Скворец вытащил папиросу, протянул старику, потом достал еще одну и закурил. o:p/
— Ишь ты, набивные гильзы, заводского производства, — восхитился старик. — У нас тут и махоркой не всегда разживешься. o:p/
— Раньше вроде у вас побогаче было, — сказал Скворец. o:p/
— То было раньше, — коротко ответил дед, бережно раскуривая папиросу. o:p/
— У тебя-то много зерна изъяли? — спросил Скворец. o:p/
— У меня чего, у меня и взять нечего, — хмыкнул дед. — Ни зерна, ни скотины толковой, чтоб в колхоз забрать. Наше дело особое. o:p/
— Все то же, что и прежде? — Скворец спросил это, как показалось, с определенной иронией. o:p/
— Известно. В наши годы ремесла не меняют. o:p/
— Власти нет у вас, иначе бы погорел ты на своем ремесле. o:p/
— У нас здесь всякая власть бывала, — возразил дед. — Не скажу, что похлеще нынешней, но тоже лихая. Один закон — наган тебе под нос и делай что велят. Тут, знаешь, дело такое… При любой власти устроиться можно, если ей не перечить. o:p/
— Счастливый ты человек, дед, — сказал Скворец. — Только вряд ли кто из деревенских с тобой согласился бы. Они не перечат, а их все равно под ноготь берут. o:p/
— Так то ж порченный, — сказал дед. — Это уже и не власть, а так… бесовщина. Ему что перечь, что не перечь — все равно не отстанет, пока твоей кровушки не напьется. Он за этим сюда и приехал, чтоб народ извести. o:p/
— И много он уже кровушки выпил? o:p/
— Достаточно. Он, знаешь, если кого в расход не пустит, так сам не свой становится. Говорю тебе, бесы его мучат, вопят в нем, что проголодались. А стоит ему «разоблачить» кого-нибудь, как он говорит, так ему сразу легчает, дня два-три спокойным ходит, пока его опять подзуживать не начнет. o:p/
— И эти дни он спокойный был? o:p/
— Вроде да. Завтра беды бояться надо. o:p/
— Завтра беды не будет, — почему-то с большой уверенностью сказал Скворец. o:p/
— Это еще бабушка надвое сказала. А я тебе вот что скажу — недаром он в этом доме поселился. Как говорят, что рыбак рыбака видит издалека, так бесы издали бесовское место чуют и как мухи на мед на него слетаются. o:p/
— Что ж такого неладного с этим домом? — спросил Скворец. o:p/
— Он ведь с шестнадцатого года пустым стоял, — принялся рассказывать дед. — Нехорошая в нем история произошла. Страшный грех. Дом, как ты видел, ладный, лучший в деревне. В нем до революции самый богатый мужик жил. Свой обоз имел. За всю деревню с купцами торговал. И жена у него была, молодая, красивая. И вот однажды этого мужика мертвым в доме нашли, удушенным. Обвинили в убийстве жену и его приказчика — молодого парня, который у него запись всех дел и амбарные книги вел. Они клялись и божились, что невиновны, но все было против них, и осудили их обоих на каторгу. Только парень до отправки на каторгу не дожил — руки на себя наложил. Кто говорит, что совесть заела, кто — что любил он свою полюбовницу до безумия и жить не смог, когда их разлучили… А есть и такие, кто все-таки его невиновным считают. С тоски, говорят, повесился, что его преступником заклеймили. Тут дело такое… Правду, как сам понимаешь, один Господь Бог ведает. Но после этого стал вроде призрак по дому гулять. Что за призрак — тут тоже по-разному толкуют. Кто говорит — мужика убитого, кто говорит — что повесившегося. Только в доме этом никто жить уже не мог. Проклятое место. Всех из себя выживает. Кто только через нашу деревню за войну ни прошел — и красные, и белые, и зеленые. И много раз в этом пустом доме свой штаб устанавливали. Только никто там не задерживался, всех призрак изводил. Один атаман у нас тут гулял, на что суров был мужик, а и он в этом доме усидеть не смог. Никто не знает точно, что там произошло, только он даже священника приглашал, дом заново освятить, всю нечисть из него изгнать. Только ничего у священника не получилось. Он на входе в дом спотыкнулся и всю святую воду расплескал. Хотел перекреститься — и не смог, рука словно онемела. Атаман как увидел это, так плюнул и в другой дом переехал. А теперь эти… o:p/
— Откуда он взялся, не знаешь? o:p/
— Странные вещи о нем говорят. Один из красноармейцев рассказывал, что вроде он — художник. o:p/
— Да ну? o:p/
— Вот-вот. Говорит, впервые видел его в восемнадцатом году, на главной площади города. Они там иконы жгли, у церквей отобранные, а порченный наш орал «Долой старое искусство!». Не знаю, правда ли, но так рассказывают. o:p/
— А сам он что рисует? o:p/
