— Да конечно, нет проблем, — согласился Гуров.
Гурова позвали к Кате утром. Она лежала на спине в домашнем брючном костюмчике, закрыв глаза. Когда он вошел в пределы чувствительности ее эмпатического сканера, которые уже научился определять за время их короткой первой жизни, она сразу открыла глаза — и они как будто вспыхнули.
— Сережа, — сказала она тихонько и чуть–чуть нараспев, — милый Серый, иди ко мне скорей.
Она немножко изменилась: появились заметные веснушки, чуть–чуть другой была форма носа.
Он сел на кровать, они поцеловались, она заползла ему на колени, расстегнула рубашку и стала гладить ему живот.
— Ну, вот теперь верю, — сказала она, — Живот твой, волосатый, родной. И радуешься ты очень натурально. А то я боялась, мои ментальные останки зачем–то виртуально препарируют. Таких, как я, специализированных андроидов, тем более старых, редко восстанавливают, только в особых случаях. Думаю, бедная я ублюдочная душа, и после смерти нет покоя.
У Гурова от жалости перехватило горло.
— Серенький, плакса у нас я, а ты не плакса, а мужественный герой. Расскажи лучше, как ты заставил их меня восстановить? Меня ведь убили эти лягушки? Им было и меня жалко, и тебя. Но по своим правилам они были должны.
— Какие лягушки? — удивился и насторожился Гуров.
— Ну «Петров» этот, в нем сидели сознания целого, что ли, комитета расы, откуда были мои аналитические программные импланты. Раса эта немножко похожа на лягушек. Ах, да, я еще не хотела тебе про них ничего говорить. В памяти какие–то странные провалы. И импланты лягушачьи я почему–то не чувствую.
— Лягушки сами предложили тебя восстановить, но без имплантов.
— Не восстановили бы меня, если бы не ты. Но меня, — Катя улыбнулась, — лягушки тоже зауважали. Я в самый последний момент, перед выстрелом успела это эмпатически почувствовать. Но все–таки как же тебе удалось?
— Да я ничего не делал. Лягушки сами через пару дней сказали, что восстановить тебя требует их долг чести. Я прямо охуел, если честно. Там ведь был некрасивый и глупый с моей стороны момент. Я еще не сообразил, дурак, что, может, тебя удастся восстановить. Голова после микроинсульта варила плохо…
— Микроинсульта? — удивилась Катя. — Я же тебе наладила давление.
— Когда тебя застрелили, у меня случился микроинсульт. Но меня уже тут вылечили. Ну, и то ли от горя, то ли от последствий инсульта я совершенно отвязался. Когда лягушки вдруг сказали мне, что считают меня в каком–то смысле своим собратом, да еще предложили за тебя материальную компенсацию — я распсиховался и ответил, что деталей их анатомии не знаю, но прошу засунуть эту компенсацию себе в жопу. И нахально попросил присутствовавшего Иванова перевести это предельно точно.
Катя начала слабенько хохотать, стуча по Гурову кулачками, задыхаясь и повизгивая.
— Чего ты ржешь, — смутился Гуров. — Надо было тебя вытаскивать, а я выебывался, как последний мудак.
— Над собратом лягушек… по сексу… ржу… — задыхалась Катя, — и над трудностями… перевода… Понимаешь … нет у них жоп… Ой, не могу…
Отсмеявшись, Катя сказала:
— Серый, возможно, именно это так на лягушек и подействовало.
Гуров почесал затылок.
— Может, и впрямь сдуру угадал. Короче, лягушки предложили тебя восстановить, а Иванов охотно согласился и тоже сказал, что пойти навстречу моей просьбе, — долг чести. Правда, Иванова я не очень понял — если долг, то почему нужна моя просьба? Лягушкин долг чести для меня понятнее.
— Я, кажется, немного понимаю, — задумчиво сказала Катя. — Они тебя признали существом чести. Ну, если нормально сказать по–русски, человеком чести. Некоторые расы придают этому большое значение. Но есть свои тонкости и различия. Лягушки меня, возможно, и без твоей просьбы восстановили бы. Однако администрируют тут не они, а Иванов. А у него трактовка чести поуже из–за всяких инструкций.
— Ебена вошь, куда меня занесло! — удивился Гуров. — Хватит ли денег купить приличную шпагу? Кстати, я вспомнил, что Иванов между делом назвал меня человеком чести. Я подумал, фигура речи.
— Насчет шпаги ты, возможно, хохмишь зря, — заметила Катя, усмехнувшись. — Институт дуэлей у некоторых рас есть. Для лягушек это невозможно — они слишком коллективно мыслят. Зато у них есть метод восстановления чести посредством самоубийства — самураи отдыхают. Отчасти поэтому они меня и зауважали, что самоубийство у них важный элемент культуры. В общем, набор разных забавных примочек тебе, возможно, усвоить придется.
