— Мы же говорили, что отобьем.
— Я вас не видел.
— А ты и не должен был нас видеть, мы тебе глаза отвели, — пояснил Тед. — Иначе водяной бы не вылез. Да не дрожи ты так! Я вот привык уже. Меня Магда приманкой для кого только не ставила!
Борис покосился на Теда.
— Верю. — Он помолчал немного. — А такое часто бывает?
— С водяным?
— Нет, вообще…
— Часто. Каждый день что-то происходит. Хотя Магда не на все случаи ездит. Она по духам большой специалист, с водяными умеет договориться, ну и когда проблемы с нами бывают, вампирами.
— А на остальные кто?
— Другие ведьмаки.
Интересно, телефон как? — хватился Борис, сунул руку в карман. Как и следовало ожидать, телефон не работал. Ну и фиг с ним! — подумал Борис и неожиданно спросил:
— А кто такие каратели?
Улыбка мгновенно исчезла с лица вампира.
— Зачем тебе?
Борис не ответил — ждал.
— Они казнят тех, кого хранители города приговаривают к смерти. Обычно это те из нас, которые не хотят жить по правилам. Хотят выйти из тени.
Это хуже, чем в гетто, — вспомнил Борис слова Швабрынина.
— Почему нельзя? Вас ведь много.
— Много, — согласился Тед. — Но вас больше. И вы нас боитесь. А еще… вы очень хотите знать то, что знать вам не следует.
… порой так бывает, что их отлавливают для продажи в некоторые институты… Исследования?.. Да…
И стало ему страшно. За Магду. За Теда. За водяного, хотя он и пытался утащить Бориса к своим дочерям. И вообще за них всех — других.
— А как вы живете с этим?
Тед улыбнулся.
— Как-как! Обычно. — Вампир заулыбался широко-широко. — Как и ты. Ты вот живешь по правилам своего мира и не крякаешь. Вот и мы. Не крякаем. — Тед вздохнул.
Наверное, вспомнил о Норисе, — подумал Борис. — Том самом вампире, убитом Магдой в «Изюме».
Тут же вспомнил: Если система рухнет, они всех нас раком поставят.
Значит, не все хотят. Хотят вырваться! Жить открыто, свободно. Но готовы ли мы, обычные люди, к такой правде?
Они, знаете ли, очень хорошо помнят Инквизицию…
Тед прав, люди никогда не перестанут их бояться.
Я чудовище… для таких, как ты, обычных…
Они живут тайно. Двойной жизнью, прячась ото всех — друзей, соседей, любимых. И в то же время открыто. Даже демонстрационно. Вон Тед не скрывает, что вампир. Магда по подвалам водяных ловит, духов вытаскивает. А еще балы…
Как Вы думаете, сколько их в городе?.. Не знаю… Около трети… Вы хоть понимаете, что такое треть населения Новосибирска?.. Понимаю. Надеюсь, Вы тоже это понимаете…
— Вас ведь так много! Как вы умудряетесь прятаться?
— Очень просто! — Тед рассмеялся. — Ты сам-то в нас еще неделю назад верил? То-то и оно! Неверие — вот наша защита.
Действительно! — подумал Борис. — Как все просто.
— Пока люди в основной своей массе не верят, что мы есть, — продолжил Тед, — думают, что это всего лишь игра, мы в относительной безопасности. Думаешь, та старушка, что Магду сюда вызвала, знает, с кем имеет дело? Нет! Почти все, кто обращается к ведьмакам, даже не представляют, с кем на самом-то деле имеют дело. Да и зачем им это? Главное, чтобы подвал был сухой. — Тед горько усмехнулся. — Еще все эти шоу телевизионные нам на руку. Пусть думают, что это аттракцион такой, где попялиться можно, поржать. А для тех, кто знает… у нас есть свои методы переговоров.
Тед замолчал, а Борис не стал уточнять — и так все ясно.
— Слушай, а Магда… она — кто?
— Она? А по клыкам не видно разве? — удивился Тед. — Она — оборотень. Иначе с чего бы на вампиров охотилась? Вампир на вампира не пойдет, а вот оборотню сил вполне хватит.
Из подъезда вышла Магда.
— Сидите?
— Сидим, — заулыбался Тед.
— Ну и славно! — Она селя рядом. Закурила. — Все, воды уже нет, водяной теперь не скоро сунется. Сунется — позвонят. Кстати, с боевым крещением тебя! — сказала она Борису. — Не думала, что ты такой смелый.
— Спасибо. — Борис тут же приосанился. Магда считала его храбрецом, а это многого стоило.
Тед что-то сказал. Магда рассмеялась. Борис улыбнулся.
Он уже согрелся и думал, что хорошо, когда можно просто посидеть вот так, на лавочке, поболтать. Особенно когда вокруг мирно, тихо, и небо кажется таким бескрайним. И мир, казалось, соглашается с Борисом. Он покачивал верхушками деревьев, шелестел ветерками.
