Инженерно-технические работники в основном уже были подобраны, и тут я полностью доверял Валентину Спиридоновичу Архипову — главному инженеру. Он был великолучанином и неплохо знал многих сотрудников. Архипов, по натуре человек немногословный, произвел на меня хорошее впечатление. Кстати, и Бутафоров о нем отзывался как о серьезном, прекрасно знающем свое дело работнике.
С Бутафоровым мне приходилось встречаться почти каждый день. Время дружеских излияний и юношеских воспоминаний миновало, и мы с ним вели в основном деловые разговоры. Второй секретарь горкома партии ведал вопросами промышленности и транспорта. Действительно, я снова попал к нему в подчинение. По партийной линии. Пока я об этом не успел пожалеть: Николай был опытным партийным работником, отлично знающим городскую промышленность и пользующимся большим уважением. В этом я убедился, когда он приехал к нам на завод. Он был знаком со многими инженерно-техническими работниками. И потом, когда речь заходила о Бутафорове, самые разные люди хорошо отзывались о нем как о справедливом, обязательном и принципиальном человеке. Причем никто не знал, что мы с ним старые друзья.
Николай помогал мне и словом и делом. В его кабинете мы иногда за несколько минут разрешали самые запутанные тяжбы завода и подрядчиков. Что и говорить, Бутафоров умел с самыми разными людьми находить общий язык. И помогал он мне не только из дружбы, он и сам спал и во сне видел, когда завод начнет выпускать продукцию. А заявки на стандартные блочные дома, железобетонные конструкции для сельского строительства, формы для литья сыпались на нас бумажным потоком…
Завод отнимал у меня все время. Приходил я туда чуть свет и уходил иногда в первом часу ночи, удивляя в первые дни охрану. Несколько раз оставался ночевать в кабинете, который помещался на втором этаже здания заводоуправления.
В первую ночь, когда я заработался в кабинете, нужно было разобраться и завизировать, наверное, сотню бумаг, — я без подушки и одеяла прикорнул на диване. Под утро под плащом стало холодно, и я стащил со стола заседаний зеленую скатерть и укрылся. Наверное, это обстоятельство не ускользнуло от светло-голубых глаз моего секретаря Аделаиды, потому что на следующий день в книжном шкафу, в нижнем отделении, я обнаружил полный комплект свежего постельного белья, подушку и теплое одеяло.
В общем-то у меня характер покладистый и с людьми я умею разговаривать, но случается и срываюсь, к счастью, довольно редко. И самое обидное — по пустякам. Когда действительно складывается очень серьезная, напряженная ситуация, когда нервы до предела обострены и ты весь натянут, как тетива лука, как раз в такие моменты у меня голова ясная, и я никогда не повышаю голос, внешне не нервничаю и не теряюсь.
А сегодня меня едва не вывела из себя Галина Владимировна, главным бухгалтер. Утром она принесла для подписи чековую книжку. Наверное, когда ты ставишь свою подпись под головокружительной цифрой со многими нулями, нужно испытывать особое благоговение. Я же, с малолетства равнодушный к деньгам, как обычно, размашисто подмахнул свою подпись и занялся другими делами. Немного погодя снова пришла Галина Владимировна и снова попросила расписаться на заново переписанном чеке. Я решил, что она что-нибудь напутала и, не задавая никаких вопросов, снова подмахнул чек.
Но когда Галина Владимировна пришла и в третий раз с тем же самым чеком, я ядовито заметил, что не слишком ли много сегодня с утра бухгалтерия испортила банковских чеков? Галина Владимировна спокойно заметила, что бухгалтерским делом она занимается третий десяток лет и еще ни одного чека не испортила.
— Кто же тогда испортил? — с вызовом спросил я.
— Вы, — невозмутимо ответила Галина Владимировна. — С такой небрежной подписью (даже фамилию не разобрать!) ни одни банк чек не примет.
— Что же вы мне сразу не сказали?
— Первый раз всегда так бывает, — улыбнулась главбух.
Подавляя в себе готовое прорваться наружу раздражение, я взял чистый лист и стал расписываться. На главбуха я не смотрел. Когда лист запестрел не одним десятком подписей, Галина Владимировна осторожно пододвинула мне чековую книжку. Я, осторожно выводя буквы, расписался, и она больше не приходила.
