Я принес Ёсиэ с трудом выкроенные деньги на житье, но У меня еще оставалось одно дело – звонок от клиента, который обещал дать взаймы денег, – заставившее опять возвратиться в редакцию. Как правило, первые три дня нового года я проводил в семье, поэтому по мере приближения праздника настроение Ёсиэ начинало падать. Хорошо понижая ее состояние, я пытался найти время, чтобы хоть конец года провести с Ёсиэ не торопясь. Но вот даже этого не получилось.
Взглянув на меня, спешившего с Миэко в универмаг, чтобы купить ей игрушку, ёсиэ с мрачным выражением лица начала запихивать мою одежду в бумажный пакет. Сразу после универмага я намеревался отправиться домой. Хотя я заранее предупредил Есиэ, что Новый год, как обычно, проведу в семье, настроение у нее было подавленное.
Я вышел в коридор. Из полураскрытого окна виднелся соседский сад. Ожидая, когда выйдет Есиэ, я любовался рано зацветшей сливой, усыпанной белыми цветами. Миэко потянула меня за рукав.
– Папа, покатай меня на плечах! Но Есиэ накинулась на нее:
– Перестань, Миэ! Папа устал.
В глазах дочери, смотревшей снизу вверх, еще некоторое время теплилась надежда – вдруг папа все-таки покатает? Но больше просить Миэко не решилась. Ее обращенное ко мне лицо светилось искренней любовью. «Совсем как взрослая», – подумал я, глядя на ее улыбающуюся мордашку. В последнее время у нас повелось, что Миэко, когда я собирался уходить, подбегала проститься со словами: «Папа, купи мне куклу Рика-тян». Дочь вовсе не клянчила, так как была уверена, что просьба ничуть для меня не обременительна и легко выполнима. А я из-за нехватки времени все никак не мог сделать эту покупку. Постепенно в голосе дочери, регулярно напоминавшей о кукле, исчезли просительные нотки. Разговор о кукле превратился в своеобразное приветствие. Миэко к месту и не к месту произносила свое: «Папа, купи на этот раз Рика-тян», и, хотя она понимала комичность ситуации, ей было приятно видеть эффект, производимый этой фразой. Ведь я, услышав эти слова, сникал, и все чувства, овладевавшие мной, – страдание, отчаяние, мольба, раскаяние – разом проступали на моем лице. Дочка радовалась магической силе своих слов, для меня же слово «Рика-тян» стало ассоциироваться с чем-то мучительным.
И вот наконец сегодня я смогу выполнить свои обещания. Мне захотелось посадить Миэко на плечо. Поставив в сторонке портфель, я начал медленно ее поднимать. Однако поднять пятилетнего ребенка у меня не хватило сил. Не чувствуя уверенности в своих ужасно ослабевших руках, на вторую попытку я уже не отважился, а посадил дочь к себе на плечо, присев на корточки. Попытался встать, но ноги не слушались меня; а когда я хотя и с трудом, но все же начал подниматься, Миэко в этот самый момент навалилась тельцем мне на голову, центр тяжести сразу же переместился вперед, и я не смог сохранить равновесие. Падая вперед, я старался как можно более плавно опуститься на колени. Мне потребовалось собрать все силы, чтобы не ушибить ребенка. Отлетевшая в коридор Миэко, к счастью, не пострадала. Она испуганно обернулась ко мне, Но даже не заплакала, а только сказала:
– Извини, папа. Я хотела покататься у тебя на плече, но ты, папа, устал. Извини.
– Вот именно! – накинулась на нее Ёсиэ. – Все в порядке? – Она протянула мне руку. – Папа совсем не спал, и напрасно ты к нему пристаешь.
– Совершенно выдохся, – сказал я, чтобы посмотреть, как на это прореагирует Ёсиэ. – Да к тому же и питаюсь как придется.
– Но в Новый год ты ведь сможешь отдохнуть как следует, не так ли? – проговорила Ёсиэ и нахмурилась. Каждый раз с приближением Нового года ею овладевало грустное настроение, но сейчас в тоне ее голоса сквозила ирония.
* * *
– Мит-тян, а не купить ли нам вон те апартаменты? – Я показал на не особенно дорогой, но казавшийся роскошным игрушечный гарнитур, состоящий из кухни, стиральной машины, кровати с комплектом белья и одежды. Я догадался, что Миэко хочется именно его: она не сводила с него глаз.
– Это? – Миэко удивленно повернулась ко мне. Затем, опустив глаза и ответив тихо и нерешительно «да», она бросила беспокойный и вопрошающий взгляд на мать. Подошла Ёсиэ.
– Отец, можно ведь и не покупать такой дорогой подарок! Вона! Целых три тысячи восемьсот иен стоит! Мит-тян, выбери что-нибудь подешевле, – начала она увещевать Миэко.
– Ну перестань, Ёсиэ. Возьмем это.
Я поставил портфель на пол у прилавка, взял громоздкую коробку и, лавируя в людском потоке, стал пробираться к кассе, оглядываясь и проверяя, стоит ли на месте портфель.