Необычный,
другой
мир.
11.04–24.07.2009
Смерти нет
Смерти нет. Есть только страх.
Эту истину я узнала еще в далеком детстве, от своей бабушки Василины. Вернее, она была моей прапрабабушкой.
Я хорошо ее помню. Это была маленькая сухонькая старушка. Говорила она странно, незнакомо и смешно, а еще она любила пить чай с домовым Яшкой, раскладывать пасьянс и вязала множество носков.
Конечно же, я ходила в детский сад, в ясельную группу — мать не сильно доверяла столетней старухе, тем более, что она уже не могла выходить из дома. Но поскольку я то и дело таскала из садика самые разные болячки, то в итоге проводила много времени с бабушкой Василиной.
Я любила ее, не сильно шалила, всегда помогала сматывать шерсть в клубок и наливала чай маленькому мохнатому домовому, который жил в стенном шкафу и выходил только тогда, когда родителей не было дома.
Это случилось, когда мне было уже три года, даже три с половиной, почти четыре.
Бабушка Василина вдруг позвала меня. Я вошла в ее комнату и увидела, что она лежит в кровати в своем любимом платье, а рядом стоит домовой Яшка и кто-то незнакомый, высокий в черном развевающемся балахоне.
— Ты не бойся, внученька, — сказала мне бабушка. — Это всего лишь дух, он побудет у нас немного и уйдет.
Я покосилась на высокую фигуру в балахоне, фигура покосилась на меня.
— Смерти нет, — сказала бабушка. — Есть только страх. Запомнила?
— Да, — ответила я.
— Хорошо. А теперь я лягу и усну, а ты поиграй немного. Не шуми. Твои родители скоро придут.
— Хорошо, бабушка, — ответила я и убежала в свою комнату.
Родители, действительно, пришли вскоре. И выяснилось, что бабушка Василина умерла.
— Ты не испугалась? — спросила меня потом мать.
— Нет, — ответила я. — Бабушка мне все объяснила: смерти нет.
Когда мне исполнилось восемь лет, мать отвела меня к врачу.
— Вы знаете, — сказала она, — моя дочь совершенно не боится смерти!
— Не боишься? — поинтересовался у меня врач.
— Нет, — ответила я, — смерти нет.
В кабинете мне было интересно — он был совершенно не похож на прочие медицинские кабинеты. Вместо страшных плакатов с больными детьми и разрезами кишечника висели солнечные картинки с улыбающимися людьми.
— Вы знаете, — мать достала из сумки носовой платок, — моя дочь в детстве пережила страшную травму — у нее на глазах умерла прабабушка моего мужа. Глупо, конечно, было оставлять трехлетнего ребенка со столетней старухой. Но вы знаете… — мать томно вздохнула всей грудью, как бы говоря: ну уж вы-то точно меня понимаете! — И после этого она стала говорить, что смерти нет. Наверное, у нее шизофрения.
— Почему нет смерти? — опять поинтересовался у меня врач.
— Есть только страх, — ответила я. — Бабушка мне все объяснила тогда. В то утро.
А потом меня выставили за дверь.
Врач о чем-то долго говорил с матерью, та потом выскочила из кабинета вся пунцовая, сердитая. Схватила меня за руку и потащила домой.
— Больше мы не пойдем к этому врачу! Он ужасный специалист. Он ничего не понимает в детской психике.
Вечером домовой Яшка, как обычно, закутал меня в одеяло и неспешно устроился на краю постели.
— Линочка, — сказал он, — не надо всем говорить про духа в балахоне.
— Почему?
— И про смерть тоже не надо. И про меня.
— Ну, почемуу?
— Видишь ли, — Яшка покачал кудлатой головой, — не все люди могут видеть нас. Лишь некоторые, вроде тебя. И твоей бабушки, покойницы Василины Григорьевны. И те люди, которые не могут видеть нас, они… они, знаешь ли, нас боятся.
— Почему?
— Поймешь, когда вырастешь. — Конечно, я тут же надулась. — А пока пообещай мне, что никому никогда не будешь говорить ни про меня, ни про духа в балахоне, ни про других духов. И тем более про то, что смерти нет.
Я подумала немного. Решила схитрить.
— А когда я вырасту?
Яшка задумался.
— Когда тебе будет тринадцать лет, я тебе все расскажу. А теперь спи.
Спустя еще пять лет я усиленно стучалась в стенной шкаф, где за старыми шубами и пальто жил Яшка. Яшка упорно не желал выходить.
— Ты обещал, — гундосила я и даже подпрыгивала от собственного гундоса. — Ты обещал!! Ну, Яшка, не честно!!
— Честно — не честно, села бабка в кресло, — проворчала дверца шкафа. — Спать не даешь.
