Весной угор первым принимает солнце, подставляет под его ласковые лучи свои бугристые бока, вдыхает свежий ветер и запахи молодой травы. Мало в деревне жителей, оставшихся равнодушными: каждый, хоть ненадолго, да приходит на угор в ожидании, когда пронесёт реку. Для всех это торжественное событие, которого ждут всю долгую зиму.
Вечерами сюда, к скамейке, стягивается и стар, и млад.
«Послюнявиться», как выражался мой отец.
Трескотня ледолома прошла, но представление не окончено. Извилистый поворот, как театральный занавес, выпускает на прямой плёс белым лебедем сойму. Это сооружение представляет собой огромные плоты заготовленного зимой леса с бытовой избой, с весёлой командой сплавщиков. Увидев сойму, люди облегчённо выдыхают, точно сами помогли ей появиться. Каждый воспринимает увиденное по-своему: для одного – это «алые паруса» мечты о сказочной жизни, для другого – уплывающие безвозвратно годы…
* * *
Постепенно я взрослел. Менялись мои интересы.
С младшим братом нас разделяли одиннадцать лет, поэтому ничего общего с ним быть не могло. Мало помню наши отношения. Разве что один эпизод.
Купили мне родители модную, красивую кепку. Собираюсь на гулянку, ищу её – нет нигде. Пошёл на улицу. Разузнал: Валька забрал. Я кинулся под Михаленино, на перевоз. Бегу под гору, смотрю – вываливает навстречу. Надо было видеть… Сам весь в глине, новый картуз в глине, козырёк набок. Попало ему, конечно.
К сверстникам я интерес утратил. Со взрослыми парнями было куда веселей. Выпивка. Подружки. Растревоженное тело и душа испытывали великую смуту. Я мечтал встретить красавицу. Ну хоть чуть-чуть похожую на героинь кино: Серову или Ладынину. Моя мечта – белокурая. У нас в деревне таких не было, и я подался в сторону Варнавино – «города», как хотели считать его старожилы.
По-родственному заглянул к Антоновым. Их сын, Володя, приходился мне двоюродным братом и закадычным приятелем.
Решаю, куда дальше идти. Рубль, полученный на мороженое, кажется, скоро насквозь прожжёт карман брюк. Подаю его продавщице и стою в ожидании своей порции мимолётного счастья. Стою – и чувствую на себе взгляд. Поворачиваю голову. На меня с интересом смотрят огромные серые глаза… белокурой, моей мечты.
Так и не знаю, ел я тогда мороженое или нет?
С этого момента всё во мне перевернулось – Она незримо преследовала меня днём и ночью.
В зимние каникулы, на Новый год, не ожидая от деревенского Деда Мороза никаких сюрпризов, я засветло отправился в Варнавино. Остановился у Антоновых. Вовка утюжил брюки и собирался на бал-маскарад. Мне тоже, как могли, придали городской вид. Обменяли валенки на ботинки, аккуратно причесали.
Тётка Шура для поднятия в нас боевого духа взяла балалайку и ободряюще сыпнула вслед:
Меня судили на бору
За Матанькину дыру.
За её черной хохол
Да пишут пятый протокол.
Мы у Дома культуры.
Людей – не протолкнуться. Очередим в раздевалке, ждём. Народ прибывает. В этой толпе я вижу знакомое лицо. Взгляды наши встретились.
Она растворилась в массе.
Музыкальное сопровождение бала – баян и входившая в моду радиола. Зал задышал музыкой. Я ищу свою золушку. Вижу её. Танцует с одним, её перехватывает другой и ещё – Володя, мой двоюродный брат. Зависть моя не знает предела. И безысходность… Полная.
После вальса Володя, разгорячённый, подходит ко мне:
– Она хочет пригласить тебя на «белый» танец.
Но ведь я не умею!.. И уйти ноги не несут. Объявляют «белый» танец. Дрожу, как на верном лазу при охоте с гончей…
Подходит.
Подходит с такой завидной уверенностью.
– Пойдём танцевать.
Моя бессонная мечта, нарисованный образ стал явью.
Её звали Лиля Луковицкая.
Бал подходил к концу. Все, вероятно, определились со встречей Нового года. Вижу – из оживлённой группы, с другого конца зала она направляется в мою сторону. (Ну, думаю…) Нежно берёт меня за руку и ласково произносит:
– Проводи меня.
Я, тушуясь, подался следом.
Провожаю её до дома. Она показала мне затемнённое окно своей спальни и… не спешила домой. Потоптавшись у входа, как-то невольно мы оттопали от него и, приблизившись друг к другу на дозволенное расстояние, тихо шли по пустой улице. Куранты отбили двенадцать, и мы, обменявшись взглядами, поняли, что это, возможно, и есть настоящая встреча Нового года.
