— Чувствую ваше влияние. Странная вы женщина. Неужели вам не жаль сына? Отправляете его куда? К черту на рога… Зачем столько лет тренировок — кошке под хвост? Неужели вы не понимаете, какое будущее его ожидало? Он бы стал золотым призером. Столько времени пропало у него попусту…
— Почему же попусту? — возразила спокойно мама. — Думаю, что Андрей каждой зимой будет возвращаться к фигурному катанию. А рекорды… Зачем ему рекорды… Блеснуть падающей звездой на небе, подумаешь — счастье! Одних, с непревзойденной-то артистичностью, чуть ли не вынуждают уйти, другие в разгар славы сами уходят, не в силах взглянуть в лицо тому, кто первый жестоко намекнет: «Пора уходить…» Да почему пора, если именно они столько радости доставляют людям. Объявить пятнадцатилетней способнейшей фигуристке, что она бесперспективна… Это… это жестокость!
Конечно, маму уже занесло. Но жестокости она не прощает. Чешков ушел надутый, не простившись.
— Какой неприятный человек! И как ты его терпел столько лет? — сказала мама, пожимая плечами.
А вечером пришел Алеша с хозяйственной сумкой, застегнутой на молнию. Сумку он оставил в передней. Я пошел на кухню и включил электрический самовар, которым мы пользуемся в особо торжественных случаях, а то просто ставим на плиту чайник с водой.
— Собрался? — спросила мама Алешу. Он смущенно кивнул.
— Собрался, Ксения Филипповна, да вот… — он запнулся.
— Какая-то «закавыка»?
— Кота некуда деть. Не везти же его в Забайкалье?
Меня поразило это «Забайкалье». Я обычно говорил: «на Байкал», но с чего я взял, что отец живет на самом берегу Байкала? Может, где-то в горах, в тайге? Еще придется его поискать… И с мамой нельзя посоветоваться… Придется запросить о нем в Иркутске. Наверняка о нем знают либо в редакции газеты, либо в горкоме КПСС, отец же член партии.
Мама скорчила комическую рожицу.
— Что же делать? Я могла бы его взять, но мне ехать на съемки. Куда я его дену? Как звать твоего кота?
— Кузнечик.
— Мама, а если Денису Федоровичу оставить?
— Так он же наш оператор, вместе едем.
— А у него мать. Она тебе не откажет.
— Разве что… Ну, давай твоего Кузнечика. Он в сумке, что ли?
В жизни не видел такого «страхиладика». «Кот» был чуть побольше мыши, белый, с рыжими подпалинами, длиннющим голым хвостом, раздутым брюшком, какой-то голенастый, а глаза явно следовало промыть борной. Алеша поставил его осторожно на пол и отошел. Кузнечик быстро пошел за ним, ноги его то разъезжались, то подгибались. Мордочкой походил он на летучую мышь.
— Страшненький какой! — не выдержал я.
А мама молча развела борную кислоту и протянула Алеше стакан вместе с ваткой.
— Промой ему глаза, они гноятся.
— Он же на днях только прозрел, он же и ходить-то еще не научился! — с укором возразил Алеша. Однако старательно промыл ему глаза. — Он еще и лакать не умеет, — виновато пояснил он.
— Как же его кормить? — испугалась мама.
— Сейчас покажу.
Алеша извлек из кармана пиджака аптечный пузырек с соской, пощупал, не остыло ли молоко, и, взяв на одну руку котенка, стал его бережно кормить. Кузнечик сосал охотно, обхватив пузырек обеими лапками.
— Слава богу, хоть сосать умеет. Где ты его достал? — с улыбкой поинтересовалась мама. Улыбка у нее хорошая, очень красит ее — все говорят.
Алеша поудобнее уселся в кресле, прижал к себе котенка (тот замурлыкал от удовольствия) и рассказал его историю. Нашел котенка муж соседкиной дочки Женя Скоморохов, шофер-испытатель автозавода. Нашел он его на улице. Кто-то выбросил трех беспомощных полуслепых котят, и они явно умирали от голода. Женя уговорил двух девушек взять по котенку и первый взял самого некрасивого, положил за рубаху и принес домой.
Свадьбу соседи справляли прошлой весной, теперь у молодых был уже ребенок, дочка Аленушка. Женя пришел в эту семью из общежития. Родители его были колхозники в каком-то приволжском селе.
Тесть, теща, бабушка, прабабушка и жена встретили котенка в штыки.
— В квартире ребенок, еще заразы какой наберешься! — возмущались они. Когда Женя сказал, что в деревне дети растут вместе с собаками, кошками и телятами, теща презрительно заметила:
— Здесь не деревня, а столица.
По словам Алеши, жильцы этого девятиэтажного дома не любили животных, относились к ним агрессивно, считая это, видимо, признаком большой культуры. Старую женщину, прогуливавшую свою верную собаку, не пускали в лифт («лифтом наши дети пользуются»), и она, жалуясь на сердце, с собакой поднималась на восьмой этаж. Так было прежде, а теперь собаку ей приносили то Женя, то Алеша, а старушка поднималась на лифте.
