Этот самый коридор ассоциируется у меня с салатом из овощей. Листья салата, помидоры, огурцы, перец, спаржа, колечки репчатого лука и розовый соус «Тысяча островов». У нас в школе, конечно, в конце коридора не было салат-бара. Там была просто дверь, а за ней – всего лишь самый обыкновенный двадцатипятиметровый бассейн.
Отчего же, как только подумаешь про коридор – в голову овощной салат лезет? Тоже ведь одно к другому отношения не имеет.
А салат напоминает мне одну девчонку, с которой я был немножко знаком когда-то.
Ну, эта-то ассоциация как раз очень логична. Потому что моя знакомая, кроме салатов из овощей, ничего не ела.
– Ты... хрум-хрум... сочинение по английскому... хрум-хрум... уже написал?
– Хрум-хрум... не-а... хрум-хрум... не до конца еще, хрум-хрум-хрум.
Я тоже к овощам хорошо отношусь, поэтому, встретившись, мы ничего, кроме них, не ели. Она была девушка с убеждениями и на полном серьезе верила, что достаточно одной только овощной диеты – и все в жизни будет хорошо. А пока люди едят овощи, везде будут царить красота и спокойствие, мир наполнится здоровьем и любовью. Прямо как в «Земляничной декларации»[16].
«Когда-то давным-давно, – писал один философ, – были времена, когда материю и память разделяла метафизическая пропасть».
Девушка из Ипанемы 1963/1982 все так же беззвучно шагает по раскаленному метафизическому пляжу. Пляж тянется далеко, смирные, в белой пене, волны накатывают на песок. Ни ветерка, горизонт чист. Солено пахнет морем. Солнце печет немилосердно.
Развалившись под пляжным зонтиком, я достаю из сумки-холодильника банку пива. Открываю. Сколько я уже выпил? Пять банок? Или шесть? Все равно с потом выйдет.
А девушка идет, не останавливаясь. Узкие трехцветные полоски бикини плотно облегают стройное загорелое тело.
– Привет, – окликаю ее я.
– Здравствуй, – отзывается она.
– Пива хочешь? – предлагаю я.
– Это мысль, – говорит она.
Мы вместе пьем пиво под моим зонтиком.
– Знаешь, я уже видел тебя здесь – в шестьдесят третьем. На этом самом месте, и в это же время.
– Неужели? Это же так давно!
– Давно, – соглашаюсь я.
Она залпом осушает полбанки, через дырку заглядывает внутрь.
– Может быть. В шестьдесят третьем. Хм-м... в шестьдесят третьем... Может, и правда встречались.
– А ты не меняешься.
– Понятное дело. Я же метафизическая девушка.
– Ты меня даже не заметила тогда. Только на море смотрела. Оторваться не могла.
– Вполне возможно, – смеется она. – А пива еще можно?
– Конечно. – Я открываю ей банку. – И ты с тех самых пор идешь по пляжу?
– Да.
– А подошвам не горячо?
– Ничего. Они у меня очень метафизические. Хочешь посмотреть?
– Хочу.
Девушка вытягивает стройную ногу и показывает подошву. Замечательная метафизическая подошва. Я легонько прикасаюсь к ней. Не горячая и не холодная. Трогаю и слышу слабый плеск волны. Даже волны шумят здесь по-метафизически.
Мы пьем пиво и молчим. Солнце застыло на небе. Время словно затянуло в Зазеркалье – оно остановилось.
– Когда я думаю о тебе, вспоминаю коридор в нашей школе, – говорю я. – Интересно, к чему бы это?
– Суть человеческой натуры – в сложности и многообразии, – рассуждает она. – Наука о человеке изучает не объект, а субъект, заключенный в человеческом теле.
– Хм-м.
– Как бы то ни было, ты должен жить. Живи, живи и живи! И все. А я – просто девушка с метафизическими подошвами.
С этими словами девушка из Ипанемы 1963/1982 отряхивает приставший к бедру песок и встает.
– Спасибо за пиво.
– Не стоит.
Иногда я встречаю ее в вагоне метро. Увидев меня, она посылает мне улыбку, точно хочет сказать: «Спасибо, что пивом тогда угостил». С тех пор как я встретил ее на пляже, мы не сказали друг другу ни слова, но мне кажется – наши сердца как-то связаны. Где эта точка пересечения – мне не ведомо. Быть может, в каком-нибудь далеком незнакомом мире. И в этом узле сплетаются школьный коридор, салат из овощей, девчонка с вегетарианскими принципами в духе «Земляничной декларации». От таких мыслей мало-помалу начинаешь относиться к вещам с теплотой. А ведь где-то наверняка есть узелок, связьшающии меня с самим собой. Когда-нибудь в далеком загадочном мире я обязательно встречу самого себя. Хорошо бы там было тепло. А если еще несколько банок холодного пива, то больше и желать нечего. Там я стану самим собой, а тот, кого я считаю самим собой, воплотится в меня. И граница между нами сотрется. Должно же где-то быть такое удивительное место...