Медленно, как по заказу, падал снежок, крупными снежинками щекоча лицо. Мы ловили их руками, разглядывали.
Она,
заметив на моей щеке снежинку,
с уверением, что не тает,
неожиданно прижалась к ней.
Я почувствовал её губы…
При расставании Лиля предложила: «Завтра вечером родителей не будет, приходи».
На другой день, сдав городскую обувку, я отправился к ней. Тихонько постучался. Переступил высокий порог. Повесил пальто на вешалку и робко присел у порога на краешек стула.
– Напугался? Нет никого…
Она крутилась рядом в куцем халатике, не смущаясь, походя задевая меня, своим поведением всё больше придавая обстановке вид домашней. Я постепенно успокоился и просто смотрел на неё. Млел… С какими-то крапинками цвета спелой ржи в длинных, распущенных волосах, гибкая, она была чуть ниже меня ростом.
Время двигалось к ужину. Сели за стол. Она, согласовывая, спросила:
– Разве бывает праздничный ужин без стопки?
От такого предложения на душе просветлело. Здесь-то уж мы себя покажем – не дилетанты. Я согласно отмолчался.
Она достала из шкафчика графин, поставила гранёные рюмки, сама налила по полной.
– За что пьём?.. – и тут же, поправившись: – За Новый год!
Я уверенно взял рюмку. Первым привычно выпил до дна. Обстановка стала теплее. Я ждал, ну вот она сейчас скажет: «Пошли спать» – и предложит: или я иду спать в её комнату, она остаётся здесь, на двуспальной, или наоборот. Смотрю, она разбирает кровать и, приготовив, обыденно говорит:
– Давай ложиться, поздно уже, я устала.
Без демонстрации раздевается, укладывается к стенке, явно обозначив моё место. Я начал потеть… Сам в нерешительности: снимать брюки или нет. На мне великолепные свадебные брюки отца, сшитые из отличного английского бостона. Отцу в них так и не пришлось пощеголять – помешала война. Сегодня они, узкие, с подмылком, «забережённые» отцом, дождались меня.
Вот так и сидел я на кровати своей мечты.
В штанах! В paстерянности…
Не выбрав ничего умнее, я завалился прямо в одежде. Её терпению пришёл конец. И в качестве последнего аргумента:
– Я тебе завтра брюки гладить не буду.
Сдаюсь. Сейчас лучше быть «ведомым». Сознание обволакивает ощущение невесомости. Мы замолчали. Дальше слова были не нужны.
Сначала она…
Затем начал «тонуть» и я…
Мы перестали существовать
для остального мира.
Эта ночь была слишком коротка.
Очнувшись, я почувствовал её отсутствие. Слышу потрескивание горящих дров в печурке – пожалела меня будить, топит сама. Вижу её, ставшее таким родным, лицо. На щеках играют румяные зарницы пламени. Подошла ко мне, коснулась пальчиком носа:
– Вставай, соня, я уже завтрак сготовила.
Наскоро перекусив, снова легли в ещё не остывшую после ночи кровать. В дверь много раз барабанили. Мы заговорщицки молчали.
Зима прошла для нас необычно. Беспокойно…
Она – ученица выпускного класса. Нужно готовиться поступать в институт. Встречались редко. Ночевать у неё мне больше не приходилось. Уходил в ночь по заснеженному полю, через Красницу – овраг, до которого она при любом моём сопротивлении провожала. Уходил с напутствием, дороже которого ничего с тех пор не слышал:
– Я ЖДУ ТЕБЯ ВСЕГДА!!!
А иногда, не успев сходить в школу после свидания с ней, я получал письмо с узнаваемым угловатым почерком на конверте, от одного прикосновения к которому бросало в дрожь…
* * *
Я собираюсь в Варнавино за хлебом. По пути встречаю отцовского напарника Николая Карпова. С его сыном, Лёвкой, мы учимся вместе и сидим за одной партой. Именно Лёвка и был моим неожиданным спасителем, когда я провалился осенью под лёд, в то время, как все остальные только глазели.
Пошли вместе – вдвоём надёжней и веселей. За околицей, обернувшись, мы увидели, что нас неспешной рысцой догоняет стая собак. Ну, бегут себе и бегут. У них, небось, свои неотложные дела. Весна. Начало марта – «нерест». Мы продолжаем спокойно идти. Но стая поравнялась с нами, и начинается что-то непонятное. Собаки окружают, и к Николаю в ноги бросается неказистая маленькая собачонка. Его, домашняя, Дамка.