Я проводил их до конечной станции государственной железной дороги. Ёсиэ все время выглядела задумчивой. Когда я взял ее за руку, оказалось, что в ладони у нее были зажаты монеты на билет.
– Что, уже приготовила?
Ёсиэ, промолчав, пристально посмотрела мне в глаза. На ее бледном лице наметилось некое подобие улыбки, но она так и не улыбнулась, словно окаменела. Я, не в силах вынести ее недоверчивый взгляд, отвел глаза и, продолжая ощущать на себе этот взгляд, почувствовал, что теперь и мое лицо застыло.
При расставании я с напускной бодростью и веселостью обнял Ёсиэ за плечи и, словно влюбленный после второго свидания, погладил ее по спине.
– Ёсиэ! Ну, будь здорова!
Тут, обежав мать сзади, высунулась Миэко:
– Папа! Спасибо, что купил для Рика-тян дом. Папа, будь молодцом. Я тоже постараюсь. – И она звонко чмокнула меня в губы. Только теперь расстроенная и хмурая Ёсиэ улыбнулась.
– Можешь идти, отец. Все в порядке.
Проводив взглядом Ёсиэ, которая, уныло опустив плечи и держа за руку Миэко, скрылась в темноте платформы, я направился к входу в метро. Домой вернулся уже поздно вечером. Мне еще недоставало денег, чтобы оплатить вексель к четвертому января, но в запасе было по меньшей мере три дня, и я радостно предвкушал: высплюсь как все нормальные люди.
* * *
Один в совершенно холодном доме, Хадзимэ лежал, укутавшись, в постели и рассеянно глядел в потолок. Вокруг валялись книги, свитер, конверты от грампластинок, так что некуда ногой ступить. И на столе книги образовали готовую вот-вот обрушиться гору.
«Что ни говори, а стол у него все равно маловат», – подумал я. Стол был довольно длинный, но узкий. Когда Хадзимэ перешел учиться в среднюю школу, я отдал ему свой – правда, это был всего лишь вмонтированный в стену стол типа секретера. Этой весной Хадзимэ провалился на вступительных экзаменах в университет, и стол-секретер ему заменили этим длинным. Чувствуя себя виноватым в том, что Хадзимэ в течение нескольких лет занимался за узким, неудобным столом, я хотел отдать ему свой широкий стол, но он категорически отказался.
– А твой стол можно снова поставить ко мне. Ведь я мало бываю дома. За узким столом тебе неудобно заниматься – уговаривал я, но Хадзимэ резко ответил:
– Нет. Оставь этот. Я провалился не из-за стола. – Хадзимэ, прежде никогда отцу не перечивший, впервые так резко отверг мой совет. В глубине души обидевшись, я, уходя из дома, все же сказал Акико, чтобы столы переставили. Но когда я снова появился дома, они стояли на прежнем месте.
– Почему не передвинули?
– Он сказал, что ему и так хорошо, и не дал мне их переставить. – В голосе Акико слышалась ирония. Но я, кажется, разгадал истинную причину отказа сына. Он, конечно, знал, что я, с тех пор как основал собственное издательство, совсем перестал работать дома. Именно поэтому и не хотел забирать стол из моей комнаты.
– О-о! Директор! Добро пожаловать! – Удивленный Хадзимэ вскочил с постели. Он звал меня директором.
В комнате Хадзимэ я обратил внимание на картину в рамке, висевшую на стене перед письменным столом. На ней был изображен девиз синсэнгуми[5] – «Истина». Приглядевшись как следует, я понял, что это вышивка. Наверное, у Акико ушел не один месяц на то, чтобы стежок за стежком вышить это. Прежде сын увлекался романами Сиба Рётаро[6] и щеголял им самим изобретенными словечками в духе диалектов провинций Тоса или Сацума, а сейчас в явном противоречии с этим вдруг стал приверженцем синсэнгуми. Эта картина с девизом «Истина», во всяком случае, поведала мне о многих неизвестных мне часах, проведенных Акико с сыном.
– Что-нибудь поешь? – Услышав громкий голос Хадзимэ, донесшийся из гостиной, я вышел из его комнаты. – Акио что-то там приготовила. – С этими словами он извлек из холодильника сырую рыбу, приправленную уксусом с сахаром, и батат, сваренный в соевом соусе.
– А у меня осьминог.
Я крупно порезал купленного мною осьминога, приправил его уксусом.
– В этом году, видать, будем питаться одними осьминогами.
– Есть еще и моти.[7]
– Пиво будешь?
– Еще бы! Блеск!
Я не мог взять в толк, из каких побуждений Хадзимэ в общении со мной стал употреблять словечки типа «блеск», модные у спортсменов и болельщиков. Ростом Хадзимэ был выше Дзиро, вымахал за сто восемьдесят, но худощав и с плоской как доска грудью. Спортом он не увлекался и со спортсменами особенно не дружил.