— Кто ж его знает. Сам я не видел, да и никто не видел, у кого я ни спрашивал. Богохульное что-то, наверное. Известно только, что он из художников в комиссары пошел. Вот и добрался до нас, за грехи наши. o:p/
— Он не жилец, — хмуро заметил Скворец. o:p/
— Конечно, не жилец, — согласился дед. — Удушит его этот дом, если он в нем останется. Уже душить начал — сам небось видел. o:p/
— Да не о доме я говорю, — отмахнулся Скворец. o:p/
Сережка Высик, притихший, слушал этот разговор, жадно ловя каждое слово. Кое-чего он не понимал, но того, что он понимал, было вполне достаточно. Малец он был приметливый и сообразительный и во многом мог разобраться сам, не задавая лишних вопросов. o:p/
— Думаешь, мужики его порешат? — спросил дед. — Нет, такого не будет. Не скажу, что народ у нас смирный, но властью наш народ крепко пуганный. Никто на рожон не полезет. o:p/
— У власти свои разборки бывают, — сказал Скворец. o:p/
— А, ты вон куда гнешь?.. — Дед призадумался. o:p/
Скворец только кивнул. Тут его взгляд упал на Сережку. o:p/
— Треплемся мы с тобой, а у парня глаза слипаются. — Скворец взглянул на окно, за которым начинало слегка сереть. — Скоро нам в путь трогаться. Ты бы побаловал мальца со своего промысла, дед. o:p/
Дед охотно извлек откуда-то горшочек с черной икрой, из печи добыл другой горшок, отлил из него в миску варева, в котором плавали куски осетрины, и все это поставил перед мальчиком. o:p/
— Жаркая икра уже пошла, — заметил он при этом. o:p/
Воробей сам не ожидал, что в нем вдруг проснется зверский аппетит и он так накинется на еду. Казалось бы, все треволнения и переживания должны были притупить в нем желания и чувства. Но нет — видно, здоровый молодой организм брал свое. Поев от пуза, мальчик взглянул на старшего друга. o:p/
— Мы что, куда-то далеко отправляемся? Разве не в лагерь? — спросил он. o:p/
— Ты ж сам в лагерь возвращаться не хотел, — сказал Скворец. o:p/
— Не хотел и не хочу. Но ты-то, наоборот, считал, что сбежать — это глупость. o:p/
— А разве мы сбегаем? o:p/
— Но как же… o:p/
— Вот так. — Скворец встал и потянулся. — Мы не в кусты прячемся, мы попытаемся большую беду предотвратить. o:p/
— Что-то еще случилось? — Воробей почувствовал, как внутри у него все похолодело. Было что-то очень мрачное и пугающее в том, как Скворец произнес последнюю фразу. o:p/
— Случилось, — буркнул Скворец. o:p/
— У нас в лагере? o:p/
— Да. o:p/
— Значит, ты там был? o:p/
— Был. — Скворец нахмурился. — Когда ты уснул, я ушел потихоньку, с Тамаркой повидаться… Цыганок — из твоих однокашников? — спросил он вдруг. o:p/
— Да, — Воробью показалось, будто он начал что-то понимать, — с ним что-нибудь случилось? Его сегодня ночью вроде бить хотели, — добавил Воробей, припомнив сценку во время обеда. — Мишка толстый со своими дружками. o:p/
— Вот как? — Скворец, похоже, сильно заинтересовался. — За что? o:p/
— Не знаю, — Воробей пересказал ему то, что видел и слышал. o:p/
Скворец несколько секунд размышлял. o:p/
— Понятно… — протянул он наконец. — А что, Цыган действительно такой тихий? o:p/
— Вроде да. — Воробей пожал плечами. — Ты видел, как его били? o:p/
—Я другое видел, — коротко и с неохотой ответил Скворец. Он еще подумал. — Знать бы, из-за чего этот Мишка на него взъелся… Хотя и это уже не важно. Ты не знаешь случаем, на повара твой Мишка зла не держал? Не задумывал ему какую-нибудь свинью втихую подложить? o:p/
— Не знаю. Мишка кому угодно может свинью подложить. Но чтобы он зуб на повара имел, я не замечал. А что? o:p/
— Ничего. Словно все вдруг в бешенство впали. Дни, что ли, такие… — Скворец встал и потянулся. — Путь нам не близкий предстоит. Выдержишь? o:p/
— Выдержу, — заверил Воробей. o:p/
— Хорошо. А с тобой, дед, мы договорились, — повернулся Скворец к старику. — Тамарку с Цыганом не оставляй. И ни полсловечка никому… o:p/
— Да уж можешь на меня положиться, — сказал старик. — Чтоб я да своего напарника подвел… o:p/
Скворец взглянул на Воробья и улыбнулся. o:p/
— Я иногда деду браконьерствовать помогал, есть такой грех, — объяснил он. — А это все равно что побратимами стать. Верно, дед? o:p/
— Верно, — подтвердил дед. — Мы теперь всегда друг за другом стоять должны. o:p/
— Но почему Тамарка с Цыганом прячутся? — спросил Воробей. o:p/
— По пути объясню, чтоб не скучно шагать было. Времени, боюсь, у нас мало. Хорошо хоть тебя, несмышленыша, вытащить успел. o:p/
