Ознакомительная версия.
Что еще увлекало молодого Павла Петровича? Да, пожалуй, более ничего.
Только две страсти у него и было: лес да Глебкина мама.
Когда его взяли егерем в охотхозяйство, мама была счастлива. Хоть и говорят, что у лесника на каждом сучке висит или рубль, или бутылка, у Павла Петровича такого не наблюдалось. А здесь и зарплата побольше, и, главное, когда приезжают пострелять важные гости, подарки могут быть в разы больше зарплаты.
Так оно поначалу и выходило.
Павлом Петровичем гости были всегда довольны. Хоть он и редко улыбался, а водку после стрельбы вовсе не пил, с ним никто не мог сравниться в его охотничьем умении. А это у мужиков всегда в почете, какого бы уровня мужик ни достиг.
В доме появились стиральная машина и дорогой холодильник. А под выстроенным своими руками навесом замер всегда готовый к езде тяжелый трехколесный «ижак». Телевизор тоже вполне могли бы купить. Да только в их краях ящик в то время был бесполезен: радиоволны в такую глушь не долетали.
Жизнь шла красиво до того дня – Глебка тогда впервые в школу пошел, – когда Павла Петровича срочно увез с собой начальник охотхозяйства. Лично приехал, телефонов в деревне не было.
Значит, важные гости – решила Глебкина мама. И очень даже обрадовалась: были у нее планы по дальнейшему росту благосостояния, как тогда любили витиевато выражаться.
Оказалось – радовалась зря. В следующий раз увидела мужа только через четыре года. А могла бы и вообще не увидеть, если б не ловкий столичный защитник и добрый, опять же московский, журналист. Энергия, с которой не слишком грамотная таежная женщина вызволяла из тюрьмы мужа, поражала всех причастных. Но и она бы не помогла, не подоспей вовремя очередная кампания по устранению очередных недостатков.
Так все удачно совпало, что Павел Петрович вернулся. Точнее, вернулась его тень, которая с трудом могла ходить, а более не могла ничего. Все это называлось – туберкулез, фирменный знак российских тюрем всех исторических периодов.
Глебкина мама и здесь не сдалась. Она никого не обходила вниманием, если это касалось главной темы – будь то консультация врача из соседнего городка – сам приехал, зато его на год обеспечили медом и лесными дарами, – или оккультные методы бабки Стеши, последние годы вообще не вылезавшей из тайги, но здесь приковылявшей. Чем ублажила мама бабку Стешу – не знает никто. Злые языки говорили, что ничем и не ублажала, просто обе происходили из одного и того же ведьминого корня.
Да и сама Глебкина мамка в лесу многое понимала. Глебка с отвращением пил ее зимние хвойные настои – до взрослого возраста кривился, вспоминая, – но ведь и не болел ни разу! Ни разу – это ли не показатель?
Короче – поднялся батя, не сгинул. Поправился. Если не считать редких, но страшных приступов бешенства, усмирять которые умела только мама. Отец взрывался из-за подлости и несправедливости. Мелкий обман мог привести его в ярость.
Даже продавщица сельпо, прожженная бабенка, и та не рисковала его обсчитать даже на копейку.
В егеря дорога была закрыта, равно как и в лесники, не говоря уже о лесничих. Да только желающих потрудиться становилось все меньше и меньше. А за лесом нужен постоянный догляд. И такой «нервный» знаток леса вполне мог сгодиться.
Решение нашли поистине соломоново: Павел Петрович стал «общественным» лесником, от «Охотсоюза». Они же ему и оружие пробили, все-таки бывший уголовник, хоть и амнистированный. Деньги платили копеечные, ну да знающий лес всегда в лесу прокормится.
Так что жили неплохо.
Глебка, как подрос, не раз выпытывал у мамы, за что сажали его отца. Мама отмалчивалась.
Однажды все тот же Вовка – дружок и дальний родственник (полдеревни были дальними родственниками) – в пылу очередной ссоры обозвал Глебку убивцем.
– Ты это чего? – поразился Глебка.
– Папка твой убивец, и ты будешь! – в запале заявил Вовка.
Глеб так растерялся, что даже рожу ему не набил. А пошел к маме выяснять правду.
Не выяснил. Сказала только мама, что батя все сделал по совести. Поэтому его в итоге и отпустили. И что не следует его волновать подобными расспросами.
Ну, это Глеб и сам понимал. Трудно было представить, как подошел бы он к своему бате и спросил: «Павел Петрович, а кого вы в тот раз убили?»
Еще мама добавила, что отец сам все расскажет, когда Глеб подрастет.
Это был тот редкий случай, когда мама сказала неправду.
Глеб подрос, так ничего от отца о той истории и не узнав. Потому что еще через пять лет – Глеб уже собирался в лесотехнический институт – батя насквозь промок, спасая провалившегося под лед лося. Туберкулез выстрелил вторично, и сделал это как из снайперской винтовки: отец сгорел за две недели.
