Прижав ладонь ко рту, Мирина пошла прочь, не обращая внимания на слова, несшиеся ей вслед.
– Шлюха! – кричали мужчины, и не потому, что Мирина когда-то ложилась с ними, а как раз потому, что она этого не делала.
– Ведьма! – визжали женщины, забывая о том, что именно мать Мирины приходила к ним по ночам, чтобы держать их за руку и помочь появиться на свет их младенцам… Забывая о том, что именно Мирина сооружала из старых костей игрушки для их детишек.
Когда Мирина наконец вернулась к Лилли, девочка по-прежнему сидела на камне у дороги, трясясь от страха и гнева.
– Почему ты не разрешила мне пойти с тобой? – спросила она, раскачиваясь взад-вперед со скрещенными на груди руками. – Тебя так долго не было!
Мирина воткнула копье в землю и присела рядом с сестрой:
– Помнишь, что сказала мама, когда мы уходили? Что бы ни случилось, ты должна доверять мне.
Лилли посмотрела на сестру – в глазах девочки стояли слезы.
– Они что, все умерли, да? – прошептала она. – Прямо как те люди в моем сне…
Мирина не ответила, и Лилли заплакала:
– Я хочу увидеть маму! Пожалуйста!
Мирина крепко обняла сестру:
– Видеть нечего.
…жестоко будить древнее зло,
Что в глубине сердца заснуло.
Софокл. Эдип в КолонеКотсуолдс, Англия
Отец встретил меня на железнодорожной станции в Мортон-ин-Марш, и выглядел он удивительно щеголевато для такого часа дня. Я ожидала увидеть его небритым и раздраженным и была тронута тем, что он надел весьма пристойные вельветовые брюки вместо старых подштанников, которые натягивал на себя по выходным. А то я уже начинала бояться, что эти подштанники сами научатся выходить на улицу за газетой и, пожалуй, даже заберутся в автомобиль, чтобы прокатиться с ветерком.
– Это, конечно, не мое собачье дело… – Мой отец не считал необходимым заканчивать предложения. Такова была его манера разговаривать. – Но какого черта тебе захотелось сбежать из Оксфорда в семь утра?
– Ох… – Я отвела глаза, борясь с желанием выболтать ему настоящую причину своего приезда. – А я уж было решила, что мне нужны причины, чтобы навестить своих родителей. В конце концов, я ведь ваш единственный ребенок…
Мои родители жили в перестроенном коттедже из золотистого камня, возведенном кем-то из далеких предков очень невысокого роста, не больше полутора метров, судя по дверным молоткам, расположенным на уровне колен. Предку, должно быть, этот дом казался величественным особняком; мне же – слишком высокой для своего возраста – он всегда был немного тесноват, и в детстве я частенько воображала себя великаншей в плену у двух троллей, живших в маленьком лесном холме.
Конечно, покинув отчий дом, я стала с грустью вспоминать даже то, что в детстве вызывало во мне лишь раздражение. И теперь каждый раз, возвращаясь в коттедж, я обнаруживала, что все меньше и меньше замечаю его недостатки… и даже нахожу уютной его тесноту.
Мы, как обычно, вошли в дом через гараж и остановились в маленьком чулане, чтобы снять обувь. Эта комната, битком набитая верхней одеждой, сухими цветами и лесными орехами, подвешенными к потолку в нейлоновых чулках, была, несомненно, самой неопрятной в доме. И все равно мне нравилось задерживаться здесь, потому что тут царил такой успокаивающий и такой знакомый запах – запах вощеных мебельных чехлов, ромашки и яблок, которые мы несколько лет назад забыли в корзине на шкафу.
Надев тапочки, мой отец сразу же отправился на кухню, а оттуда – в столовую. Слегка озадаченная таким маршрутом, я все же последовала за ним и увидела, как он осторожно подкрадывается к окну.
Окно выходило в сад, где стояла новая кормушка для птиц, явно предназначенная для пернатых друзей моего отца. Однако на помосте сидела черная белка, набивавшая рот семечками, насыпанными для птиц.
– Опять она!
Мой отец без промедления ринулся в сад, прямо в тапочках, чтобы прекратить эту злобную выходку самой Природы. Глядя на то, как он мечется по саду в вязаном жилете, трудно было поверить в то, что этот человек, Винсент Морган, был – до недавнего времени – директором местной школы, где много лет вселял ужас в маленьких мальчиков и девочек. В городке отца даже прозвали Морган Горгон, и в детстве если я оказывалась одна на улице, то тут же собирала вокруг себя компанию мальчишек, которые дружно кричали: «Морган – мини-Горгон», пока из своей лавки не показывался мясник в перепачканном кровью фартуке и не приказывал им заткнуться.
