Ознакомительная версия.
Если карамель переваривалась до траурной горечи, ничего уже нельзя было исправить – только начать всё с начала. Выбрасывать испорченные леденцы было жалко, и Лета часто делала уроки или читала книжку, засунув за щеку ложку с пригоревшими черными комками, горькими и першистыми. Но если не отвлекаться на тени и шорохи, не сводить с карамели глаз и в нужный момент быстро разлить тонким слоем по масляному блюдцу, она застывает светящимися медальонами. Леденцы всегда получались твердыми и хрупкими одновременно, совсем, как сердце Леты. Ей нравилось, что истончившийся до прозрачного лезвия обсосанный леденец резал щёки, язык и вены. Она кормила монетками, петушками и кругляшами мишек и кукол, и раскладывала толстенькие карамельные сердечки в укромных уголках комнаты – для змеи. Это было угощенье, какое кладут домовому – опасливое задабривание, сладкий ужас встречи и нежелания увидеть одновременно.
Осколки бракованных пластин Лета крошила пестиком и делала самодельный грильяж. Правда, угощать им было некого.
– Ой, как вкусно, – лживо причмокивал папа и норовил выплюнуть леденец в комок бумаги – берег импортный пломбировочный материал, как раз в те годы стоматологи начали драть с народа.
Бабушкино отношение к увлечению Леты тоже было нестабильным.
– Сахар переводишь, весь мельхиор сгубила, – часто ворчала она и угрожала заменить ложки на алюминиевые, устроить общепит.
– Зубы от твоих конфет сломаешь, – посетовала учительница, когда Лета принесла в класс на чаепитие самодельные леденцовые монетки.
Вообще-то учительница была добродушной, ходила по гимназии в домашних тапочках, но, впервые придя в класс, удивилась, прочитав в журнале имя Леты:
– Это кто ж тебя так назвал? Ну, многие лета!
Одноклассники игры слов не поняли, но дружно засмеялись. Поэтому Лета учительницу не любила. А своё имя ненавидела. Всё началось с новогоднего утренника – первая учительница предложила детям и родителям станцевать «очень простой и веселый танец», финскую полечку «Летка-енка», и включила магнитофон с глупой песней. Дети покатились со смеху.
– Мамы, папы, не отстаем! – кричала первая учительница. – Все танцуем!
– Я думал, самый тупой танец – маленьких утят, оказывается, есть еще тупее, – хохотал, перекрикивая музыку, и выкидывал ноги в бартерных кроссовках чей-то родитель.
– Вот сволочи поганые! – неизвестно кого имея в виду, возмутилась бабушка, когда Лета, всхлипывая, рассказала про финскую полечку.
Потом прибавились «зима-лето-попугай», «Лета-котлета», а в старших классах «Лета – это маленькая смерть». С последним утверждением втайне соглашались многие педагоги. В четвертом классе в дневнике наблюдений за природой, вместо того, чтобы отмечать осадки и направление ветра, Лета записала: «Не навижу природу!». В шестом заявила, что учебник «Москвоведение» написала шайка безграмотных в архитектурном отношении идиотов. Папа взял всю вину на себя, но это не помогло. В седьмом Лета была оштрафована советом гимназии «за грубую брань на территории образовательного учреждения». Тут вину взяла на себя бабушка, но жертва была напрасной. В восьмом Лета отсидела на двух уроках, физике и мировой художественной культуре, в кепке с красной звездой. А в девятом сорвала занятия в «Школе лидера». Педагог, закатная дама, пламенеющая в области декольте, взвалила на себя эту «Школу лидера», за которую ей лично – ни копейки, чтобы помочь детям взойти на вершины успеха. Пригласила на вводный урок депутата Государственной Думы, обозначила тему – лидерство, а на его вопрос: «Ребята, как вы думаете, почему достигли успеха те, кто стали лидерами нашей великой родины, России?», Лета выкрикнула:
– Быстро сориентировались на местности!
– Новикова! – грозно оборвала педагог.
– Ничего-ничего, пусть говорят. Нам, некоторым образом, тоже полезно послушать, чем живет наша молодежь, – заверил депутат. – Многие из тех, кто вчера, как и вы, учились в школе, сегодня возглавляют крупные предприятия, важные отрасли инфраструктуры.
– Оказались в нужное время в нужном месте! – снова громко прокомментировала Лета.
– Новикова, закрой свой рот!
Класс радостно ухмылялся.
– Да, есть и такие, пролезли, понимаешь, без мыла в депутатские кресла и саботируют важные законодательные инициативы, – согласился депутат.
