Отчаянные старания окупились сторицей.
Соляная крошка засыпалась в верхний жернов по первое число, по насечку, обозначающую верхний уровень. Проходила по косым бороздкам и высыпалась наружу мелью. Если прогнать такую мель несколько раз, получался однородный порошок весьма себе неплохого качества, а главное, без монотонных мускульных усилий.
Энергии вращения отыскалось несколько побочных применений. Пораскинув мозгами, Синица придумал, как такую энергию передать в ударно-долбительную, для того чтобы не дробить крепкие соляные слитки вручную. Также на зубчатую передачу ладилось деревянное колесо, заменяющее гончарный круг. Отчего и качество, и количество посуды в хозяйстве заметно возросло. Еще сила реки позволяла в считанные секунды пробрать отверстие или паз в сколь угодно толстой бревнине.
Синица торжествовал. И даже позволил себе оприходовать бутылочку самогона на цели, не имеющие с дезинфекцией ничего общего.
…Поселок будто бы вымер. Не показывались даже вездесущие околоточные с автоматами. Казалось, все ждали его визита и попрятались специально. Синица сбросил заплечный мешок, уселся рядом. И от неожиданности вздрогнул: по земле, заставляя зудеть ступни, пронесся низкий гул, переросший в густой многоголосый хор, задребезжали стекла, встрепенулись с крыш голуби.
Вон оно где все. Синица зевнул. В молельном доме. Время ежеутреннего намаза… Сотни глоток тянули резину гимна, въевшегося с раннего детства в подкорку. Синица усмехнулся криво. Он мог не петь. Это, правда, стоило многого. Рев, в котором уже было не разобрать слов, достиг наивысшего пика и вновь растекся в утробное мычание, смолкнув, наконец, совсем. Распахнулись ворота, и из поселкового собрания — длинного барака под звездой на коньке — потоком повалил народ. На трудовые подвиги шагали молча, сосредоточенно, некоторые смахивали слезу. Редкие женщины — в красных платках, остальные с непокрытым теменем.
Синица вздохнул. Ждать ему до полудня, до обеда, пока немного не протрезвеют. Сейчас ничего ему не сменять.
От толпы отделилась председательша, спикировала подобно коршуну, зорко узрев жертву:
— О, птица-синица, опять ты прилетел в наши веси?
— Да. Снова.
— Ну, пойдем, поговорим.
Синица покачал головой.
— Не имею я, Вера Алексеевна, ни малейшего желания с вами разговаривать…
— А я и не прошу, — удивилась председательша. — Будь любезен явиться на допрос к руководству совхоза-поселения. Или прикажешь тебя под руки проводить? Эй, сержант!..
За спиной старушки, возвышаясь на целую голову, выросли два вооруженных вертухая, взяли Синицу в перекрестье недобрых взглядов.
Тот поморщился, вставая на ноги.
— Не надо. Я сам…
Синица поднялся по знакомой лестнице, вошел в кабинет. Охранники остались снаружи. Вера Алексеевна извлекла из ящика чистый лист бумаги, накарябала медленно и крупно, так, чтобы Синица разобрал: «Протокол». Пояснила на словах:
— Я тебе сейчас стану задавать вопросы, и только от тебя зависит, пойдешь ты гулять или останешься под конвоем до суда. Понятно, да?… Соль где берешь?
— Собираю по тайге, — пожал плечами Синица. — Потом размалываю.
— Место показать можешь?
Синица помедлил с ответом.
— Только под пыткой.
— Ты думаешь, — Вера Алексеевна усмехнулась, — за этим дело станет? А? Ты меня подразнить думаешь? Не надо. У нас соли нет. Кончится последняя — того и гляди не начался бы бунт. А ты, вражина, место скрываешь. Да еще и наживаешься на народном горе! Вредительство чистой воды… Ну, что ты как маленький? Не мне тебе объяснять…
Вот так, значит, мы заговорили, да? Ладно.
— Ну, что вы, — Синица откинулся на стуле, — гражданин председатель, берете меня на такой дешевый понт? Я ж как-никак семь годочков оттянул… Нагляделся на вашего брата — во! Пишите. Опрашиваемый к просьбе руководства отнесся с пониманием и выразил готовность указать соляные залежи на месте.
— То есть ты согласен?
— Конечно, согласен!.. Только стопроцентный результат, ввиду плохого ориентирования на местности, гарантировать не берусь. Как и сохранность членов экспедиции… В тайге, знаете, болота, медведи… Пропадают люди, случается… Не мне вам объяснять…
Синица знал, что ходит по краю.
— Сука.
— Спасибо. У меня к вам встречное предложение. Вы мне даете лошадь…
— Лошадь? — Вера Алексеевна скривилась.
— Лошадь. И заключаете подряд на поставку соляного помола. Скажем, один килограмм — один продпаек… В две лошадиные-то силы мы всю нынешнюю потребность закроем.
Синица шел ва-банк.
