Сержант не ответил, но вид у него был не запуганный, а скорее брезгливый.
— Черенков, снимите пояс с сержанта. Красномордый дневальный неловко потоптался, но с места не сдвинулся.
— Ну?
— У него кожаный, товарищ лейтенант… — пробурчал Черенков, будто действительно жалел чужую вещь.
— Поменяйся с ним. Своим свяжешь.
— Еще чего… — сплюнул сержант.
— Руки… — выдохнул Курчев, поднимая револьвер и грозясь опустить его рукояткой вниз на темя сержанта.
Сержант снова сплюнул, но руки вытянул.
— Назад, — сказал Курчев. — Всем снять ремни. Затягивай, как следует, — бросил Черенкову.
У всех, кроме сержанта, ремни были брезентовые и легко скручивались.
— Отойди, — прикрикнул Курчев на Соньку, которая хотела помочь Черенкову.
— Так его тоже надо. Меня держал. Вон пройму порвал, — толкнула она локтем истопника.
— Шинель принеси. До казармы дойдете? — обернулся Курчев к сидевшему на ступеньках почтальону.
Тот неопределенно мотнул головой. Ему было обидно и стыдно, и кровь никак не удавалось остановить. Но больше, чем солдат и сержанта, он ненавидел сейчас ни в чем не повинного лейтенанта Курчева.
«Ну и вид у него. Словно брился в первый раз опасной, — подумал Борис. — Интересно, успел ли ее трахнуть?.. Нет, вряд ли… Бедняга… Но вы у меня, сволочи, попляшете.»
— Ну, как? Всех затянул? — спросил дневального.
— Всех, товарищ лейтенант.
«Всех, товарищ лейтенант… — мысленно передразнил Курчев. — Подлиза. Кого бы я с удовольствием изуродовал, так это тебя. И еще сержанта.»
— Ладно. Дистанция один метр. Направление — калитка. В затылок один другому шагом марш! Пойдете сзади, — кинул почтальону.
Сонька уже вынесла ему шинель, ремень и шапку. Ефрейтор встал и осторожно поплелся за солдатами, словно не верил, что руки у них связаны.
— Валь, мне кранты, — тихо сказал Курчев. Он подошел к девушке и прижался к ней, не к щеке, а к платку. От неожиданности ласки она вздрогнула и тут же припала к лейтенанту.
— Ты все делал правильно.
— Все равно кранты. Пусть Сонька напишет, как было. Надиктует, а ты запиши. Меньше пены, только факты, как на самом деле было.
— Ей стыдно будет…
— А чего уж… Все и так узнают.
— Хорошо, — потерлась она платком о его шеку.
— Смелей, смелей! Чего, как бараны?.. — крикнул он, отрываясь от девушки. Солдаты сгрудились у калитки.
— Открыть им нечем, — засмеялся истопник, который теперь верил, что прибыл сюда с лейтенантом восстанавливать справедливость.
— Помоги, — разозлился Курчев и пошел со двора.
Зрелище было бесподобным. Четыре лба гуськом плелись к штабу на глазах офицеров, офицерских жен и вольняшек. Выстрел наделал переполоху, и на плацу народа было, как в праздник. Даже буфетчица офицерской столовки, шикарная Зинка, лично вылезла на крыльцо. Для полного комплекта не хватало Ращупкина. Впрочем, вместо него под штабным навесом стоял худощавый начштаба Сазонов.
«Наверно, уже бухой», — подумал Борис.
— Дуй на КПП, — кинул он дневальному, вдруг вспомнив, что Гришка в штатском и проходная пустует и, прибавив шагу и обогнав солдат, заспешил к штабному корпусу.
— Товарищ майор, за время моего дежурства… — торжественным и срывающимся голосом он начал вбивать в морщинистое перекошенное лицо начштаба сообщение о великолепном ЧП. Но майор, процедив:
— Отставить! — резко, с силой бывшего спортсмена схватил Курчева за плечо и втолкнул в помещение.
— Я…ё…твою… — рычал он в коридоре. — Ты что? Да я… — схватив за лацканы, он стал бешено трясти лейтенанта.
— А ну пустите, — разозлился Курчев и оттолкнул майора.
— Абрамкин! — закричал начштаба.
Дверка маленького, врезанного в большую, обитую железом дверь секретной части, окошечка распахнулась и выглянула вихрастая воробьиная головка.
— Примешь дежурство!
— Так я ведь еще того… не запитывался…
— Мать вашу, повторять надо. Снимай повязку, — повернулся начштаба к Курчеву.
Крохотный Абрамкин вылез из своего святилища. Борис подставил ему левый рукав.
— Оружие тоже, — крикнул начштаба.
— Почистишь, — с издевкой усмехнулся Борис. — После стрельбы смазывают.
— Очень надо. Я свой «ТТ» возьму, — обиделся секретчик.