Но это было потом.
А сейчас Глебка стоял босой на деревянном полу избы, с ужасом понимая, что в школу он, конечно, опоздал. Соврать он не сможет – не приучен. А как к этому отнесется батя, с его взрывным бешенством, заранее сказать нельзя. Самое страшное, что в доме нет и до завтра не будет мамы – уехала в город.
Вот беда-то!
Даже мысль мелькнула смыться на пару дней в лес. То, что сейчас зима, Глебку не пугало: он бы и неделю прожил, не помер. Может, так и сделать?
Примерно такие мысли проносились в испуганной детской голове. А руки быстро застегивали пуговицы, от головы совершенно отдельно. Поэтому еще через три минуты он уже стоял одетый, в валенках и с мешком для книжек и тетрадок за плечом.
Выскочил на улицу. Побежал по кратчайшей дороге, ведущей к городку. Пять километров буераков, почти вдвое короче, чем по грунтовке.
Явно не успеть.
Вдруг услышал свист.
Обернулся. Пригляделся. Так и есть – Вовка! Вообще-то они три дня в ссоре, опять из-за бати, поэтому и не заходят друг за другом, как обычно. Но в такой ситуации можно про ссору и забыть: на душе сразу полегчало. Вдвоем, конечно, опаздывать веселее.
Однако ошибся Глебка.
– Ой, Глебка! – радостно заорал Вовка. – Как хорошо, что я тебя встретил! Рванули напрямки!
– Конечно, – ухмыльнулся Глеб. В отличие от трусоватого Вовки он бы и в одиночку не испугался пробежаться по зимнему лесу. Не тащиться же восемь километров по грунтовке! – Только все равно опоздаем. Сорок минут осталось. Директриса (а первый урок вела именно она) наверняка в дневник напишет.
– А давай через Болотину? – вдруг предложил Вовка. – Тогда точно успеем!
– Ты что, охренел? – вылупился на него Глеб. – За опоздание батя меня, может, и отлупит, но уж точно не убьет.
– Может, и не убьет, – съехидничал с тонким намеком Вовка. Не может он без этого. Глебка насупился, но дружок сразу пошел на попятную: без Глеба его замысел был неосуществим.
– Ты же летом по Болотине прошел! – горячо заговорил Вовка. – Летом! Сейчас, значит, легче будет!
– Знаешь, какого я страху тогда натерпелся! – сознался Глеб. – Да и сейчас боюсь, что отец узнает. Тогда точно убьет.
– Но ты же даже карту нарисовал, – уговаривал Вовка. – Вот она, видишь? Твоя рука.
Это было правдой. Никому тогда не сознался, только дружку. И тот не поверил. Вот чтобы доказать, рисовал ориентиры. Все провалы в старой сгнившей гати показал ему отец, взяв с него слово никогда без крайней нужды не ходить этим путем.
– А ты-то чего так торопишься? – спросил он у Вовки.
– Мне, похоже, велик светит, – объяснил тот. – Был такой уговор с маманей. Не больше двух четверок. А тут – запись в дневнике.
Велик – это серьезно, задумался Глеб. Для него велик – неосуществимая мечта. Разве только в мыслях представить сверкающие хромированные части да сладкий запах солидола в подшипниках.
– Выручай, Глебка! – заныл дружок. – Только ты да твой Леший там ходите! По карте страшно идти, – тряханул он бумажкой.
Сердце Глеба забилось. Такой вариант решил бы все проблемы. По Большой Болотине до их двухэтажной деревянной школы, примостившейся на окраине городка (а точнее – села, к тому же маленького, получившего свой городской статус по воле каких-то бюрократических игр), не более двух километров.
По-настоящему опасных мест – три или четыре. И конечно, Вовка прав, сравнивая зиму и лето.
– Нет, – наконец сказал он. – Я бате обещал.
– А запись в дневнике ты тоже ему обещал?
– Нет, Вовка. Пошли через лес. Нельзя через болото.
– Да чего ты зассал так? – зашел Вовка с другой стороны. – Дорогу знаешь. Сейчас зима. Нас – двое. Я даже веревку взял. Смотри! – показал он моток действительно добротной веревки. – И никто не узнает, если сам не растрепешь!
Глебка задумался. Вот же паршивец! С другой стороны, с веревкой да вдвоем – не так опасно. Еще пару-тройку слег срежут туда поближе.
Пожалуй, он уже был готов решиться на этот поход, но некстати вспомнил, как ухает и чавкает бездонная трясинная жижа…
– Не-ет, – помотал он головой. – Ну его… Уж лучше пусть выпорют! Пойдем лесом, время-то идет!
Ознакомительная версия.
