— А не будет от него никакого толку, — сказала соседка, подумав, и засмеялась. — Сорока годов мужик — не мужик. Одно название.
— Ой, да ну тебя! — покраснела Мила. — Совсем ты обессовестилась.
— Тебе, подруга, для повады ребятишек надо заводить. А этот сможет ли?
— Африканских страстей не обещаю, но ребятишек… хоть десяток! — степенно изрек Евгений Вадимыч.
— Дурачье дело не хитрое.
И принялся за мозговую кость.
— Тогда вот чего: отдай его мне, — то ли шутя, то ли всерьез стала уговаривать соседка. — К тебе потом парень молодой из леса выйдет. А уж с этим я как-нибудь перезимую.
Но Мила решительно выпроводила соседку и сказала:
— Ты ее не суди строго. Она ведь только на язык смелая.
— Я так и понял, — кивнул Евгений Вадимыч.
— Мужа у нее прошлой зимой медведь задрал.
— А твоего? Тоже задрал?
— Я замужем не была.
— Что ж так?
— Откуда тут женихам взяться! В лесу живем, на сто верст вокруг лес да лес. В нашем хуторке всего три человека: еще бабушка Анисья на Лебяжьей косе, да вот Аня. Анин дом чуть дальше, возле ручья. Ты мог бы и к ней выйти, а не ко мне.
— Нет, — сказал Евгений Вадимыч и головой покачал. — Этого не могло быть. Я к тебе шел, только к тебе.
Он встал из-за стола, чувствуя себя отдохнувшим, и нетерпеливо отправился осматривать хозяйство, отмечая глазами всякий непорядок; руки просили работы, и он брался за дело, мастеря то и это, при ласковых похвалах молодой женщины.
А потом наступил вечер. Евгений Вадимыч уже в сумерках сидел на ступеньках крыльца и слушал, как она доит корову. Комарики пели, из огорода веяло запахом черной смородины, первые звезды проявлялись на небе. Мила подошла с ведром парного молока в сопровождении кошки, которая ластилась у ее ног.
В полутьме, при отсветах загадочных зарниц, ужинали.
А потом хозяйка разбила широкую постель… И уж в полной темноте, лежа на жаркой перине, он осознавал совершающееся: вот она раздевается, эта женщина, вот кровать мягко продавилась, когда она села на край ее, и вот рядом — ее дыхание, биение ее сердца. Восторженный ужас владел Евгением Вадимычем, как при волшебном сне, оттого, что она так близко.
Однажды, спохватясь, подумал о себе с укором: «А что это я, в самом деле, в моих заветных мечтах только о еде да о бабе, только о бабе да еде? Какое я все-таки примитивное создание!»
Фантазия дальше не шла: трудная дорога, радостная встреча, хозяйская работа возле дома. Он ходил, в сущности, по одной и той же стежке: через те или иные испытания — к отрадному концу, когда уже проваливался в сон. Но отрада-то, отрада-то в чем? Ничего больше-то и не хотелось, только чтоб тихий хуторок и ласковая женщина.
«Так ведь опять будет то же, что с Татьяной! Ну, народим детей, и вырастут еще двое-трое вот таких оболтусов, как мои. То-то радости от них!»
И сам же себе возражал:
«Нет, там они с раннего детства втянутся в хлопоты по хозяйству: огород копать, за скотиной ухаживать, в лес с топором, на озеро с сетью, косить и стога метать, пахать и сеять, жать и молотить. Это здесь они лоботрясничают, не знают, чем занять себя, а там-то была бы у них нормальная, здоровая и такая красивая жизнь! Ведь природа облагораживает человека, очищает душу и тело. Она приучает трудиться, а труд — как молитва».
На хуторе том лошадка у двора, собака у крыльца, звон твоего молота по наковальне или в твоих же руках звон бруска по косе.
— Женя, ты спишь? — донеслось с надувного матраца.
— Нет.
— Я вот думаю: хорошо бы ребят наших туда.
— Пусть ищут свой хуторок, — проворчал он через некоторое время.
— Они не умеют, Женя! — сказала виновато мать этих оболтусов.
— Как это не умеют? — удивился Евгений Вадимыч: ему не приходила в голову такая простая мысль.
— Да вот так.
— А ты? — спросил он после паузы.
— Что я?
— Разве и ты не умеешь? Там же рядом должен быть еще один островок, на нем живет плечистый бородатый мужик, без хозяйки мается. У него корова недоена, печь нетоплена.
Татьяна озадаченно помолчала, потом сказала:
— Нет, Женя, я без тебя никуда. Мне ни бритого, ни бородатого не надо.
— Да ведь это просто так, как игра, забава. Снотворное на ночь.
Сказал, а сам подумал иначе: может, построить и ей домишко на хуторке?
— Ладно, — сказал он великодушно, уже засыпая. — Там места и тебе хватит.
Он слышал, как Татьяна смеялась в подушку, но слышал и петушиный крик в хуторке, щебет ласточек над обрывом, жужжанье пчел, шелест ветерка в листве.
Там было раннее утро. Солнца еще не видать, но облака уже зарумянились с одного краю, как пироги в печи от жаратка с углями. Обильная роса лежала на траве, и туман стлался в низинке, где ручей впадал в речку. Нарядный петух вышел со двора, посмотрел строго и дерзко, по-мушкетерски, и пропел, будто на поединок вызывал.
У каждого были свои заботы: Евгений Вадимыч запрягал лошадь в плуг. Мила вышла на крылечко проводить его и наблюдала, как он управляется с упряжью. Она сильно сомневалась, что это у него получится, не говоря уж о том, что пахарь он, конечно, аховый.
— Не страдай, — сказал он ей. — Нормальный мужик в пределах своей мужской профессии должен уметь делать все: и дом построить, и землю пахать.
Дернул вожжи, лошадка тронулась со двора, волоча за собой плуг.
— Печь истоплю и принесу тебе поесть, — напутствовала его Мила. — Нынче ватруху с черникой испеку, ты такую любишь.
— Ватруху надо еще заработать, — сказал он полушутя, полусерьезно.
По дороге неторной, пересеченной толстыми корнями деревьев, как рука жилами, глухо стукал волочившийся плуг. Птицы щебетали упоенно — самый радостный для них час: весь лес будто смеялся этим птичьим щебетом. Белка смотрела на человека и лошадку с нижних веток, не боясь. Вот и поляна широкая, мелкий ельничек по опушке — тут Евгений Вадимыч остановился. Зеленая клеверная отавка ровно стлалась по полю — клевер здесь уж третий год. Значит, задача такая: к Спасу-медовому вспахать, а к Спасу-яблочному засеять озимой рожью.
Солнце уже золотило верхушки деревьев: проспал пахарь, пораньше надо было вставать!
— Ну, — сказал Евгений Вадимыч сурово и осенил себя широким крестом. — Господи, благослови.
Никогда раньше он не крестился, а тут как-то само собой к месту пришлось.
1992 г.
Опубликовано 01.07.2004
