Ходит по бульвару тихий дебил Гена‚ кучерявый и узколобый‚ роста великаньего. Ему бы в баскетбол играть‚ да нет еще баскетбола‚ не культивируется. Подходит к каждому‚ пальцем в грудь тычет‚ смехом заливается: "Ты‚ – говорит‚ – сумасшедший‚ шедший‚ шедший‚ шедший..." Понять трудно‚ будто большой толстый язык с трудом ворочается во рту. Мало ему‚ языку‚ там места. Тесно. Зимой Гена снег сгребает с дворниками – штаны драные‚ ватник немыслимый‚ ботинки битые сорок пятого размера; летом в камушки играет с детишками‚ в салочки‚ и жутко глядеть‚ как несется по бульвару великан‚ и восторг у него на лице‚ и криком захлебывается рот‚ а за ним орава ребятишек: не оторвать их от него‚ свой он‚ великан‚ ребячий. А на великане сандалии на босу ногу и длинные черные штаны с голубыми бретельками; сам‚ говорят‚ бретельки пришивал‚ очень нравятся ему эти бретельки‚ тельки‚ тельки‚ тельки...
На бульваре скрипка заиграла. Старый музыкант к столбу прислонился‚ редкие волосы на слепые глаза упали – он не подбирает‚ а на груди коробочка от монпансье лохматым шпагатом к шее привязана. Кто сколько бросит. В том году проходил моряк‚ заслушался‚ задумался‚ тридцать рублей положил: няньки до сей поры вспоминают. А за спиной скрипача дом полярников‚ легендарный дом‚ куда приезжают прямо с Севера‚ в унтах‚ в меховых малицах‚ где на балконе шкуру белого медведя проветривают. Прохожие головы задирают‚ пальцами показывают‚ спорят‚ кто живет. То ли Папанин‚ то ли Кренкель‚ а может‚ Ширшов с Федоровым. Только-только с льдины вернулись и всеобщее любопытство вызывают. А на углу бульвара кондитерская в полуподвале: большие ириски‚ на фантиках стремительные бипланы‚ неуязвимые танкетки‚ грозная кавалерия – все ребята собирают; на Арбате зоомагазин: белые мыши‚ рыбки‚ черепахи: мыши раз убежали – две ночи няня не спала‚ на пол боялась ложиться; книжки-малышки в магазине, парашютная вышка на соседнем бульваре: Костика бросили с нее‚ он легкий – повис‚ ноги болтаются‚ пока вниз за трос подтянули‚ мама чуть с ума не сошла; исторический музей‚ зоологический музей‚ зоопарк: всё недалеко‚ всё рядом; и где-то там‚ в центре‚ главный универмаг: накопишь копеечками пятьсот штук‚ а тебе за это патефон‚ или фотоаппарат‚ или еще что: свято верили ребята‚ и копили‚ собирали монетки. Хороший район‚ но лучше всего бульвар: два ряда деревьев‚ газончики по сторонам и грохочущий трамвай за железной решеткой. Бульвар – это джунгли‚ тайга‚ прерии‚ Северный полюс‚ пустыня Сахара; бульвар – это птицы‚ гусеницы‚ червяки‚ одинокая‚ обезумевшая от обилия сачков бабочка; бульвар – это начало жизни‚ ее середина и конец: сколько ножек протопало‚ сколько влюбленных целовалось‚ сколько стариков досиживало дни свои. А по середине бульвара гордо и независимо гуляют мальчик и девочка‚ катят коляску с новорожденным. Мальчик и девочка ждут восемнадцати лет‚ чтобы расписаться‚ стать мужем и женой.
– Костик‚ – кричит няня. – Домой!
Вышли с бульвара‚ а на тротуаре Софья Ароновна стоит‚ руками машет. Пришел из школы брат Лёка. У Лёки насморк‚ у Лёки температура. Софья Ароновна горло посмотрела‚ Софья Ароновна лоб пощупала: "С лекарствами за семь дней пройдет‚ без лекарства за неделю". Но кальцекс дала‚ в постель уложила‚ врача вызвала – "придет Шапошников‚ послушает"‚ а сама на работу побежала. Опаздывает она на работу. Всю жизнь опаздывает – опоздать не может.
Няня заахала‚ няня заохала‚ бежит домой, толстым животом трясет: приехала из деревни‚ всю любовь‚ от своих детей оторванная‚ на Лёку перенесла‚ выпоила‚ в болезни выходила‚ купала‚ стирала‚ горшки выносила‚ всей деревне карточку показывала‚ к родной матери ревновала‚ гордилась не нагордилась его успехами‚ сама неграмотная‚ фамилию написать не умеющая. Костика она тоже любит‚ но когда Костик появился‚ у нее уже Лёка был: Лёка‚ Лёня‚ Леша‚ Алексей. Мужа-покойника тоже Алексеем звали. "Когда я вырасту‚ – твердо пообещал Лёка‚ – куплю тебе избушку. Уедем отсюда‚ будем вдвоем жить".
Прибегают домой – няня сразу на кухню‚ обед разогревать‚ и Костика с собой берет. Чтобы не заразился. А как не заразишься‚ когда на ночь он все равно туда пойдет?.. Комната одна – воздух один: заболел Лёка – заболеет и Костик. Это уж непременно. Да еще Нинку или Манечку прихватят. В эдакой тесноте не убережешься.
