Ознакомительная версия.
– Я думаю, тысяча долларов помогут решить нашей гимназии проблему с протекающей крышей.
– Тысяча?! – ахнула мамаша, прикрыв рот рукой, на которой полыхнула россыпь мелких бриллиантов в обрамлении белого золота.
– Ну, если вы не сможете…
– Смогу! – выкрикнула она и выбежала из кабинета так стремительно, что Владлен Петрович и рта не успел открыть.
Она принесла деньги не следующий день.
Тысячные купюры были завёрнуты в ту самую косынку, которая душила её вчера. Мамаша положила свёрток на стол и отдёрнула от него руку, словно он жёг ей пальцы.
Кольца на руке не было.
– Тут всё до копеечки, – мёртвым голосом сообщила она и пошла к двери.
– Приводите завтра свою дочь в четвёртый «г» класс, – сказал ей вслед Владлен Петрович, но мамаша никак не отреагировала.
Вышла, тихо закрыв за собой дверь.
– Эй, а платок?! – крикнул директор, но дверь так и осталась закрытой.
Трогать чужую косынку явно не первой свежести было неприятно, но «Жигули» пятнадцатой модели цвета «баклажан» требовали жертв.
Владлен Петрович брезгливо развернул свёрток и пересчитал деньги. Двадцать шесть тысяч пятьсот рублей – тысяча долларов по нынешнему курсу.
Косоротов улыбнулся, достал бумажник и добавил к пачке денег своих три тысячи пятьсот рублей.
Тридцать тысяч – копейка в копейку. Он любовно погладил пачку.
Литые хромированные диски, спойлеры, антикрылья и тонировка теперь ему обеспечены, потому что он сможет, наконец, забрать «Жигули» из салона. И чёрт с ней, с потрёпанной косыночкой, пахнущей чужими духами…
Пару раз он видел эту Олечку а коридоре.
Худенькая, бледная до прозрачности, с огромными серыми глазами, кажущимися ещё больше на фоне не отросших после химиотерапии волос.
Она жалась спиной к подоконнику среди бушующей кричаще-визжащей кутерьмы перемены.
– Лысый скелетон! – проорал в её адрес рыжий здоровый парень лет двенадцати. Он пихнул её кособоким рюкзаком в бок и побежал дальше.
Косоротов отвёл глаза и постарался побыстрее проскочить бурлящий школьными страстями коридор. Он был сторонник теории, что в этом мире выживает сильнейший. Тот, кто злее, нахрапистее, зубастее и не обременён дурацкими принципами.
«Жигули» пятнадцатой модели уже перекочевали в гараж Владлена Петровича, дожидаясь свой порции тюнинга…
Да, в этом мире выживает сильнейший.
И это единственно верная правда.
О том, что какая-то женщина бросилась под трамвай, он узнал из вечерних «Новостей».
– Смотри, Владик, смотри! – с набитым ртом закричала Зоя, тыкая пальцем в маленький экран кухонного телевизора. – Смотри, вот дура-то, сама под колёса кинулась! Шизофреничка, наверное!!
На ужин была запеченная курица. Зоя с азартом вгрызлась в куриную ножку, косясь на экран одним глазом.
На экране растерянный водитель трамвая рассказывал в микрофон о том, что какая-то женщина спокойно шла по пешеходной дорожке, но, заметив приближающийся трамвай, вдруг бросилась под колёса. Затормозить он не успел. Женщина скончалась до приезда «Скорой».
Камера деликатно скользнула по земле, выхватив лужу крови, полу поношенного пальто и безжизненную руку с тонкими, детскими пальчиками.
Владлен Петрович вскочил.
Он узнал эту руку. Он узнал бы её из тысячи рук, а почему – он понятия не имел.
– Ты чего? – подняла на него удивлённые глаза жена.
– Эта женщина покончила с собой, точно вам говорю! – затараторила в микрофон какая-то тётка в меховом жилете. – Полчаса тут по дорожке ходила, ходила! Как трамвай приближающийся увидит, так бледнеет вся и через пути перебегает! Прямо перед трамваем! Да вы вот у людей поспрашайте, они вам расскажут, что водитель нисколечки не виноват! Она специально под колёса бросилась, а перед этим тренировалась ещё! Я тут в киоске недалеко торгую, так мы с напарницей даже в милицию звонить хотели, да не успели, всё-таки зацепило её…
Косоротов вышел в коридор и одел дублёнку.
– Ты куда? – выскочила за ним жена, на ходу вытирая жирные губы салфеткой.
– Пойду, прогуляюсь.
Никогда так не ныло под ложечкой.
Никогда жена не казалась такой толстой и глупой.
Оно так и не дождалось своего тюнинга, его «баклажановое» счастье.
Вот уж не думал Владлен Петрович, что самоубийство какой-то чокнутой мамаши так выбьет его из колеи!
Вот уж не думал…
Ведь в этом мире выживает сильнейший.