– Бунт в стакане воды? – пробравшись к парте Леты, угрожающе спросила педагог.
– Ребята, давайте поговорим о нашей национальной идее, – не сдавался депутат.
– Обогащайся! – предложила Лета, она ненавидела богатство, как другие дети ненавидели бедность своего рабочего поселка или нищету панельного спичечного коробка.
Педагог стучала лазерной указкой по схеме личностного роста. Депутат крутил головой, пару раз одобрительно сказал в полголоса: «Ишь ты, непримиримая какая!», и завершил урок политическими заигрышами:
– Вот окончите школу, приходите сами в нижнюю палату парламента и поработайте на благо россиян!
– Лживый партийный клоун, – дерзко сказала бабушка, которую на следующий день вызвали к директору, и издевательски назвала сырой сквозняк, хлопнувший директорской дверью, ветром перемен.
– Вздумали воспитывать в детях любовь к родине, – кипела бабушка, придя домой. – Где она, родина? Её давно проиграл в карты этот алкаш!
– Не знал, что в Беловежскую пущу съезжались на преферанс, – заметил папа. – По-моему, там только пили.
– Один мой коллега из нашей старой журналистской гвардии провёл расследование… – угрожающе начала бабушка.
– Только давай без скупки краденого, – перебил её папа.
Бабушка оскорблённо замолкла. Её нервы были измочалены затеянным папой ремонтом квартиры, который бабушка называла «реставрация со сносом».
– Мой стиль – перфекционизм, – утомлённо говорил папа бабушке, корившей его за затянувшийся разгром.
Вообще-то это была именно бабушкина квартира, когда-то она уступила просторное жильё папе с Летой, а сама переселилась в их блочную однокомнатную, которую, в зависимости от настроения, называла то «вашей мышеловкой», то «куриной гузкой»: «Живу в вашей мышеловке, и я же ещё и плохая!». И вот теперь её законное жилье громили, не спросив фамилии собственника. Папа запланировал интерьер, в каковом прямые линии должны сочетаться с новым пришествием барокко. Возле стеклянной душевой кабины в виде небоскреба уже стояла ванна на золоченых драконьих лапах, – всё в полном соответствии с дизайн-проектом, который папа в смелом творческом замысле назвал «Апокалипсис преображения».
Конец света в основном затронул гостиную, холл и кухню, Лета отбилась от долгого присутствия маляров в своей светёлке подготовкой к экзаменам за девятый класс. Вообще-то Лета хотела, чтобы в её комнате был возведён лабиринт, но раз папа против, ей совсем никакого ремонта не надо! В первой четверти десятого класса она ещё один раз напилась и один раз сбрила брови. А в конце второй четверти в гимназию пришел новый учитель истории – аспирант, сотрудник института современной политики и автор популярных книг из серии «Под грифом секретно». Историю Лета сильнее не полюбила. Но в зимние каникулы учитель повёз класс в северную столицу, и на третий день пребывания, после обычного в таких случаях посещения Эрмитажа и прогулки по Невскому проспекту, привёл детей в музей блокады.
Экскурсанты роптали – залы музея напоминали старые декорации в пахнущих пылью тёмных кулисах, – и устраивали броуновское движение. Мальчики хотели идти в фастфуд, есть руками, без тарелок и ножей, и напиваться газировкой, чтобы, наполнившись её газами, взлететь, как дирижабли, оставив внизу родителей и учителей. Девочки жалобно матерились, недовольные срывающимся планом похода по торговым центрам, и вообще, не для того они делали макияж, чтоб бродить среди пыльных знамён и покойников. Экскурсовод изо всех сил старалась завладеть вниманием детей – обрушивала величины потерь, количество сброшенных фугасов и потушенных зажигалок. 900 дней, полтора миллиона, капуста перед собором. Мальчики норовили оседлать немецкий мотоцикл с коляской. Девочки шептались, не касаясь взглядами знамён из плюшевого бархата и подслеповатых газет, доживавших век в собственных снах о войне, как ветераны из разоблачительных репортажей о равнодушных чиновниках.
– 20 ноября 1941 года были снова сокращены нормы выдачи хлеба, – голосом диктора советского радио сообщила экскурсовод. – Воины на передовой стали получать 500 граммов в сутки, рабочие – 250 граммов, служащие, иждивенцы, дети – 125 граммов. И кроме хлеба почти ничего. В городе начался голод.
Мальчики целились в девочек из артиллерийского орудия, найденного поисковиками в болоте.
Ознакомительная версия.
