«Вера», — вывел он в гуще точек, оставшихся на странице после разгона первой версии стыда.
И тут же зачирикал — остервенело, до дырки в бумаге.
Короче, Виталик жил себе, гонял по городу «фургончики» и, как и все остальные, не знал о его существовании. Двадцатого числа каждого месяца собирал сто сорок долларов с Кукушкиной Веры. Вера исчезла третьего февраля, а значит, двадцатого февраля она не заплатила за март, и даже если на тот момент — каким-то чудесным чудом — её никто не хватился, то уж двадцатого или вскоре после двадцатого Виталик должен был обслушаться про то, как абонент временно недоступен. Потому что про то, как обслуживание абонента временно приостановлено, начали бубнить только четырнадцатого апреля.
Если Виталик приезжал за деньгами прямо на Радищева, он мог оказаться в комнате уже двадцатого. Миша не помнил точно, приходил ли он сам в тот день под Верины окна, но даже если приходил, то только вечером, на пару часов, да и то с перерывами. А Виталик — он же мелкий и средний бизнес, сам себе хозяин, мог приехать когда угодно. Пусть даже в первый раз он увидел, что Веры нет дома, деликатно развернулся и уехал, чтобы ещё несколько дней слушать про недоступность абонента. В следующий-то раз, максимум через неделю, он сто процентов начал расспрашивать соседей и осматривать комнату, а там и кровь засохшая на полу, и торт окаменевший на столе, и мобильник валяется — пускай среди барахла, пускай с разряженной батарейкой, но ведь обыкновенная же нокия, причём красная. Легче лёгкого найти и зарядить, и увидеть, с какого там номера последняя тысяча вызовов.
— Но не зарядили же! — Миша рывком выпрямил спину. Ухватил себя за нижнюю челюсть. В запале даже долбанул ручкой по блокноту — так сильно, что едва не выплеснул кофе из полупустой чашки.
Ближайший столик ахнул и зашёлся в хохоте.
— Ай да Пушкин! — воскликнула модная девушка, пихая локтем другую модную девушку. — Ай да сукин сын!
— «Какую шутку удрала со мной Татьяна!» — блеснула начитанностью третья модная девушка.
Миша посмотрел на себя их глазами. Взъерошенный тип с ошалелым взглядом чахнет над блокнотом. Безадресно вопит: «Но не зарядили же!»
А пошла она, модная девушка, вместе с Пушкиным. Главное, что не нашли и не зарядили. Денег тоже не положили, само собой. Он же набирал этот номер постоянно, с третьего февраля по самое сегодня. Сначала элементарно не мог остановиться, потом выработал рефлекс. В конце февраля-начале марта звонил несусветное количество раз: от пяти до потери счёта, изо дня в день. На полном серьёзе надеялся подловить. Вдруг она включит на пару минут, чтобы номер чей-нибудь найти или старую эсэмэску с адресом клиентки, а он тут как тут («здравствуй, Вера»), и столько раненого зверя в его тихом голосе, что Веру берёт оторопь от смущения, и она сразу всё объясняет. Если Виталик или милиция, да кто угодно если включал её мобильник хотя бы часа на три, в течение любого дня в феврале-марте, то не мог он, Миша, этого пропустить. Не мог.
Миша откинулся на спинку стула, повернул голову и вообще не увидел, что на улице Кирочной начинается майский дождь. Поле зрения загораживала новая дедуктивная истина.
Вера не исчезла. Нет, с ней что-то случилось, что-то плохое, но все, кроме него, знали, что именно. Они узнали не сразу — наверное, дня через два-три, — а когда узнали, было уже не до севших мобильников, затерянных среди духов и косметичек. Три с половиной месяца он был жертвой собственной трусости и нарциссизма. «Солипсизма», усмехнулась бы Вера. Три с половиной месяца и пятьдесят четыре дня его не посещала мысль, что, переспав с блистательным Мишей, мечтой российских женщин, Вера, возможно, не бросилась обзванивать родных и близких. «Милка, он такооой, ты даже не представляешь! У него такой славный животик проклёвывается! Мам, у него жена и дочка трёхлетняя! Он меня честно предупредил! Милка, он ради меня делает вид, что английский учит! Мам, он десять лет назад книжку читал не про зубы!»
Миша отвернул невидящие глаза от окна. Выпрямил лицо, перекосившееся от презрения к хозяину. Закрыл блокнот, убрал его в сумку и посмотрел на часы.
Девятнадцать тридцать пять. Мила, наверное, уже ушла с работы. Пока он доберётся до Малоохтинского, вообще будет восемь. С другой стороны, всё равно ещё час сидеть на английском. На работе она или нет, он же не попрётся к ней с ходу на аудиенцию. Узнает, как контора называется, и домой в интернет. Завтра можно позвонить с работы. В принципе, и название можно в интернете найти. Компания немецкая, техника бытовая, офис там-то…
— Английский ещё час.
