054-0101010.
В одной руке держит телефон, в другой бинокль.
— Юрик-Юрочка, здравствуй! Как я рада тебя видеть! Ты меня помнишь?
Стариком не выглядит, однако и не молоденький, под сорок. Улыбается приветливо, все та же славная, добрая улыбка, и трудно понять, рад или нет.
— Ну что ты, что за вопрос! Как я могу тебя не помнить? Всегда помню, и всегда с благодарностью.
С благодарностью? За что?
Шар его подплыл уже совсем близко, можно говорить без телефона, смотреть без бинокля.
— За что же с благодарностью?
Ей видно, что второй пристально вслушивается в их разговор. Коренастый, с крепкими плечами и шеей, и волосы щетиной. Но лицо довольно приятное, и тоже улыбается, только почему-то немного напряженно, с усилием. Кто же это такой? Совершенно незнакомый.
— За то, что ты вовремя оставила меня. Помогла мне разобраться. Очень повезло.
Вот тебе и на. А сколько было слез и жалких разговоров. И она тоже плакала, он был ей мил, но она устала от его доброты, от его нежности, от его деликатности. И у нее уже намечался кто-то другой, совсем не такой хороший, не такой добрый…
— Значит, ты на меня не сердишься?
— Сержусь? Наоборот! Ужасно рад тебя видеть.
— Ну, если не сердишься, тогда, значит, боишься — вон даже охрану с собой привел! — И она кокетливо улыбнулась второму.
Тот незаметно, но хмуро отвел глаза.
— Что ты, какая охрана, — засмеялся Юра, взял второго за руку и потянул его вперед. — Это мой друг, и вообрази, тоже Юрий.
— И он везде с тобой ходит? — продолжала кокетничать она. — Даже на свидания? Ну, тогда давайте оба Юрика ко мне! Кофеем напою. Мне таких пирожков с мясом положили — пальчики оближешь.
— Да, представь себе, такой смешной, — сказал Юра и занес ногу над бортиком, чтобы перелезть к ней, — ни за что не отпускал меня одного. Это он до сих пор ревнует к моему прошлому!
— Ревнует?
— Вот именно. Столько лет живем, и до сих пор ревнует.
Она оторопело подняла руку:
— Погоди… Я тебя правильно поняла?
— В каком смысле?
— Это твой… друг?
— Да, — спокойно произнес он и спрыгнул обратно на дно своей корзины. — Ты правильно поняла. И?..
Так вот почему у них голубой шар.
— И… ну и что… и ничего… бывает… — тупо забормотала она.
— Да, бывает, — согласился он.
— Но только… как же тогда… — Только что вспомненный подъезд, и батарея, и его ищущие горячие сухие губы явственно представились ей. — Ты ведь был… ты ведь тогда был…
— Нормальный? — усмехнулся он.
— Ну да. То есть…
— Я и сейчас не псих.
— Нет, я в смысле… как же ты тогда, со мной…
— Я себя тогда плохо знал. А хотелось, хотелось очень, прямо невмоготу… Но как хотелось, с кем — это я тогда боялся разбираться. И ты была тогда такая… как мальчик с античной вазы… очень мне нравилась.
— А теперь?
— А теперь вон какая, в полном цвету, женственная…
— И это тебе не нравится…
— Почему же, очень нравится. Одно удовольствие смотреть.
— Смотреть… — криво усмехнулась она.
— Если бы ты меня вовремя не бросила, мог бы совсем запутаться. Жениться, детей наделать… Мучений не оберешься, для обоих.
— Да, конечно…
— Вот благодаря тебе бог уберег.
— Но ты же хотел детей… Планы строил…
— А у нас есть. Сын и дочка. Дочка уже большая. Мы ведь теперь в Голландии живем.
— А, в Голландии…
— Да, много лет уже.
В Голландии он живет. И детки у него, пробирочные, сын и дочка… Дочка большая уже… Ну так пусть и катится. Пусть катится к себе в Голландию с этим своим… другом!
Голубой шар начал еле заметно отдаляться.
Ну и что это? Сказали ведь «наверстаешь упущенные возможности»… Как раз, наверстаешь тут.
Шар уплывал все быстрее. Удержать? А зачем.
— Вот так вот? Даже пирожками не угостишь? — с усмешкой крикнул он издали.
Она только рукой помахала.
Зазвонил телефон. О! кто-то ее вызывает!
На горизонте замигала красная точка.
В трубке незнакомый голос, называет чужое имя.
— Вы ошиблись номером, тут такой нет.
— Не может быть. 054-0101010?
— Да, но тут такой нет.
— А какая есть?
— Другая.
— Хм, другая, может, и лучше. Не могу только сообразить — кто.
— Ошибка на линии!
— Нет, тут ошибок не бывает. Вы меня вызывали. Чувствую, зовут меня сразу с двух сторон, одна сильно тянет, и знаю кто, да не очень хочется, а вы чуть-чуть потянули, но гораздо интереснее. Но я не могу догадаться…
Красная точка быстро превращается в блестящую перевернутую грушу. Надо остановить.