А девушка из Ипанемы 1963/1982 и сейчас идет по знойному пляжу. И будет идти так до конца – пока не сотрется последняя бороздка на последней пластинке.
Любите ли вы Берта Бакарэка?
Дорогой друг!
С каждым днем на улице все теплее, солнечные лучи разносят едва уловимые запахи весны. Как поживаете? Как дела?
С удовольствием прочитал Ваше последнее письмо, которое получил на днях. Особенно понравилось, как Вы пишете о котлетах и мускатном орехе. Здорово у Вас получилось! Что называется – жизненно. Читаешь – и сам напитываешься теплыми запахами кухни, слышишь бойкий стук ножа, расправляющегося с луковицей.
Пока я читал письмо, мне ужасно захотелось съесть котлету. И я немедленно отправился в ресторан. Оказалось, что у них в меню целых восемь котлет – по-техасски, по-калифорнийски, по-гавайски, по-японски... Техасская котлета – простая, без ничего. Только очень большая. Гавайская – украшена дольками ананаса. Калифорнийская... Забыл. А японская – с тертой редькой. Ресторан – модный, официантки – симпатичные и все в мини-юбках.
Но я пошел в ресторан не за тем, чтобы изучать интерьер или заглядывать под юбки официанткам. Пошел съесть самую обыкновенную котлету, без всяких выкрутасов.
И так прямо официантке и сказал.
А она в ответ: «Извините, в нашем ресторане таких котлет – без всего – не подают».
Официантка, само собой, не виновата. Не она составляет меню, не она решает, какую на работе юбку надевать. Вряд ли девушка по своей воле станет сверкать перед клиентом трусиками, нагибаясь за оброненной вилкой. Поэтому я улыбнулся и заказал котлету по-гавайски.
– Ананас можете не есть, – посоветовала официантка.
Странно все-таки мир устроен. Человек хочет самую обыкновенную котлету, а получает котлету по-гавайски и без ананаса.
Кстати, Вы приготовили обычную, нормальную котлету, верно? Я читал письмо и думал: «Эх, как бы попробовать».
А о билетных автоматах на вокзале получилось немного поверхностно, Вам не кажется? Подмечено метко, а «картинки», когда читаешь, не видно. Но Вы, пожалуйста, не принимайте мою критику всерьез. В конце концов, не на века же мы пишем.
В целом я ставлю за это письмо «четверку». Пишете Вы с каждым разом все лучше. Главное – не горячиться. Жду следующего письма. Хорошо бы поскорее весна.
12 марта
P.S. Большое спасибо за печенье. Очень вкусное. Но правила нашей фирмы запрещают любые личные контакты, кроме писем. Не утруждайте больше себя, прошу Вас.
Еще раз благодарю.
P.S. Желаю, чтобы «психологические проблемы» между Вами и Вашим супругом, о которых Вы писали в позапрошлый раз, благополучно разрешились.
Вот чем я подрабатывал почти целый год. Мне тогда было двадцать два.
Подписал договор с одной фирмешкой в Идабаси со странным названием «Общество друзей по переписке» – обязался строчить по тридцать с лишним таких писем в месяц. По две тысячи иен за штуку.
«Вы тоже сможете писать письма, способные тронуть сердце людское», – такой девиз был у этой фирмы. Чтобы стать членом «Общества», требовалось внести вступительный взнос. Потом платить взносы каждый месяц и отправлять в адрес «Общества» по четыре письма. «Мастера», вроде меня, их редактировали и сочиняли ответы – вроде того, что я написал про котлеты, – со своими впечатлениями и наставлениями.
Женщинам полагался «мастер»-мужчина, а мужчинам в наставники определяли женщин. За мной были закреплены двадцать четыре члена «Общества» в возрасте от четырнадцати до пятидесяти трех лет. Ядро группы составляли женщины от двадцати пяти до тридцати пяти. То есть почти все мои подопечные были старше меня. Поэтому первый месяц я чувствовал себя не в своей тарелке. Ведь большая часть женщин, с которыми мне довелось переписываться, писали гораздо лучше меня и вообще имели куда больше опыта в «письмописании». А мне до этого почти не приходилось никому писать. Так что весь первый месяц я просидел за письмами, обливаясь холодным потом.
Но месяц прошел, и никто не предъявил претензий к моим эпистолярным способностям. Больше того – на фирме мне сказали, что я зарекомендовал себя с самой хорошей стороны. А через три месяца сложилось мнение, что мои «клиентки» даже стали лучше писать, благодаря моим «ценным указаниям».
Удивительное дело! Похоже, они в самом деле доверяли мне и считали, что я могу их чему-то научить.
