— Финита ля комедия, — сказал Пахомов и устало откинулся на спинку стула.
— Хорошо, — шмыгнул носом взмокший от напряжения Черепицын. — Так и чего теперь?
— Так и ничего. Сейчас поедем на твоем тарантасе в библиотеку, выберем книги и свезем в клуб.
— А у тебя все это в библиотеке есть?
— Не боись, сержант. А чего нет, так то пускай Бузунько в райцентре ищет. Не наша это забота.
Они поехали в библиотеку и до обеда провозились среди пыльных полок, разыскивая нужную литературу. Нашлось все. Впрочем, Антона это не сильно удивило. Он знал, что библиотека у него неплохая. Во-первых, буквально полгода назад само здание посчитали архитектурным памятником и выделили дополнительные средства из бюджета — многое тогда приобрели. А во-вторых, две библиотеки, располагавшиеся в соседних деревнях, были неожиданно упразднены, и весь материал, хранившийся в них, перевезли в Большие Ущеры.
К трем часам они с сержантом отвезли книги в клуб. Пахомов ушел к себе отсыпаться, а Черепицын, проклиная все на свете, вернулся в отделение. И сразу зашел к Поребрикову.
Тот дрых без задних ног. Сержант присел на кровать.
— Эй, алло, террорист хренов, — подергал он спящего за плечо.
— А? — испуганно вскочил Поребриков. — Че, завтрак?
— Завтрак, завтрак. И обед с полдником. На-ка. Для ликвидации голода.
И Черепицын положил перед арестантом увесистую книгу.
— Че это? — хмуро спросил Поребриков, протирая опухшие от сна глаза.
— Конь через плечо. Платонов. Писатель. Учить будешь. Наизусть.
Сон у Поребрикова как рукой сняло.
— Не, сержант, — испуганно затараторил он. — Я на это дело не подписывался. Мне пятнадцать суток. Это да. А вот это. Это нет. Да за что? Что я тебе сделал? Говорю же, ну находит на меня иногда, прям беда. Вот и звоню. Сам себя потом проклинаю. А ты прям сразу вот так. Хочешь меня в дело употребить — давай. Я ж не против! Я ж только за. Может, двор тебе убрать, так давай. Я уберу. Двор. До забора, — уточнил на всякий пожарный Поребриков. — А вот это. Это за что? Тебе что тут, концлагерь, что ли, какой? Эксперименты над живыми людьми ставить на себе не позволю. Я это… буду писать. В конвенцию по правам людей. Нет, сержант, так дело не пойдет. Я на такой беспредел не подписываюсь. И точка.
Тут Поребриков замолчал, почувствовав, что Черепицын его даже не слушает и потому слова его летают по камере, как пингпонговые мячики и, не находя выхода, стучат об стены без ущерба для сознания сержанта.
Черепицын действительно совершенно не слушал сбивчивый монолог Поребрикова, а думал о чем-то своем, уставившись немигающим взглядом на противоположную стену.
— Все сказал? — спросил он, казалось, даже не Поребрикова, а какого-то воображаемого персонажа перед собой.
Поребриков проследил взгляд Черепицына и, не найдя никакого объекта в пространстве перед сержантом, растерянно кивнул головой.
— А теперь я скажу.
Тут Черепицын неожиданно развернулся к Поребрикову всем корпусом.
— Жаловаться можешь хоть в Верховный суд Антарктиды, мне параллельно, перпендикулярно и диагонально. Эту байду все будут учить, включая меня, так что не надо тут из себя лося грамотного строить и рогами сучья ломать. Шняга всероссийского масштаба. Ясно? Указ президента. Национальная идея. Вся деревня с этой ботвой колупаться будет. И все, как миленькие, 31-го декабря экзамен пойдут сдавать. А кто отлынивать будет или, как ты, права свои лосиные качать начнет, того на бабки поставят. Так что в твоих, Поребриков, интересах взять то, что я тебе тут положил, открыть на заложенной странице и выучить назубок то, что там отмечено. Тем более, что подвигов от тебя героических никто не ждет. Вполне посильная задача. Заодно мозги потренируешь. Все равно тебе еще десять суток сидеть. А будешь пальцы гнуть, я тебе еще пятнадцать суток нарисую. А потом еще, пока ты не выучишь от сих до сих. Вопросы есть?
Поребриков понурился и даже как будто уменьшился в размерах.
«Чуток перегнул палку, — подумал Черепицын. — Тем более что мужик-то он хороший».
— Ладно, ты не дрейфь, — подбодрил он сникшего Поребрикова. — Прорвемся!
— Ага. Прорвемся. Сказал презерватив, — хмуро отозвался Поребриков.
— Да брось! Там не так уж и много. Да и текст я тебе нормальный даю. Сам подбирал. Безо всяких закидонов. Простой. Очень простой.
Черепицын скосил глаз на книгу с непонятным названием «Чевенгур» и подумал, что насчет простоты он, похоже, врет. «Ну и насрать», — подавил он в себе жалость к узнику.
