«…Вот уж кто полностью не соответствует своей кличке, так это Витька-Кролик — старый матерый волк Лякин! Неоднократно он был осужден за спекуляцию золотом и валютой. Несколько раз сидел в тюрьме. Выходил на свободу и с еще большим размахом продолжал преступную деятельность.
Лякин не брезговал ничем. Золото, платина, бриллианты, золотые монеты царской чеканки, американские доллары, английские фунты, шведские кроны… На него «работали» десятки перекупщиков и фарцовщиков. Опытный и осторожный хищник, он ходил всегда по набережным Невы и ленинградских каналов. Чтобы при опасности ареста иметь гарантированную возможность выбросить в воду то, что в этот момент могло бы послужить для него неопровержимым компроматом. И никогда не носил драгоценности в карманах — только в руках. Однажды Лякину показалось, что за ним следят, и он, не колеблясь, швырнул в Фонтанку пятьсот граммов платины. Тревога оказалась ложной, но Витька-Кролик не жалел о потере. Что значит полкило платины — плевать он хотел на нее! Свобода дороже…
Пять месяцев идет следствие. Пять месяцев молчит Витька-Кролик. Он отказывается давать показания. Он вообще от всего отказывается. Он не подписал ни одной бумаги, ни одного листа протоколов допроса. А их за время следствия накопилось сотни! Даже знаменитый адвокат Яков Семенович Киселев, вознамерившийся было выступить защитником гражданина Лякина В. Е. в предстоящем громком процессе, заявил, что в его многолетней адвокатской практике он впервые встречается с таким подследственным. И отказался от защиты.
Однако вся махровая деятельность «Витьки-Кролика» отражена в показаниях его партнеров по промыслу, в заявлениях свидетелей и чистосердечных признаниях ряда подследственных…»
Кирилл Петрович и сам многое подзабыл. Так давно все это было.
Единственное, что он помнил всегда абсолютно точно, что ни в одних показаниях на Витьку-Кролика, на подследственного Лякина В. E., ни в доносных подписухах, ни в свидетельских заявлениях, ни в «чистосердечных признаниях» о сотрудничестве с Кроликом — нигде не стояла подпись Рафика-мотоциклиста. Ни разу не прозвучал голос Рифката Шаяхметовича Алимханова.
— А вот мне нравится, что Рафик не закладывает Кролика! — как-то после очередного допроса Рафика признался Леха Петраков. — Есть в этом что-то…
— Только один — сволочь, а второй — талантливый, собака! Просто — Кулибин, мать его!.. Я про Рифката, — пояснил Николай Иванович.
— А вот мне лично не хватает показаний Алимханова! — раздраженно заметил Костя. — Больно мягкие вы стали… Пластилиновые. Откуда он-то золотишко доставал для своих игрушек?!. Кому еще свои липовые червонцы втюхивал? Не только же Кролику! И один молчит, и другой… А мы теряем возможность выйти на настоящие «Ямы». Взяли пару упакованных «Дыр» и успокоились…
— Может быть, просветите меня? — обиделся Теплов. — «Ямы», «Дыры»…
— Проще пареной репы, — сказал Леха. — «Дыры» финансируют перекупщиков, отстегивают им их вонючий процент и забирают весь дневной улов. А потом все самое ценное у «Дыр» скупают «Ямы»…
— Которых почти никто никогда не знает, — добавил Зайцев.
— Потому что от «Ям» все прямиком идет за бугор, — негромко сказал Костя Степанов.
— А с «Ямами» работают комитетчики! А нам положено только говно за ними разгребать и под пули подставляться! — разозлился Леха.
— Но писать тебе об этом не надо. Опасно, — ухмыльнулся Костя.
— Конечно, если бы Кролик и Мотоциклист колонулись бы… Но об этом можно только мечтать, — вздохнул Леха.
— Уважают друг друга, — негромко произнес Николай Иванович Зайцев. — Профессионалы высокого класса…
Тут Николай Иванович был абсолютно прав.
«Кролик» был не просто профессионалом, он был академиком своего неправедного дела!
Это он за достаточно короткий период времени сумел вынести из Ленинградского телефонного завода «Серп и молот» двадцать девять килограммов платины. Да не одним куском, не бухтой платиновой проволоки, а в уже готовых изделиях — крохотных релейных контактах для боевых ракет «земля-воздух».
Если же учесть, что каждый такой платиновый контакт весил всего тридцать семь сотых одного грамма, можно с легкостью представить себе, сколько наших ракет так никогда и не взлетели в свой «воздух»…
А как Кролик все знал про золото!..
