На сытый желудок у меня часто возникают странные ассоциации. Песня возницы почему-то напомнила мне бесстрашных американских переселенцев, о которых когда-то я читал у Неруды. Песня, орлы, безграничный простор с мягкими увалами гор... Сердце мое наполнялось радостью.
Бодрым шагом направился я к конюшне. Мне вдруг захотелось увидеть лошадей, которых я так люблю. Они всегда будят во мне мысли об отважных покорителях неизведанных земель, о мужественных первопроходцах.
Возле конюшни госхозовские крестьяне сгружали навоз. Среди них — Начальник, Лейтенант, Бухгалтер и Редактор, Отступать поздно.
— Ну что, оборудовал дом? — Бригадир с лопатой в руках возвышался на вершине навозной кучи.
— Да.
— А зачем пожаловал?
— Э... Я...— не скажешь же, что пришел поглядеть на лошадей.— Я... хочу поработать!
— Ну, здорово! — Его рот, обрамленный куцей бородкой, растянулся в ухмылке.— Будешь сбрасывать навоз, им вот поможешь.
Я поискал глазами, кого это он имеет в виду? И увидел женщин.
Мне еще не приходилось работать рядом с женщинами, да и видел я их за четыре года лагеря считанные разы. Смущенно потупившись, я побрел к указанной бригадиром куче навоза.
— Возьми лопату и сгребай навоз вниз, а мы будем просеивать,— крикнула мне одна из крестьянок.— Да не очень надрывайся, смотри какой худющий — чисто обезьяна! И торопиться не надо!
Голос ее был мягкий, сочувствующий — давно не случалось мне слышать ничего подобного. Я был глубоко тронут. Гораздо чаще обращаясь ко мне, орали: «Пошевеливайся! А ну, быстрей!» — или что-нибудь в этом роде. Я почувствовал, что краснею, и не смел поднять глаза. Буду изо всех сил стараться, сказал я себе.
Я спросил у бригадира, где взять лопату.
— А почему явился без лопаты, сукин ты сын?! Небось идешь жрать — палочки не забываешь! Небось палочки для еды всегда при тебе!
Женщины захихикали. Я чертыхнулся — ничего себе смены настроения!
Пока я мучился, не зная, что предпринять, та, что первой заговорила со мной, протянула ключ:
— Сходи, у меня дома за дверью мотыга. Тебе будет удобно.
Покорно, баран бараном, я взял ключ.
— Первый дом в первом ряду. Ты найдешь. Дверь первая от угла.
— Там вывеска: «Ресторан «Америка»! — весело расхохоталась другая.
— Да ты глянь, что на твоей двери написано, ведьма! — Пока они смеялись и обменивались беззлобными шутками, я успел тихонько улизнуть.
Ключ, медный, самодельный, стертый до блеска от долгого употребления, еще хранил тепло ее кармана. Рассматривая, я повертел его в руке и даже благодарно погладил, словно это была ее рука.
У дверей никакой вывески, никакого «Ресторана «Америка», только почерневшая поленница да бельевые веревки. Я вошел. Комната меньше нашей, половину занимает теплая лежанка. Земляной пол чисто подметен, он такой ровный, что кажется залитым цементом, Никакой деревянной мебели. Вместо стола и стульев — глиняные возвышения; из глины и некое подобие кухонной полки возле лежанки: верх застлан старой цветастой занавеской. Чистота безукоризненная. На столе — вымытые до блеска бутылки и жестянки. Лежанка укрыта вытертым ковриком, поверх которого — аккуратная стопка залатанных одеял и кое-какая одежда; есть и детские вещи. Над веселенькой занавеской у лежанки приклеены к стене яркие картинки — кадры из фильма «Анна на шее». На печи — кастрюля с деревянной крышкой.
Я впервые один в незнакомом доме. Доверие согревает мою душу. Не сдержавшись, заглянул в кастрюлю. Стыдно, конечно, но хочется же знать, что там!
Схватил мотыгу и поспешил обратно к конюшне.
— Дверь запер? — спросила она, забирая ключ.
— Да,
Я принялся орудовать мотыгой. Женщина рядом запела.
Трижды прошел у ворот сестрицы,
Но не увидел любимую я-я!
— Эй, ты...— последовало непотребное, но такое красочное словцо, что все рассмеялись.
Чего это она так разъярилась? Она стояла ко мне спиной, и я видел только две смоляные косы и цветастую ватную кофту в темных заплатах.
Смешанный с землей навоз шел здесь на удобрение. Мы должны были разбивать мерзлые комья, а потом вывозить навоз на поля и укладывать там в кучи до весны. После своих блинов я работал как зверь и скоро накидал им здоровенную гору.
— Не так быстро, дурачо-о-ок!
Она так трогательно протянула это «дурачок», что я не мог не улыбнуться. Работала она сосредоточенно, не поднимая головы, и я никак не мог встретиться с ней взглядом.