Повторное напоминание вырвалось вслух. Модные девушки снова обратили на Мишу какое-то внимание, но его взгляд по-прежнему заволакивала истина, а уши были заложены решимостью. Он не заметил даже, как девушки проводили его аплодисментами и подняли за него чашки с кофе, в который было подлито нечто принесённое с собой в красивой бутылочке.
Он вышел из кафе под майский дождь. Вышел не для того, чтобы закончить эту сцену на романтической ноте, а чтобы добежать до машины, оставленной у Таврического сада.
По дороге туда, куда стоило бы съездить на три с половиной месяца раньше, он придумал себе легенду. Он позвонит Миле, представится собственным именем и назовётся лечащим стоматологом Кукушкиной Веры. Извинится и объяснит, что Вера указала её номер в графе «Контактное лицо для экстренной связи». Так, мол, и так, подошло время планового осмотра, а телефон Веры, допустим, Алексеевны уже несколько дней не отвечает. Не подскажете, как с ней связаться? Миша не помнил Вериного отчества, но можно было посмотреть в базе данных на работе. У них в клинике всегда называли пациентов по имени-отчеству, даже подростков, и хотя Мила вряд ли об этом знала, от лишней толики правдоподобия было спокойней. В конце концов, легенда же восходила к реальным событиям. Ещё пара штрихов — и не отличишь от правды.
Он сделал три неполных круга по Малоохтинскому и окрестностям, прежде чем опознал «бизнес-центр у моста» в унылом грязно-белом здании советской постройки. Других кандидатов восемь лет назад там не было.
Парковка, тесная и халтурно заасфальтированная, уже опустела. Он поставил машину напротив крыльца. Преодолел пять щербатых ступенек и встал под козырьком, поёживаясь от сырости. Дождь превращался из майского в затяжной.
Таблички висели справа от входа. «Лексофт», «Полипромэкспорт», «Объединение «Ариэль», «ОАО «Нарва-Групп», «Банк Гранд Этуаль Северо-Запад», «Представительство Торговой палаты Вологодской области в Санкт-Петербурге». Он долго перечитывал названия, пытаясь уловить какую-нибудь связь с Германией, посудой или бытовой техникой. Потом вытащил из кармана телефон и списал всё, кроме вологодского представительства.
Внутри жужжали неоновые лампы. Со стен огромного фойе так и не отодрали деревянные панели и пустые доски для информации. Кое-где неуместно пестрели рекламные плакаты. Пахло восемьдесят третьим годом и кружком юных кораблестроителей при районном Доме Пионеров.
— Добрый вечер, молодой человек, — сказал усатый вахтёр, отрывая глаза от кроссворда. Он сидел метрах в пяти от входа, за хлипким столом, застеленным газетой. — Вам куда?
Миша подошёл ближе. Сбоку от вахтёра, на посеревшей доске объявлений, белел лист А4 с теми же названиями и четырёхзначными номерами. Список закругляли три человеческих имени: «Виктор Сергеевич», «Марченко» и «Даша».
— Здесь должна быть немецкая компания, — сказал Миша, упрямо разглядывая список. — Занимается бытовой техникой. Или посудой.
Вахтёр подождал, пока Миша переведёт взгляд на него.
— Вот когда будет, тогда и заходите, — посоветовал он. — А сейчас нет такой.
— Спасибо, — сказал Миша.
— …Что-то ещё? — спросил вахтёр три секунды спустя. Миша понял, что продолжает смотреть ему в лицо.
— Нет, ничего, до свиданья.
Он вышел обратно на крыльцо. В последний раз перечитал таблички. Минуты две постоял на углу, под самым краешком козырька, возле дождя. Впереди — за парковкой, чахлыми кустами и мельканием вечерних машин — мутная вода перетекала из Ладожского озера в Балтийское море. Сзади в какой-то момент открылась дверь, и женщина, которая не могла быть Милой, побежала сквозь дождь на дальний конец парковки, тщетно прикрываясь пакетом с надписью «ЛЕКСОФТ».
На левом бедре задрожал телефон. Миша выдернул его из кармана и поднёс к лицу. Звонила жена.
— Чего стряслось? — громким шёпотом ответил он, выждав несколько секунд. — У меня английский ещё восемь минут.
Жена извинилась и сказала, что перезвонит.
— Да ладно, говори уж теперь. Раз уж я всё равно в коридор выскочил. Жена попросила купить по дороге буханку чёрного и полкило творога.
— Больше ничего не надо?