— Извините, ничем не могу помочь, — сухо сказала она и приготовилась уже отключиться. Но вдруг подумала — а что, если это опять какая-нибудь упущенная возможность? И опять она ее упустит? — А кто вы такой? Как вас зовут?
— Валид Замаль-эд-дин.
— Нет, я вас не звала. Не знаю никакого Валида.
Она знала нескольких Валидов из Восточного Иерусалима — сантехника, который ремонтировал ей ванную комнату, грузчика, который приносил ей газовые баллоны. Но нет, не знала она никакого Валида.
— Звали, звали. Не очень настойчиво, совсем слегка, но я сразу почувствовал. А вот давайте глянем друг на друга, и все станет ясно.
Не отвечая, она отложила телефон и взяла бинокль.
Высокий сухой старик с резкими чертами лица, волосы седые, но брови и узкая полоска усов над губой черные, будто крашеные. А на отвороте пиджака поблескивает что-то — ба, да никак золотая звездочка! Как на парад вырядился! Нет, не нужен мне этот старый гриб соцтруда. Она схватила телефон:
— Извините, но…
— Ну точно! — закричал в телефоне молодой хриплый бас. — Так и думал, что это ты!
И в ту же минуту она тоже догадалась, кто это. Шар его быстро приближался, и из корзины, перевесившись через бортик, махал ей телефоном и биноклем высокий худой мужчина, на глазах превращаясь в юношу с тонким горбатым носом и черными прямыми прядями вдоль смуглых щек.
— Вилька! Вилька-а! Это ты? — радостно завопила она. — Стой, хорош! Больше не молодей!
— Ну то-то, — удовлетворенно проговорил Вилька Замалдинов, зацепив край ее кабины крюком на длинном шнуре. — А то — не знаю, не вызывала…
— Вилька, ну кто мог подумать…
— А ты меньше думай. Всегда лишним думаньем занималась.
— Брось, Вилен, я так рада!
— Рада? Ну и я рад. Но давай сразу уточним. Не Вилен, а Валид.
— Какой еще Валид? Откуда?
— А оттуда, что никакой я не В. И. Лен. Мать, дура, назвала, думала, так мне будет легче по жизни, а дома я всегда Валидом был. Ну а теперь какого мне хрена таскать на себе вашего Кузьмича.
— Нашего?!
— Ну ясно, вашего, вашей крови был товарищ. И берите его себе, а мне теперь ни к чему.
— Да ну тебя, а мне-то к чему. Кончай грузить, Вилька!
— А, не скажи, не скажи! Вы его всегда любили, как же вам своего не любить. Да вы и Йоську любили, хоть и не ваш был. Помнишь, как ты слезки проливала, когда сдох?
— Да где я проливала, что ты несешь? Сам, небось, тоже плакал.
— Нет, я не плакал, а молитву благодарственную принес Аллаху!
— Да ну? Ты в детстве Аллаху молился? — У нее не помещалось в голове, что в их общем антирелигиозном детстве кто-то мог молиться какому бы то ни было богу.
— А то! Мы не то что вы, мы своего бога никогда не забывали. Ну а теперь-то ты как, вспомнила своего? У вас в Израиловке — там ведь вашим всем положено помнить?
— Да чего ты, правда… — растерянно бормотала она. — Чего несешь… Только встретились… Что за разговор! Ваши, наши… Ты прямо расистом заделался.
— Не расистом, а татарином.
— Да ты же и всегда им был!
— Это да, это точно. Это вы мне забыть не давали. Думаешь, не знаю, как вы про нас говорили? «Эта грязная татарва из подвала!»
— Никогда я про тебя такого не говорила! Да ты чего вообще? Мы ведь с тобой всегда были заодно, помнишь? Мы с тобой против всего двора!
Красивое татарское лицо исказилось издевательской гримасой, заново старея с каждой секундой:
— Дура ты была, дура и осталась. «Заодно!» Ты со мной почему водилась?
— Не знаю… так просто… ты мне нравился…
— А я с тобой почему?
Словно и не было этих десятков лет. Вовсе ни к чему был ей весь этот нелепый, неуместный разговор, и сам Вилька лучше бы не появлялся, лучше бы остался симпатичным детским воспоминанием, теперь безнадежно испорченным. Но она всегда подчинялась ему, изобретателю и заводиле всех их игр и вылазок, старшему, сильному и опытному, невольно подчинилась и теперь.
— Почему? Ну, наверно… я тебе тоже нравилась?
Пожилой чернобровый мужчина — Вилька? Валид? — даже сплюнул.
— Э, толковать с тобой. «Нравилась!» Дура-пемпендура!
— А, помнишь все-таки!
— Такое не забывается. Пемпендури-бринджи-анджи.