И лишь после ухода на пенсию отец всю свою энергию перенес на сад. Его постоянные рассказы об этом маленьком клочке земли его предков были полны жалоб и тоски. Яблоки никогда не бывали такими же сочными, как в его детстве, и малины никогда не вырастало так же много, как тогда, когда он был мальчишкой, набиравшим корзину за корзиной, чтобы отнести их потом на кухню миссис Уинтерботтом.
В идиллических описаниях его детства не было ни одной негативной детали. Отец-трудоголик и лежавшая в больнице мать никогда не упоминались, как и экономка миссис Уинтерботтом, суровая, холодная особа, в которой страсть к деловитости и чистоте не оставила места для нежности. Был лишь маленький мальчик в своем саду, окруженный пышной листвой и неизменным легким сиянием.
Заглянув в полуподвальный этаж, я, как и ожидала, увидела нескольких женщин, сидевших верхом на велотренажерах лицом к экрану, на котором демонстрировались упражнения.
– Привет, мамуля! – крикнула я. – И вам привет, дамы!
– Привет, милая!
Моя мать была одета в желтый трикотажный костюм, который я подарила ей на Рождество, цветной платок скрывал ее серебряные волосы. Она была единственной из всех знакомых мне женщин, которая не боялась вспотеть, и если прежде это невероятно меня смущало, то теперь все больше восхищало в ней.
– Еще десять минут!
Вернувшись наверх и обнаружив, что отец все еще занят своими птицами, я вдруг почувствовала, как внутри меня все сжалось. Десять минут. Ровно столько, сколько мне нужно.
Кабинет моего отца представлял собой пыльную, затянутую паутиной нору со всеми атрибутами комнаты джентльмена Викторианской эпохи. Стены были сплошь увешаны стеллажами, прогнувшимися под тяжестью книг, среди которых красовались отцовские сокровища: жуки на булавках в деревянных ящиках, черви и змеи, законсервированные в стеклянных банках, и птицы вымерших видов со стеклянными глазами, таращившиеся из-под потолка, словно хищники, усевшиеся на скале. Насколько я помнила, запах этой комнаты всегда казался мне интригующим; это был запах истории, знания и детских проступков.
Хотя теперь я и стала старше, я все равно отчего-то нервничала и потому тут же случайно задела глиняную кружку, набитую всякой ерундой, – и карандаши, линейки и скрепки разлетелись во все стороны. Дрожа от испуга, я кое-как затолкала все обратно в кружку и поставила ее на место, на стопку ежемесячных счетов.
В дверях появился отец.
– Ага! Ну, приветик! – воскликнул он, сдвинув густые брови. – Наверное, мне следует чувствовать себя польщенным тем, что тебя заинтересовала моя корреспонденция?
– Ужасно извиняюсь, – пробормотала я. – Я просто искала свое свидетельство о рождении.
Лоб отца разгладился.
– А… Дай-ка я посмотрю. – Тяжело опустившись в кресло, он открыл и закрыл несколько ящиков письменного стола, прежде чем нашел то, что искал. – Вуаля! – Отец достал новенькую папку с моим именем. – Вот все твои бумаги. Я тут немножко навел порядок. – Он улыбнулся, а я смотрела на него, пытаясь понять, что скрыто за его улыбкой.
– Ты… ты ведь никогда… ничего не выбрасываешь, верно? – робко спросила я.
Отец несколько раз моргнул, озадаченный моим неожиданным интересом к его делам.
– Ну, не то чтобы уж прямо совсем ничего… Я стараюсь складывать все в какую-нибудь коробку. Семейные документы и все такое. Тебе, возможно, захочется все это сжечь… Но решение будет за тобой.
Дверь на чердак ужасно скрипела, и поэтому было почти невозможно скрыть чье-либо посещение этой части дома.
Когда мы с Ребеккой были детьми, то держали в углу полутемного чердака – под самой крышей – небольшую коробку со всякими памятными вещами, и нам частенько приходилось прокрадываться наверх со всей осторожностью, на какую мы были способны. Там был миниатюрный кусочек мыла из какой-то гостиницы в Париже, сухая роза из свадебного букета, мяч для гольфа из парка Моузлейнов… и несколько других сокровищ, которым не следовало попадать в чужие руки.
– Что вы там делаете на чердаке? – как-то спросила мама за обедом, и от неожиданности Ребекка залила лимонадом весь кухонный стол.