Так вот, новая семья Жени категорически объявила, что котенка они выкинут за окно.
Вспыльчивый Женя заявил, что, если они выкинут его кота, за ним уйдет и он сам.
Однако Алеше он потихоньку сказал, что некуда ему идти с котом, так как чертова комендантша не допустит кота в общежитие. Кроме того, он опасался, что тесть выкинет, как и грозился, котенка в окно (с шестого этажа!).
Пришлось бедняжку взять Алеше. Когда приятели в первый раз кормили котенка из пипетки, он проглотил пять капель молока и не то заснул, не то впал в обморок, до того он ослабел. — Он не страшненький, — вдруг сказала мама, — он еще похорошеет, станет пушистым и веселым. Просто он еще очень мал, я даже не видела никогда таких крошечных котят, их прячет кошка.
Мама просила передать этому Жене, чтоб он не беспокоился за своего кота. Разрешила дать ему свой телефон. Пусть не стесняется, звонит. Мама будет информировать его о состоянии здоровья и настроении Кузнечика.
Провожать нас явилось все семейство Ефремовых, ребята из нашей школы, добрейшая Мария Григорьевна Максимова. Пришел и Женя Скоморохов. Почему-то с рюкзаком, гитарой и металлическим шлемом в авоське. В шлеме лежали лимоны и яблоки нового урожая, еще зеленые.
Признаться, я так нервничал, что у меня сетка перед глазами стояла и все как-то смешалось. Вдруг увидел, что маму поддерживает под руку сияющий оператор (он откровенно радовался моему отъезду. Наверно, думал, что без моего влияния мама наконец выйдет за него замуж). Маринка еле удерживалась от слез. Дядя Яша подарил мне только что вышедшую свою книгу, фантастический роман, с доброй надписью, а Марфа Евгеньевна передала большой пакет с теплыми еще пирожками и всякой всячиной. Провожающий Женя почему-то старался не попадать на глаза Алеше. Поцелуи, пожелания, советы, кто-то жмет руку, кто-то обнимает — все у меня смешалось.
— Береги себя, пиши чаще, — шепнула мама, — не огорчайся, когда он тебя не примет. Будь мужчиной. Найди себя.
— Андрей, ты не забудешь меня? — спросила Марина, голос ее прервался.
— Черт побери, может, и я приеду на Байкал, — сказал на прощание писатель Ефремов.
— Береги Алешу, — сказала Максимова, пожимая мне руку.
— Сберегу, — обещал я твердо.
И вот мы уже в самолете, Мое место у окна, рядом взволнованный Алеша, с краю какая-то полная женщина, едва уместившаяся в кресле. Откуда-то взялся Женька с гитарой через плечо. Он уступает свое место толстухе, «там не так укачивает», и, весьма довольный, усаживается рядом с удивленным Алешей.
Самолет скользит по взлетной полосе, нет — уже летит, а где-то внизу, на земле московской, остаются мама, Маринка, друзья. Мы поднимаемся к самым облакам, затем и облака остаются внизу, словно пасутся на синем лугу стада белых барашков.
— Откуда ты взялся, Женя? — спрашивает Алеша у Женьки Скоморохова.
— Продал мотороллер, купил билет, лечу с вами на Байкал. Шлем вот сохранил. Хороший шлем, я несколько раз брякался головой, и ничего, мозги не разлетелись.
Алеша вздыхает, кажется, он не особенно уверен насчет Женькиных мозгов.
— Значит, бросил семью? Из-за кота? Женька крутит головой.
— Кот — та самая последняя капля, что переполняет чашу.
— А говорил, что любишь жену?
— Ленку-то? А я… Я же не к другой ушел, а с друзьями еду. В Сибирь. Почетно даже.
— Не понимаю, — тихо роняет Алеша. Ему вроде как неловко за Женю.
— Эх, чего тут понимать!
— Но у тебя же дочь родилась.
— Дочь. Аленушка. Но он и этой дочке культ устроили. Мне подержать ее даже не дают. Сами только и вьются вокруг нее, а мне даже напоить ее из ложки не разрешают. Она уже сейчас такая капризная, требует, чтоб с ней беспрерывно говорили, сюсюкали. Уделяли ей внимание, значит. Против Ленки я ничего не имею, но ее родные… Это же махровые мещане.
У них два серванта в одной и той же комнате, полные хрусталя. Ковры они держат в прабабушкином сундуке: боятся, что выгорят. У меня прямо руки чесались перебить этот хрусталь. А бабка такая вредная, пеленает Аленушку и приговаривает: «Ой, бедная, ты бедная, отец-то у тебя дурак дураком. Совсем никудышный отец. Ему бы только песни петь да на гитаре бренчать. И мать твоя дуреха, за такого вышла. Шофер простой, что он понимает?» А я это все терпи?