К семи вечера к клубу стал стекаться народ. Кто-то сразу проходил внутрь, кто-то задерживался на улице, курил и обсуждал предстоящее мероприятие. Оттого, что спецвыпуск газеты так и остался лежать в виде прессованной пачки на почтамте, предположения народ выдвигал разнообразные.
— Че собирают-то?
— Говорят, будут деньги раздавать.
— Ага. Хуеньги, ёпт! Раззявил варебульник свой подсвинок, да хмырем стал, — внес свою лепту в беседу Гриша-плотник, проходя мимо.
Дословно никто ничего не понял, но приблизительный смысл сказанного был, в общем и целом, понятен.
— Не, точно говорю. Из этого… стаби… стабилизационного фонда, — продолжил первый.
— Какого фонда?
— Ну фонда, где, короче, нефтедоллары хранятся.
— И их раздавать будут?
— Ага. Точно. Раздадут. По нефтедоллару на брата. Ха-ха!
— А на хера нам нефтедоллары?
— А хер их знает.
— А как они выглядят-то?
— Кто?
— Да нефтедоллары эти!
— А хер их знает.
— Да нормально выглядят, не ссы. Типа обычных долларов.
— Ага. Только на них вместо президента вышка.
— Какая?
— Бля, такая! Для прыжков в бассейн. Нефтяная, конечно. Ха-ха.
— Чего ржете, мужики?
— Саня говорит, нефтебаксы будут раздавать.
— Ага. Завалят по самые гланды. Глупости все это. Закрывать нас будут.
— Кого это нас?
— Большие Ущеры.
— Ты б хоть закусывал, Петруха. Мы ж не ларек, чтоб нас закрывать. Мы ж деревня.
— И я про то. Земля нынче больно дорогая стала. А мы, получается, сидим на золоте, как собака на сене. Вот они и будут выкупать землю.
— А нас куда?
— На кудыкину гору. В райцентр, наверное.
— А заместо деревни чего будет?
— Какой-нить секретный объект.
— Да никаких объектов не будет. А будет дорога скоростная, такая навороченная, до самой Москвы, — встрял очередной проходящий мимо. — А мы, выходит, как раз на пути и стоим. Вот нас и перенесут на пару километров в сторону.
— Ты сам-то понял, чего сказал? Как это перенесут?
— Да, Василий, ты нам своими фантазиями головы не забивай. Как ты целую деревню перенесешь?
— Отсталый ты, дядя Миша. Темнота. Сейчас знаешь какие технологии есть?
— Какие?
Василий насупился.
— Эти… нанотехнологии, например.
— Чего это? — спросил въедливый дядя Миша. Василий затушил сигарету, потоптался на месте, а затем зло сплюнул:
— Я б тебе, деревне, объяснил, но ты ж все равно ни хера не поймешь! — И резко зашел в дверь клуба.
Внутри народ уже проходил на места. Было невероятно душно, но кто-то наконец догадался припереть входную дверь, чтоб она оставалась открытой, и вроде полегчало.
На сцене стоял только стол и три стула. На двух из них сидели участковый Черепицын и библиотекарь Пахомов. Третий, предназначенный для Бузунько, пустовал. Сам Бузунько стоял у края сцены и курил в форточку зашторенного окна. Он как будто не собирался принимать участия в предстоящем спектакле и своей повернутой к залу спиной напоминал какого-то персонажа из фильмов про доблестных чекистов. Там тоже во время беседы кто-то обязательно скромно стоял спиной к допрашиваемому, словно был ни при чем. В самый ответственный момент он поворачивался лицом и задавал какой-нибудь каверзный вопрос, от которого подозреваемый бледнел и сникал, потому что было ясно — перед ним стоит самый главный человек. Майор, впрочем, делал это не нарочно, он действительно хотел курить. При этом он легонько барабанил пальцами левой руки по подоконнику, а между затяжками пыхтел, надувая щеки, как будто дул в невидимую трубу — пу-пу-пу.
Наконец, он докурил и, послав ловким щелчком бычок сигареты куда-то в темноту, повернулся к залу:
— Все, что ли?
Зал дружелюбно загалдел: «Да все, все, не томи!», «Давай, майор, расстреливай», «Все равно воскресенье испорчено».
— Ну, раз так, то, пожалуй, начнем? — он вопросительно глянул на Пахомова, и тот лишь пожал плечами: «А чего ждать-то?».
Бузунько кашлянул и начал.
Рассказ о том, что пора-де объединиться вокруг государственной единой национальной идеи (сокращенно — ГЕНАЦИД), что, мол, времена нынче такие, что требуют подъема самосознания и так далее и тому подобное, зрительный зал прослушал с большим вниманием и в благоговейной тишине. Даже тракторист Валера, обычно скорый на шутку, сидел тихо и не перебивал. Когда Бузунько закончил свое вступление, эстафету принял Черепицын. Он зачитал текст обращения президента, а затем и сам указ.