— Да на хуй они мне все сдались? — удивился Гуров. — Заберу тебя, и забудем про них. Ты, судя по блудливым иносказаниям Иванова, теперь вроде как моя рабыня. Как он интеллигентно выразился, допускать несертифицированного и непредсказуемого андроида к работе он не имеет права и воссоздает тебя на мою ответственность.
— Как скажешь, белый хозяин. Но насчет забыть про них — не уверена, что у тебя получится. Человек чести — довольно редкая птица среди аборигенов на Земле. У них могут быть к тебе предложения. И очень соблазнительные.
Телефон щелкнул и из него по громкой связи раздался голос «Сидорова».
— Доброе утро, ребята. Можно зайти?
Катя с Гуровым переглянулись. Гуров пожал плечами.
— Доброе! Можно! — ответила Катя.
Зайдя через пару минут, «Сидоров» представился Кате, весьма точно передразнив в конце интонации Иванова:
— Я тут лепилой, Катерина. Зовут…э-э… Сидоров.
Катя рассмеялась.
— Сами такую оригинальную фамилию придумали?
— Обижаете, хозяйка, — ответил «Сидоров». — Такое суперское погонялово только Сергей Александрович мог придумать. Да и то, я думаю, лишь в состоянии просветления после отходняка.
— Отходняка? — удивилась Катя.
— Да ерунда, — торопливо вклинился Гуров, — выпил немножко, чтобы скоротать время твоего отсутствия.
— А почему господин «Сидоров» употребил термин «отходняк»? — настороженно спросила Катя. — Сережа, ты успел какой–то гадости принять?
— Да нет, — успокоил «Сидоров», — умеренный передозняк снотворного, усугубленный алкоголем. Но все уже исправлено. Собственно, я к вам с деловым предложением. Пошли кого–нибудь сожрем? Катерина уже, наверное, способна самостоятельно перемещаться?
Катя осторожно встала с кровати, тихонько прошлась по комнате.
— Вроде способна. А далеко идти?
— Метров триста.
— Пошли.
После завтрака «Сидоров» увел Катю на процедуры. Вернулась она часа через два, очень уставшая, попросила Гурова лечь с ней, уткнулась в него и тут же заснула. Гуров тихонько лежал, размышлял о стремительно развивающихся событиях последних дней. А потом тоже задремал.
Проснулся он от поцелуя.
— Хозяин, — прошептала Катя ему на ухо. — Понимаешь, срочное дело. Срочно надо с тобой трахнуться. А то лопну. Или тресну. Имущество твое пропадет.
— Как ебаться, так ты есть. А жениться?
— Тебе что, так плохо?
— Нет, хорошо. Нескучно так. Ну, если честно, — замялся Гуров, — то не знаю. Видимо, хохляцкая кровь играет. Вдруг зачем–нибудь пригодится. А тебе что, жалко, что ли?
— Серенький, родной, зачем может пригодиться женитьба на списанном тебе в рабство андроиде? Ты радикально расширяешь мои представления о хохлах.
— Нет, ну если ты опять будешь кончать жизнь самоубийством в ответ на мое скромное предложение, то я его сниму.
— С лягушками это было не предложение, а односторонняя попытка объявления меня своей женой, ты и спрашивать–то не пытался.
— Так, сейчас выяснится, что ты покончила жизнь самоубийством от феминистской обиды, что я тебя не спросил. Значит — отлуп? Гарбуз, как говаривали у нас в поселке? (когда–то в украинских деревнях символом отказа в сватовстве был гарбуз (тыква). — Примечание автора).
— Ни, чому ж гарбуз. Я згодна. А що дах у тэбэ йиде — так у мэнэ вин йиде сильнишэ. (Нет, почему же гарбуз. Я согласна. А что крыша у тебя едет — так у меня она едет сильнее. — укр.).
— Моя дружина будэ розмовляти зи мною украйинською мовою? (Моя жена будет разговаривать со мной по–украински? — укр.) — восхитился Гуров.
— Иноди. (Иногда — укр.). И только если ты со мной абсолютно немедленно трахнешься, сачок хохляцкий!
— До свадьбы доживешь? — строго спросил Гуров.
— Честное благородное слово!
Он повернул ее к себе спиной, и, нежно поглаживая соски, осторожно вошел в нее. Вначале Катя двигалась неторопливо, а потом вдруг резко ускорилась, движения стали совсем частыми и мелкими, она протяжно застонала, сжала мышцы внутри и быстро, как в бреду, забормотала:
— Вот сейчас–сейчас… ну, кончи–кончи–кончи…
И, почувствовав его судороги и услышав полувыдохи–полувсхлипы, с которыми он кончал, стала уже двигаться, подлаживаясь к его вначале усилившемуся, а потом угасающему ритму, облегченно и радостно вздохнула и рассмеялась…