Председательша молчала. Вряд ли в раздумье, скорее просто опешила от такой наглости.
— Придет товарняк с узловой, — Синица не давал опомниться, — сам собой отпадет вопрос…
— Торгуешься… Крохоборничаешь… — Вера Алексеевна перегнула несостоявшийся протокол пополам, оторвала о край стола чистую половинку. — Жилку жидовскую кажешь… Ни стыда в тебе, ни совести… — наметала несколько строк косой размашкой, широко расписалась и скрепила росчерк синим треугольником. — На!..
Синица отметил подспудно, что силу пострашнее маузера здесь, пожалуй, имеет эта печать. Подхватил листок и, не удержавшись, осведомился вскользь:
— Вы когда изволили про пытки упомянуть да про арест без вины, законами совести руководствовались? Или справедливости?
— Да ничто твои личные права по сравнению с интересами всех! — взвилась председальша. — С интересами государства! Каждый по отдельности — ничтожество! Соринка, пыль, тьфу и растереть! Только вместе мы сила. И каждый обязан отдать общему делу все. Все, даже жизнь! Враг тот, кто считает иначе!
— Нет, — Синица покачал головой. — Я не враг. Будь я врагом, вредил бы… С колыбели вбиваете вы в головы: ты — никто, ты обязан кругом, всегда, даже еще не родившись! Грешен ты, ничтожен и слаб! Раб ты, скот!.. Что такое это ваше государство? Новый организм? Божество? А? Само для себя оно? Что это, как не договоренность людей объединиться, чтобы сделать свою, каждую отдельную свою жизнь лучше? И ничего, ничегошеньки более!..
Хотите петь по утрам — пойте! Ходите строем! Дохните в шахтах! Мозги себе засирайте всякой дрянью! Валяйте! Это ваше право… Уважайте и вы мое.
Вера Алексеевна побелела и так хватила кулаком по столу, что в кабинет вбежали охранники.
— Не сметь!.. — прошипела. — Не сметь!.. Не хочешь, как все, живи, как знаешь! Но даже в мыслях своих забудь святынь касаться!.. Понял? Вон отсюда пошел!..
Синицу вывели за шкварник, неловко присовокупили пинка: команду «вон отсюда!» сержанты исполняли впервые.
Синица поспешил убраться подальше от конторских окон, кляня себя на чем свет стоит. Дернул же черт за язык… Минуту назад он мог не только оказаться под замком по мановению левого мизинца железной старушки, но и отправиться обратно в лагерь. Много ли надо? Навет поселковой комиссии, ходатайство, суд, и в дамки. Синица поежился. Проходили…
На совхозной ферме определили Синице коня. Не коня — кобылу. Пожилую понурую клячу с просевшей спиной. Заведующий долго вчитывался в старческие каракули, будто пытаясь постичь некий скрытый смысл, поскреб кончик носа и кликнул конюха:
— Гниду дай ему…
На самом деле лошадь звали Гнедкой, за гнедой ее окрас. Конюх вручил повод, приободрил:
— Лошадка послушная, спокойная… Послужит… Кабы не сдохнет…
Взялся Синица за недоуздок, покосился скептически на свое приобретение. И поймал в ответ такой же полный энтузиазма взгляд огромного глаза. Ладно, подружим как-нибудь…
Раздобыл Синица кое-какую упряжь, ржавое косье, потому как сено теперь нужно сушить на зиму. В продторге отоварил на пайки полмешка кукурузы да пшеницы немного — хлеб попробует печь. Навьючил новую свою подругу и собрался в обратную дорогу. По пути заглянул в библиотеку, поменять книги да занести Коганычу мешочек соли.
Последнее время Синица испытывал необоримую потребность в чтении. Он почитывал и раньше, с книгой в руках провел детство, но как-то так, прохладно, особенной страсти за собой не отмечая. Здесь же на него нахлынул прямо-таки какой-то голод. Мозг требовал пищи, вероятно, реагируя на отшельничество, на недостаток общения. Синица боялся, что председальша прознает про эту его слабость и запретит пользоваться поселковой библиотекой. Боялся сильно, наверное, также, как возвращения в лагерь, поэтому проскользнул в здание конторы неслышной серой тенью, вдоль стеночки.
Синица вышел за околицу далеко за полдень, не слишком, впрочем, опасаясь быть застигнутым сумерками в пути — дни в начале лета стоят долгие, а ночи светлы. В крайнем случае, дошагает и впотьмах, благо, дорогу знает. Лошадка послушно тупала следом, повод не тянула, честно выполняя свою работу. У приметной выкрученной ветром сосны Синица остановился. Здесь он обычно оставлял винтовку, не рискуя брать ее с собой в поселок. Машинка заняла привычное место на плече, ободряюще похлопывала в такт шагам. Вертухаи, лагерь, председательша разом отошли на второй план, Синица снова ощущал себя в своей стихии, ощущал себя свободным.
