Если бы они знали, что он догадывается, то, наверно, восторги б свои несколько поумерили, поскольку выходило даже не совсем прилично. Но Саша всячески таил свои открытия, и родители по-прежнему оставались в неведении.
Неожиданные же перемены в нем они восприняли как должное (разве не этого добивались?) и только изредка многозначительно переглядывались, показывая друг другу глазами на сына, а тот делал вид, что этих переглядываний не замечает. В этой невольной игре он вдруг стал ощущать в себе некий ранее не обнаруживавшийся артистизм (ясно откуда) и умело изображал просто увлекшегося действием фильма, или беседой, или искусством чтеца, тогда как на самом деле продолжал разгадывать всю ту же загадку, пытался проникнуть все в ту же тайну, соединившую жизни четырех человек в одно неразрывное целое.
Если бы только родители (а Саша продолжал мысленно именовать их именно так) догадались, как стремительно разрастается в нем чувство к Георгию Александровичу, все глубже проникавшему в его душу, занимая в ней все больше и больше места, то наверняка бы их восторги и умиление тут же сменились тревогой.
Действительно, Саша за исключением разве совместных телевизионных бдений, когда он приходил в гостиную, садился молча возле телевизора и, казалось, весь уходил в него, так вот
Саша стал проявлять дотоле незаметную отчужденность. Только когда он слышал имя Георгия Александровича, в лице его обозначалось некоторое внимание, но и то как бы мимолетное, случайное – вроде интерес, но в то же время вовсе и нет. Не поймешь. И еще он морщился и иронически кривил губы, услышав в очередной раз от родителей " брат "… В конце концов тут пахло пошлостью – нельзя так беззастенчиво искажать вещи, да еще и называть их не своими именами. Ведь все равно это ложь, потому что правда в ином.
Нельзя называть отца братом – в этом есть даже нечто кощунственное. И Гогой нельзя называть, потому что никакой он не
Гога, столько лет прошло с тех пор, как он был Гогой, – теперь он великий человек, которого можно только по фамилии или имени-отчеству, и все равно получается вульгарно и фамильярно.
Однажды мать сказала нежно: "Наш артист ",- и это тоже резануло
Сашин слух.
Ведь, в сущности, их семейная тайна тянула на высокую трагедию или по меньшей мере драму: девичье увлечение матери, перешедшее в страстную привязанность всей жизни, которая захватила и отца
(отчима), примирившегося с ней (и даже отчасти разделившего ее), потому что это была привязанность даже не столько к конкретному мужчине, сколько к таланту. Или даже шире – к искусству. В этом была душевная щедрость, если угодно, и потому не стоило портить все пошлостью, которая так легко просачивается куда угодно.
Порой Саше в голову забредали еще и другие мысли, уводившие его все дальше. Ведь даже если бы Георгий Александрович был ему никем, то есть ни мать, ни отец, никто, одним словом, не был связан с ним родственными узами, то все это ничего не значило, все равно его, Сашина, связь (как, впрочем, и родителей) с кумиром была несомненна и глубоко экзистенциальна.
Тайна родства – вовсе не в генах и крови, а в духовной близости, которая способна вызывать даже определенные физиологические изменения. То есть Саша вполне мог быть похожим на Георгия
Александровича только потому, что мать и отец горячо увлекались им в молодости. Дух, известно, дышит где хочет и проникает куда хочет, поэтому Саша мог вполне рассматривать себя… ну вроде как зачатого от духа, подобно Иисусу Христу. В этом смысле евангельская метафора была вполне жизненной, а его, Сашина, судьба повторяла отчасти евангельский сюжет. Если мать была
Марией, то отец – Иосифом, а виртуальный Георгий Александрович понятно кем, так же как и сам Саша.
Как ни странно, но наш герой тем не менее не особенно жаждал встречи с вновь обретенным отцом, хотя, если честно, была такая минута: он даже представил себе, что позвонит и попросит о встрече, потому что ему надо сказать Г. А. нечто очень важное.
И потом они встретятся где-нибудь в кафе или сквере и известный артист узнает, что он, Саша (175 см роста, вес 66 кг, русые волосы, серые глаза), его сын.
Встреча представлялась чрезвычайно трогательной: крепкие объятия, густой табачно-одеколонный благородный дух от отцовского кожаного пиджака, все узнают Г. А. и удивляются, насколько тот и Саша похожи. А потом…
Потом… минута прошла. И желание звонить тоже пропало. В конце концов ему достаточно знать, что Г. А. существует, смотреть фильмы, спектакли и передачи с его участием и утешаться мыслью, что в их жилах течет общая кровь (или дух), больше не надо. Ведь раньше как-то обходилось, да и к теперешнему отцу Саша испытывал, помимо прежнего сыновнего чувства (несмотря на некоторое отчуждение), еще и признательность: ведь он все эти годы был ему настоящим отцом и Саша видел от него только доброе.