— Сначала надо залить просо водой, потом варить...
— Сверху — наструганную морковку...
— Нет, морковь надо резать кубиками.
— С морковью не так вкусно, как со свеклой...
После недавней перепалки женщины легко перешли к кулинарной теме. Она глянула на них и крикнула:
— А по мне, ломтик персика лучше ведра гнилых груш! Да и вообще я бы ела только рис!
— Ну, где нам с тобой тягаться, с твоим рестораном «Америка»!
— Брось болтать! Я знаю, как приготовить просо, чтобы было похоже на рис.
— А ты приготовь для нас на пробу!
— «На пробу»? А ты не хочешь «на пробу» провести ночь на чужой лежанке? — И она рассмеялась. Смех ее был необыкновенно радостный и звонкий.
Опять завязалась шутливая перепалка.
И тут появился Хай Сиси. Пощелкивая кнутом, погоняя свою костлявую троицу, он прямо и недвижно восседал на передке повозки.
— Что, недоносок, уж не кончать ли надумал? — Лопата на секунду замерла в руках бригадира. Я заметил, что он наработал больше, чем другие местные.
Хай Сиси быстро слез с телеги и остановил лошадей.
— Лошади притомились, бригадир.
— «Притомились»! А может, ты, свинья, разленился?! — Бригадир прищурился. Он словно рос на глазах, а дюжий возница как-то сник, сделался ниже ростом. Мне стало жаль его. Очень уж он выглядел растерянным.
— Я еще с тобой поквитаюсь, слышишь, недоносок!
Возница совсем съежился. Даже я так не растерялся, когда у конюшни столкнулся с бригадиром.
— Распрягай к чертовой матери свою колесницу и бери мотыгу! Не уйдешь, пока не нарубишь два кубометра навоза! А не то я твою клячу!..
Угроза бригадира развеселила всех, даже Хай Сиси осмелился улыбнуться. Я мог быть доволен: меня бригадир все-таки бранил не так сурово.
Хай Сиси поставил лошадей на конюшню и появился уже с мотыгой.
— Откуда начинать, бригадир? — Он смиренно ждал приказа.
— Отсюда.— Тот показал прямо перед собой. Голос звучал утомленно.— Никак не слажу с этой смерзшейся глыбой.
Хай Сиси поплевал на руки.
— Дайте-ка мне,— решительно сказал он,
Вскоре они дружно работали бок о бок, согласно вскидывая один — лопату, а другой — мотыгу.
— Бес тебя задери! — вдруг выругалась женщина. Я так и не понял, к кому она обращается.
Я сосредоточенно разбивал смерзшиеся комья навоза, время от времени помогал женщине, если у нее не хватало сил, так что ей оставалось только сдвинуть в сторону мелкое навозное крошево.
Потом она оперлась грудью на черенок лопаты и мягким голосом запела:
Над песней моей не смейся, друг,
Развеет песня грусть-печаль мою.
Я только о печали и пою,
О радостях, знать, петь не суждено.
Песня народная, как и та, что пел возница днем раньше, я никогда ее не слышал. Женщина, сразу видно, не училась петь. Нас окружали навозные кучи, но я чувствовал себя как в горах, под лазурным небом; передо мной раскинулся бескрайний окоем. Грустно, что сама она, кажется, и не догадывалась, какую радость доставляло мне ее пение; пела небрежно и, как возница вчера, не знала цену своей песне.
За день мы с ней перелопатили гору навоза. Все осмотрев, бригадир остался нами вполне доволен.
— Кончай! — крикнул он.
Все потянулись по домам. Я вежливо обратился к женщине:
— Спасибо! Давайте помогу, отнесу мотыгу.
Она отставила лопату, с которой счищала остатки навоза, и глянула на меня, изумленная непривычной здесь вежливостью, а потом грубо бросила:
— Поможешь? Да ты глянь на себя — ну вылитая обезьяна, тощая, с серой рожей.
10
Наши все были в восхищении от преобразившегося «дома», Начальник поставил свой тазик на печку и уверял всех, что вода в ней достаточно уже нагрелась, чтобы умыться.
За ужином мы расселись вокруг печки. Ее тепло сплотило нас, мы стали разговорчивее. Редактор, как и положено человеку такой профессии, много чего разузнал. Он сказал, что это огромный госхоз, в котором больше дюжины отделений, разбросанных с севера на юг в долине меж гор. До ближайших соседей не меньше 10 ли[4] а до правления и все 20. Самое дальнее отделение расположилось у подножия гор, и туда нужно добираться целый день. В правлении — магазин, но поскольку сейчас туда завозили только соль, жители прозвали его «сольмаг». Понадобится что-нибудь купить, отправляйся пешком за 30 ли в Чжэннаньпу или поездом до полустанка, где поезд стоит всего минуту. Товарняк следовал в том направлении ежедневно в четыре утра.