Обедает Костик у Ямалутдиновых. Няня ему первое‚ второе‚ компот несет‚ на раскладушку укладывает‚ крестит торопливо:
– Спи‚ Костик. Спи‚ родимый.
Он и спит. Тихо‚ тепло‚ сладко‚ и трамвая не слышно – окна во двор.
6
Снятся Костику сны: длинные‚ подробные‚ как любимые сказки. Две жизни у него: одна днем – с няней‚ с родителями‚ с братом Лёкой и коммунальной квартирой‚ а другая ночью – неизвестно где‚ неизвестно с кем. Он и заплачет во сне‚ и засмеется‚ и руками заскребет‚ и поползет куда-то: утром‚ глядишь‚ ноги на подушке лежат. Есть сны плохие‚ частые: знает заранее‚ что будет‚ а помешать не может. Есть сны хорошие‚ тоже частые: снится ему то‚ чего не разрешают‚ чего нет‚ чего нельзя. Днем нельзя на двери кататься – он ночью катается. Воду из-под крана: тут – нельзя‚ там – можно. Мороженое – сколько влезет. В зоопарк‚ в кино‚ с вышки парашютной – пожалуйста. Хотя нет... С вышки он боится‚ не хочет он с вышки‚ а она через день‚ противная‚ снится: на тросе висит‚ ноги болтаются‚ мама внизу плачет‚ и ботинок с ноги‚ как лист с дерева‚ невесомо слетает ей в руки. Зато на карусели – пожалуйста: днем – когда еще папа соберется да поедет с ним в парк‚ а ночью закрыл глаза и поплыл‚ и закружился. Ты его ругай не ругай‚ наказывай не наказывай – во сне всё можно‚ всё дозволено. И ничего не поделаешь: сны – они никому не подвластны‚ даже тем‚ кому подвластно всё. Иной раз такое приснится: сто лет разрешения проси – не допросишься.
Костик просыпается – кто-то в углу бормочет. Известно кто: земляк ямалутдиновский. Сидит на полу‚ качается из стороны в сторону. "Молится"‚ – объяснил брат Лёка. Бороденка жидкая‚ глазки-щелки‚ кожа на лице – ботинок заскорузлый. Неделю уже живет‚ по судьям-прокурорам бегает‚ по начальству всякому, правду татарскую ищет. У них в городишке мечеть закрыли‚ старикам молиться негде. Сложились старики‚ самого бойкого да самого грамотного в Москву отправили. А Москва не понимает‚ Москва наивности татарской удивляется‚ в Москве храм Христа-Спасителя взорвали – никто не знает зачем‚ – подумаешь‚ мечеть какая-то. Самый бойкий старик через день заболел‚ сутолоки городской не выдержал‚ домой помирать поехал‚ а самый грамотный у Ямалутдиновых живет‚ деньги общественные проедает‚ с Ренатом по вечерам спорит. Ренат его перевоспитывает. Ренат всех перевоспитывает. Он молодой‚ Ренат‚ горячий‚ для него нет преград на море и на суше‚ ему не страшны‚ Ренату‚ ни льды‚ ни облака‚ а главное‚ он всё понимает‚ Ренат‚ всё одобряет.
Старик с пола поднимается‚ на Костика глядит‚ языком цокает:
– Ренату не скажи. У него своя молитва‚ у меня своя. Халву будешь?
Поели халвы. Здоровенный кусок на столе лежит‚ в газету завернут. Самарья купила. Непрактичная она‚ Самарья‚ сладкоежка. Рубль лишний заведется – бежит на Арбат‚ в "Восточные сладости". Халва‚ козинаки‚ рахат-лукум... Костик всего попробовал.
– Мышка бежала‚ – рассказывает Костик с полным ртом‚ – хвостиком махнула‚ яичко упало и разбилось.
Задумался старик над загадкой‚ понять не может. Чего-то бормочет‚ пальцы загибает‚ качается на полу‚ будто опять молится. Далеко старик со своими мыслями‚ далече дальнего. Что ему мышка? Что курочка Ряба? Своих забот невпроворот. А заплакали дед с бабой, и ему плохо стало.
– Ай-яй-яй... – шепчет старик. – Худо. Кругом худо. Дед плачет‚ баба плачет... Старые стали. Старого легко обидеть.
В коридоре голос знакомый слышится. Костик охает и за дверь. Чуть Шапошникова не упустил: тот уже от Лёки уходит.
– Здравствуй‚ здравствуй‚ дорогой‚ – рокочет Шапошников. – Куда же ты подевался?
– Тут я‚ – захлебывается Костик. – Тут!
– Где? – оглядывает Шапошников со своей высоты‚ и от голоса его смешно‚ как от щекотки. – Где это тут? Не вижу.
– Да вот он я, – подпрыгивает Костик. – Вот он!
А сам скорее на стул и ногу на ногу закидывает. Шапошников – огромный‚ лохматый старик‚ друг ребячий; саквояжик в руке‚ словно игрушечный. Когда по бульвару проходит‚ весь бульвар‚ вся мелюзга на скамейки садится‚ ногу на ногу закидывает. А он мимо идет и черненьким молоточком по коленкам стукает: ребята визжат‚ ноги сами вверх подскакивают. Всех он знает‚ Шапошников‚ и детей‚ и взрослых: каждого лечил‚ каждого выслушивал‚ с каждым здоровается. "Пока по улице пройдешь, язык отвалится".
– Давай молоточек! – кричит Костик. – Доставай!
