по десять с лишним килограмм, а некоторых здоровых, как буйволы, дядек – клеить детские коробочки или собирать травки в лесочке. Как тебе это нравится, Алексей?
Алеша отвернулся с убывающей досадой, а Трушкин, постоянный оппонент бывшего летчика, шумно свернул остатки докушанных в дополнение к завтраку яичек, колбасок и огурчиков и непрошено вступил в диалог.
– Что ты опять развонялся: сначала на нас, а теперь вот на молоденького парня? Чем ты, бля, недоволен?
– Я, Анастасий Степанович, обратился с вопросом не к вам, – огрызнулся офицер. – Вы кушали и кушайте.
– Я-то покушаю, – нашелся Анастасий Степанович. – Я-то покушаю, сколько мне влезет, а ты нам ответь: ты что же, считаешь, что ты умнее Евсея Давидовича?
Уходя от опасного вопроса, Арий залез под койку головой.
Анастасий, напротив, развил моральное наступление и подошел к сопернику, приняв позу рыбака, наблюдающего за клевом: ноги подогнуты, руки уперты в колени.
– Как ты, летчик военной пехоты, можешь рассуждать, о пользе своего здоровья? Я, бывший машинист котельной, не метаю бомбы?
Голубев, скромный учитель пения, не захватывает города? Откуда же взялся такой умник, который может учить Евсея Давидовича Спазмана медицине?
– Я не учил, а интересовался, – пробормотал Арий из-под кровати.
– Если Голубев у нас, не в обиду сказано, буйнопомешанный, так
Евсей Давидович и прописал ему занятие, отвлекающее от буйства; склеивание коробчонок для детишек. Если у меня обнаружен умственный отток от головы, так мне и порекомендовали такой умеренный труд, при котором голова расположена внизу. А у тебя воспаление перекинулось на кости: как же его еще разогнать, как ни нагрузкой тела?
– Что ж сами не разгоняете? – Арий показал из-под кровати потемневшее лицо. – Идите-ка поразгоняйте: вверх-вниз, вверх-вниз с булыжником круглый день, когда и на ровной плоскости приходится не без труда передвигаться с костылями.
– Не будешь вонять. – Трушкин отошел от разъяренного товарища и спокойно начал облачаться в рабочую форму: чистенький комбинезон, кеды на шерстяном носке, нитяные белые перчатки и вместо головного убора, чтобы не пекло, бабью косынку.
Алеша обратился к Голубеву, уже экипированному ножницами, кисточками для клея и листами картона, необходимыми для труда, и с застенчивой улыбкой наблюдающему то за одним спорщиком, то за другим.