С секретарем партийной организации завода Анатолием Филипповичем Тропининым я познакомился в первый же день своего пребывания на заводе. Он пришел ко мне в кабинет под вечер, когда схлынул поток посетителей. Вошел он без стука, решительно направился к дивану, привычно уселся с краю и, ожидая, когда я закончу разговор с председателем завкома Голенищевым, достал сигареты, закурил. Был он невысокого роста, худощав, с острым удлиненным лицом и серыми внимательными глазами. Выпуская дым в потолок, он задумчиво смотрел на меня, по-видимому не вникая в смысл нашего разговора. Однако, когда Голенищев, горячась, стал доказывать, что туристскую базу в Сенчитском бору нужно строить немедленно, иначе райисполком передаст нашу территорию радиозаводу, Тропинин негромко заметил:
— Ты не пори горячку, Василии Семеныч. Еще на заводе не устранены недоделки, один цех под открытым небом, а ты тут со своей базой… Если боишься, что варяги захватят нашу территорию, — завози туда стройматериалы, а капитальное строительство начнем ранней весной.
Тропинин поддержал меня — я как раз эту мысль и растолковывал председателю завкома — и, конечно, сразу расположил меня к себе. Впрочем, даже если бы он меня и не поддержал в эту первую встречу, мы с ним все равно бы сошлись. Чем больше я узнавал этого человека, тем больше он мне нравился. Взгляд у него прямой, открытый, говорит коротко и только по существу, умеет защитить свою точку зрения, а если окажется не прав, то открыто признает это, что далеко не каждому под силу…
Тропинин был неосвобожденным секретарем. В нашей парторганизации насчитывалось всего семьдесят четыре коммуниста. Конечно, это была большая сила, и я отлично знал, что мне есть на кого опереться. Анатолий Филиппович заведовал химической лабораторией, которая занималась анализом сырья, материалов, составлением рабочих смесей из местного сырья. Из этих смесей мы будем отливать железобетонные детали для строительства. В химлаборатории работали девушки-лаборантки. Они колдовали с пробирками, ретортами, приборами по определению качества и прочности железобетона. Потрескивали электрические пропарочные печи.
В белом халате с длинными пробирками в верхнем кармашке и в очках с черной оправой, он походил на моложавого профессора.
Мы толковали о перспективах завода, об общественных мероприятиях, которые необходимо провести в ближайшее время. Незаметно перешли на «ты». И получилось это как-то совершенно естественно. Мы были с Тропининым почти ровесники. Говоря о специалистах, Анатолий Филиппович был очень осторожен в оценках. Мне понравилось, что он ни в чем не навязывает свое мнение. Обратил мое внимание на инженера-конструктора Любомудрова, очень способного молодого инженера, но со странностями, что, в общем-то, свойственно всем талантливым людям: замкнут, необщителен, почти ни с кем не дружен. И тем не менее он, Тропинин, убежден, что этот человек принесет большую пользу заводу…
Однажды мы вместе возвращались домой. С наслаждением курили. В домах зажглись огни, ярко светили над головой уличные фонари. Небо было темное, без звезд. Холодный ветер покалывал щеки, задувал в рукава. Я вдруг подумал, что у такого человека, как Тропинин, должны быть славная жена и трое, не меньше, детей. Эта мысль не давала мне покоя, но я постеснялся спросить его. И, будто прочитав мои мысли, Анатолий Филиппович сказал:
— Мой Мишка, наверное, нервничает… Это мой старший, — пояснил он. — А всего у меня их — трое сорванцов.
Я улыбнулся про себя: иногда я безошибочно угадывал самые удивительные вещи. Например, в каком доме человек живет — хотя никогда не был на той улице — или какое у человека хобби… И чтобы еще раз себя проверить, сказал:
— Вы с сыном, наверное, что-нибудь мастерите? Не лодку случайно?
Он даже остановился и посмотрел на меня. И в глазах его изумление.
— Кто-нибудь вам сказал? — спросил он.
— Со мной бывает такое, — рассмеялся я. — Люблю угадывать.
— Я ведь на флоте служил, — сказал Тропинин. — Ну и увлекаюсь резьбой по дереву. Глядя на меня, и мой старший заразился… Сейчас мы с ним вырезаем парусник «Летучий Голландец».
— Вот и не угадал, — признался я. — Я ведь подумал, вы рыбак и мастерите с сыном обыкновенную лодку.
— Я заядлый грибник, — улыбнулся он. — Все грибные места в округе знаю. В прошлое воскресенье набрал корзину груздей и волнушек… — И тут Тропинин меня огорошил: — Я совсем не пью, — сказал он. — Ни капли.
— Желудок? Или печень? — полюбопытствовал я.