Он своей газовой горелкой мог расплавить любой золотой лом — от зубных протезов до неизвестно откуда взявшихся самородков. А потом по цвету окалины остывающего драгоценного металла с полной ответственностью сказать — было ли это золото уже в изделиях или нет, с какого прииска оно украдено, какой процент содержания в нем серебра, шихты, посторонних примесей…
Недаром управляющий Ленинградским отделением «Росювелирторга», в очередной раз вызванный в Большой дом в качестве независимого консультанта, доверительно сказал Косте Степанову:
— Ах, Константин Сергеевич! Не был бы этот ваш Витька-Кролик… виноват, Виктор Евдокимович Лякин, преступником, не сидел бы он сейчас у вас в тюрьме, пригласил бы я его к себе на должность Главного специалиста по драгметаллам, да еще и персональный оклад для него в Москве выбил бы. Ну, да авось отсидит, одумается, выйдет…
— Ногами вперед, — прервал его Костя. — У него статья расстрельная.
…Так что уж если сам Витька-Кролик, предварительно измерив, взвесив и опробовав «золотые» червонцы Рафика всеми кислотами и реактивами, покупал их со святой уверенностью в их подлинности, то лучшей рекомендации для замечательных творений Рифката Шаяхметовича Алимханова было попросту не найти…
Вот следственная бригада и захотела собственными глазами увидеть, как этот преступно-гениальный Рафик делает такие червонцы.
Тем более что все его оборудование для изготовления «золотых» николаевских десятирублевиков: все эти муфельные печи, огнеупорные фарфоровые тигели, пуансоны, матрицы, штамповочные гидравлические прессы, смеси-наполнители, устройство для снятия копий с монет и медалей методом электролиза, мерные кольца, полный комплект оборудования для гальванопластики, аккумуляторы, трансформатор, вакуумный насос и, черт знает, какие-то неведомые механизмы и приспособления — так и оставалось в опечатанной квартире гражданина Алимханова.
Конечно, кроме небольшого количества настоящего золота и маленьких старинных аптекарских весов с плоскими маркированными гирьками-«разновесами» — главной улики против любого «золотишника». Ну, и целой технической библиотеки по снятию копий с монет и медалей. Все это было аккуратненько изъято еще при аресте подследственного.
А крупное и тяжелое оборудование уже давно следовало бы перевезти с Обводного канала, 27, на Литейный, 4. И сдать на специальный склад вещественных доказательств различной преступной деятельности.
Так что в то время на Рифкате Алимханове еще не было ни одной татуировки…
«…сегодняшнюю среднестатистическую российско-мужскую смертность я пережил на двадцать один год… — думал старик Теплов. — Я перешагнул через целое поколение! Если со мной ЭТО и случится — все справедливо. И на том спасибо. Но Зойка же остается одна! Одна-одинешенька… Совсем одна».
…Кирилл Петрович лежал в своей кровати, а санитар — высокий тощий негр во всем белом, чуть ли не с десятком разноцветных шариковых ручек в нагрудном кармане (стойкая непоколебимая мода всех служащих немецких клиник!), в роскошных дорогих очках на широком расплющенном носу — быстро катил кровать перед собой по длинному коридору онкологического отделения. Левой ладонью Теплов прижимал к груди тоненькую картонную папочку со своей историей болезни, анализами и результатами предыдущих исследований.
Сверху папочки — листок с графическим изображением человека в разрезе и процедуры введения крохотной видеокамеры в легкие пациента. Чтобы пациент знал — как он будет выглядеть изнутри. На этом же чертеже, в специальной графе, расписка в том, что он — «Herr Kirill Teplow» — дает свое полное согласие на эту процедуру. В чем собственноручно и расписывается. Так что с клиники взятки гладки. Хоть она, так сказать, и «университетская».
Если же вышеназванный «Herr» во время совершения данной процедуры случайно и откинет копытца — сердчишко не выдержит или тромбик оторвется и чего-нибудь там закупорит, то виноват в своей безвременной кончине будет только сам пациент. Вот, пожалуйста, смотрите: его личная подпись.
Правая же ладонь Кирилла Петровича была в теплой руке Зойки, идущей рядом с кроватью.
— Кирюша, миленький… Ради всего святого, прости меня… Я, конечно же, должна была появиться раньше, но… Спускаюсь в восемь в гараж, сажусь в машину — бак почти пустой… Пришлось смотаться на заправку. Да! Я привезла тебе последнюю почту — «Аргументы и факты», «Новую газету» и берлинскую «Европу-экспресс»… Потом почитаешь. Я их оставила на твоей тумбочке. Влетаю в палату, а этот Рифкат, с дивной и редкой фамилией Коган, говорит: «Только что увезли. Беги к лифту — догонишь…» Я и рванула, — бормотала на ходу Зойка.