«Прогулка» закончилась тем, что он взял в гараже машину, разогнался и со всей дури влупился в кирпичную стену. Нет, не так, чтобы самому пострадать, но пятнадцатой модели несладко пришлось: оптика, бампер, капот – всмятку. Он так и не понял, что на него нашло – то ли с управлением он не справился, то ли специально он это сделал, – не понял! Но когда Косоротов вышел и осмотрел разбитую машину, под ложечкой перестало ныть, а чувство, которое он не смел даже про себя называть «виной» как-то заглохло. Почему-то вид разбитой машины успокоил его. Он бросил ключи на капот и пошёл, куда глаза глядят.
Между гаражными рядами задувал злой зимний ветер, и было трудно идти по обледенелой колее.
«Возьмите мою девочку, Олечку, возьмите, возьмите, она умненькая, она отличница, у неё всё-всё получится!»
Не будь у неё этого возмутительно дорогого кольца на пальце, он попросил бы тысяч десять, не больше, а то и пять.
И с чего он вообще взял, что имеет к её самоубийству какое-то отношение? Напилась баба, или в любовных передрягах запуталась, вот и…
Только ездить на «Жигулях» он всё равно не сможет, и продать не сможет, несмотря не то, что считает себя злым, напористым и не обременённым дурацкими принципами.
Её хоронили в метель.
Мёрзлая земля гулко стучала по крышке красного гроба.
Косоротов стоял в стороне от группки заплаканных тётушек и курил одну сигарету за другой. Он бросил курить лет пятнадцать назад, но сегодня без сигарет не смог обойтись.
«И зачем я сюда припёрся?» – в сотый раз задал он себе вопрос и в сотый раз не нашёл на него ответ.
Владлен Петрович глазами поискал Олечку. Она стояла рядом с какой-то женщиной, обнимавшей её за плечи, и почему-то смотрела на небо – такое же белое, как и сугробы. Олечка не плакала, а как будто что-то выискивала глазами в белом безграничном, бездонном пространстве.
Наверное, кто-то сказал ей, что мама теперь на небе, догадался Владлен Петрович.
«Самоубийство – грех, – подумалось вдруг ему. – Страшный грех! Ведь не зря самоубийц раньше хоронили за воротами кладбищ!»
Он прислушался к себе – стало ли ему легче, от того, что мамаша Олечки страшная грешница?
Вроде не стало.
На могиле поставили деревянный крест, к нему прислонили пластмассовый дешёвый венок. Тётушки, плотной стайкой окружив Олечку, повели её к автобусу.
Только одна тётка осталась стоять – та, которая обнимала девочку у могилы.
Отбросив сигарету, Косоротов подошёл к ней и молча положил на рыжеватый холмик шесть красных роз, которые всё это время держал за пазухой.
– Это взятка её сгубила! – вдруг всхлипнула женщина.
Косоротов вздрогнул, словно его ударили по лицу.
– К-какая взятка? – еле ворочая языком, зачем-то переспросил он.
– Как Олечка заболела, у Анны Андреевны тоже болезнь началась – депрессия. Но она боролась, лечилась, понимала, что ребёнок целиком от неё зависит. Она справилась и со своей болезнью, и с Олечкиной, квартиру продала, угол снимала, но справилась! А тут пришла как-то вся в слезах, говорит – кольцо надо продать, а то Олечке в школу далеко ездить придётся. Она слабенькая, ей на остановках зимой стоять нельзя, а на домашнее обучение у Анны Андреевны денег не хватит. Я ей говорю: иди в прокуратуру жалуйся, а она – не возьмут у меня одной заявление, нужно чтобы все родители под ним подписались. А кто ж подпишется? Все боятся, везде круговая порука… Сдала она кольцо в какой-то ювелирный магазин за полцены, Олечку в школу устроила, а сама как не своя стала. Таблетки свои пила, но не помогало. Пришла ко мне как-то, не в психушку же мне, говорит, ложиться! В ребёнка пальцем тыкать будут, что мать сумасшедшая. В общем, не пошла она к докторам, да и денег у неё уже не было. А то кольцо ей сильно дорого было, она даже когда дочку от лейкемии спасала, не продала его. Всё говорила: единственное, что сможет девчонке в наследство оставить – это кольцо. Я точно не знаю, откуда оно у неё, я ведь соседка просто, не подружка даже, но вроде бы отец Олечкин это кольцо ей подарил. Вот беда так беда!.. Анна Андреевна как кольцо продала, ходила мрачнее тучи и обмолвилась как-то, что дочке, наверное, в интернате лучше будет, чем с ней. Ох, не уберегли мы Анну Андреевну…
– А отец-то где? – спросил Косоротов, закуривая.
– Да шут его знает, – пожала плечами тётка и медленно пошла к воротам.
Косоротов тоже пошёл, но не за ней, а в другую сторону, – туда, где в ограждении были отогнуты два прута, и на остановку можно было попасть по короткой дороге.
Ознакомительная версия.