В отношении отчима (язык с трудом поворачивался называть его так, отстраненно) к Саше была еще и самоотверженность – отнюдь не легко знать (если, конечно, знал), что сын не твой и тем не менее относиться к нему именно как к своему, как к родному, ни разу не намекнув, даже в минуты ссор (как без того?), что вовсе они и не родные. Или родные, но только по крови, а не по духу.
Ни разу отчим (отец) не дал ему почувствовать унижение брошенности, хотя был, что ни говори, в культе " брата " Гоги
(почему все-таки брат, а не дядя?) – в отношении к нему, Саше,
– мотив второсортности.
Впрочем, теперь, когда Саша о многом догадывался, культ Г. А. в их семье не вызывал в нем прежнего раздражения, он даже готов был разделить его (храня свою тайну).
Собственно, и вся история.
Верней, почти вся, потому что не могло же так оставаться всегда
– чтоб все всё знали и молчали, как подпольщики. Естественно, однажды возникла ситуация, когда отношения между родителями и сыном резко накалились, Саша мрачно выкрикнул (наболевшее), чтобы не смели называть Г. А. Гогой и братом, потому что никакой тот не Гога, и не брат, и даже не дядя – и тут, как искра, взметнулась кульминационная правда о родстве.
Надо было видеть изумление в лицах родителей, когда они услышали, что он… ну да, что Г. А. вовсе не брат ему и не дядя. И даже не еще более дальний родственник!
А кто?..
Кто? Они сами прекрасно знают… Пусть не отрицают, он это давно понял. И не важно, если даже отец не кровный, кровное родство ведь не главное, важнее – связь духовная, духовное родство.
Красиво сказал.
Тут бы можно и точку поставить, но без еще одного небольшого штриха все-таки не обойтись.
Родители Саши, несколько оправившись от потрясшей их до глубины души Сашиной проницательности, вынуждены были признаться, что действительно не брат. И даже не дальний родственник, хотя, не исключено, что все-таки дальнее-дальнее присутствует… Может, да, а может, и нет. Артист-то этот Г. А. талантливый, большой артист, потому и в душу запал. Никуда не денешься, волшебная сила искусства! Сами не заметили, как все произошло. Хотели ведь как лучше: у ребенка должен быть идеал – в наше-то безыдеальное, циничное время. На кого-то же надо ему равняться!
Действенное такое воспитательное средство.
Вот, однако, как…
Когда приглашаешь в гости соседа, а тот не приходит, – обидно.
Ты зовешь, а он не приходит и не приходит. И это тем более странно, что сосед, назовем его Н., тоже литератор, как и наш герой Р. Коллеги, одним словом.
А ведь литераторы, что ни говори, не только на немеряных просторах нашей огромной страны птицы достаточно редкие, но также и в масштабе многомиллионного мегаполиса. Это если они в буфете ЦДЛ, а тем более на форуме или съезде каком собираются, то тогда их, точно, много, даже слишком. А так, рассеянные по городам и весям или даже по различным микрорайонам столицы
(включая и спальные), серьезного контингента не представляют. И если двое проживают волей судьбы неподалеку и вполне вроде симпатичны друг другу, не разделяемые никакими идейными или эстетическими (что среди литераторов случается) разногласиями, то такая разобщенность и впрямь может показаться весьма странной и заслуживающей более пристального рассмотрения.
Вполне возможно, впрочем, что все дело в характере литератора Р.
Тут мерещатся разные причины. Не исключено, дело просто в нехватке душевных сил – для общения их в последнее время действительно не хватает, особенно для необязательного. А здесь как раз необязательность: каждый сам по себе, соприкасаясь лишь случайно. И знакомство, собственно, тоже случайное, благодаря общему приятелю, с которым лет сто не виделись. Тот, оказывается, шел к Н. в гости и, столкнувшись возле дома с Р., тут же компанейски потащил его к Н. Раз уж встретились нежданно-негаданно – отчего ж вместе не зайти? Тем более Н. человек радушный, никакого неудобства, да и коллеги как-никак.
И в самом деле – посидели, пива выпили, расположились друг к другу, поудивлялись, что, дескать, вот как судьба людей сводит – город-то какой огромный, а литераторов на этом свете не так уж много.