— Возьмешь его. Арестованному оружие не положено, — бушевал начальник штаба.
— Заправься, — он помог секретчику продеть в кобуру ремень. — Впервые, небось, дармоед, идешь?
— Давай, дуй за инженером, как его…
— Забродиным, — подсказал секретчик, навешивая на железную дверь замок и прихлопывая на воск печати.
— В столовую дуй. Наверно, там. Пока семь суток получишь, — повернулся к Борису. — Ращупкин вернется, еще добавит.
Абрамкин в одной гимнастерке выскочил из штаба.
— Разрешите узнать, за что? — нагло сощурился Курчев.
— А-а-а, сучонок, еще спрашиваешь? Да я тебя в трибунале сгною. Ты у меня ванькой-взводным век ходить будешь, — снова затрясся майор.
— Виноват, я техник, — распалял его лейтенант, но ему уже стало не по себе. Угар поступка проходил и наступала тупая тоска ожидания неприятностей. За выстрел и связанных солдат спасибо не скажут. Начнутся беседы. Честь полка и все такое… Тебе, скажут — хорошо, ты на гражданку смотришь, а нам тут служить не переслужить. Теперь пойдет — выправление по струнке, явки на подъем и отбой и прочая трехомуть.
Он наперед знал эти разговоры, он словно слышал их. Для этого не надо было быть провидцем. Даже Гришка, который остался на КПП, его бы не поддержал, — даже Гришка, валявшийся в нижнем белье на виду личного состава. Потому что валяние в кальсонах — это собственное Гришкино дело, а связать трех солдат и сержанта, да провести их по улице вместе с избитым почтальоном — это такой сор из избы, который одним махом назад не затолкнешь. Да еще жахнуть в воздух, когда в полку сам корпусной «Смерш». Высокий, плотный, уныло-красивый инженер Забродин ввалился в штабной коридор и неумело козырнул майору. Это был лейтенант из штатских, взятый с последнего курса Института связи. Строевая подготовка ему никак не давалась. Он уже рукой на нее махнул, так же, как махнул и на демобилизацию. А может, Забродину расхотелось демобилизовываться. Там, на гражданке, платили раза в три меньше и никого у него не осталось, кроме жены, которая год назад сошлась с его другом.
— Явился по вашему распоряжению, — промямлил он нечетко, словно во рту осталась лапша с гуляшом.
— Является чёрт во сне, — не отказал себе в подковырке майор. — Пишите записку об арестовании.
Инженер неловко потоптался у тумбочки посыльного. То ли не знал, как писать, то ли не на чем было писать.
— Что, бланка нет? Вот, возьмите. Вечно у вас ничего нет. И вообще вид у вас… Обхезанный вид. «Победу» купили, а на китель жметесь. Пишите неделя домашнего ареста.
— За стрельбу? — спросил инженер.
— Какую там стрельбу? — рассвирепел майор. — За оставление контрольно-пропускного пункта без дежурного и дневального. Ясно?
— Соображать, Сева, надо, — улыбнулся Курчев и постучал пальцем по лбу склонившегося над тумбочкой инженера.
— Разрешите идти? — козырнул он майору.
— Иди, пока не повели, — огрызнулся тот.
В офицерской столовой было полно лейтенантов и штатских, и Курчев сразу догадался, почему они при нем замолчали. Чувствуя свою зачумленность, он, ни с кем не здороваясь, остановился у буфета.
— Сколько там за мной? — доверительно наклонился к румяной, полной Зинке.
Обычно приветливая, она на этот раз огрызнулась.
— Что, летчик ослаб? — подмигнул Борис.
Лихая, ядреная Зинка жила с его соседом по комнате, лейтенантом, кончившим летное училище связи, Володькой Залетаевым.
— Борща не надо. Давай одно второе. Посоли, — улыбнулся Курчев Зинке. Она не выдержала и тоже улыбнулась.
— А ты всё про одно… Дурень ты, Борька.
— А твой умный? Ему бы такую юшку пустили…
— Он офицер.
— А у солдата что, отсохло… Тоже, знаешь, хочется…
— Им чего-то в чай подливают…
— Враки… Сама не видела, как они тебя глазами… того, а носом… того…
— Брось. Нагорит тебе, Борька.
— Плевать.
Он стал есть прямо у стойки. Разговаривать ни с кем не хотелось. Во всяком случае тут, в столовой. Дома — другое дело. Дома лежит с фурункулезом младший лейтенант Федька Павлов, забулдыга и умница. Дома и стены помогают. И еще придет демобилизованный Гришка, тоже что-нибудь веселое отмочит. А тут, в столовой, стоишь под враждебными взглядами, как на суде чести или на корпусном сборе.
— Вечно что-нибудь с тобой, — унылым голосом выдавил над ухом инженер Забродин. — Теперь вот холодное ешь.
