– Что-то случилось?
– Кас собирается поехать завтра в Лондон, – сообщил ей папа о моей невыполнимой миссии.
– Отличная идея! – Мама присела на подлокотник папиного кожаного кресла. – Ты уже связалась с вокзалом, чтобы тебе предоставили помощь на платформе?
– Ага, – кивнула я, задаваясь вопросом, будут ли они впадать в истерику каждый раз, когда я соберусь в город.
– Ты не будешь отключать мобильный?
Я заверила их, что телефон будет все время включен.
– Мне только нужно, чтобы меня подвезли до станции.
– Дорогой, ты же подбросишь её до вокзала? – Она обернулась к папе, взглядом заставляя его повиноваться.
Он потушил сигарету и бросил её в пепельницу.
– Кас, почему бы мне не довезти тебя сразу до…
– Папа, – перебила я его. – Я должна сделать это сама.
Я выкатила своё кресло из комнаты, прежде чем он смог возразить и попытаться пошатнуть мою веру в себя.
– Я не возражаю. Кончено, я отвезу ее на вокзал, – донеслись до меня слова папы, когда он решил, что я уже далеко. Я остановилась у двери и прислушалась.
– Дело не в этом, Майкл.
– Я нервничаю.
– А я нет?
– Выглядишь спокойной.
– Ты гонишь!
– Гоню? Маме снова семнадцать? – произнёс папа с лёгкой насмешкой в голосе.
– Ты гонишь, – повторила мама. – Неужели мы будем дёргаться каждый раз, когда она будет выходить из дома? Так и поседеть можно. Надо надеяться на лучшее.
Я услышала, как папа пробормотал что-то про то, что он уже потерял надежду.
– Кас должна поехать одна.
– Знаю, знаю… Я с тобой полностью согласен.
– Для неё это огромный шаг вперёд, Майкл. Кстати, тебе надо бросить курить, – добавила она.
– Я брошу. – Папа глубоко вздохнул. – Когда Кас вернётся из Лондона целая и невредимая.
– Всё это очень тяжело, – наконец призналась мама. – В тот день, когда ты впервые увидел Кас на инвалидном кресле… – Она резко замолчала, было слышно только позвякивание её браслетов. – Нет, это глупо.
– Продолжай.
– Я вспомнила оперу, которую мы смотрели сразу после свадьбы. «Фиделио»[5]. Ту сцену, где заключённых выпускают на прогулку.
– Почему?
– Не знаю. У тебя было такое лицо – грустное и напуганное.
Это случилось через шесть недель после несчастного случая. Папа увидел меня в инвалидном кресле и остановился как вкопанный. Мне дико не нравилось сидеть в этом кресле, но с помощью Пола я научилась неплохо им управлять.
– Смотри! – сказала я папе. С меня ещё не сняли спинную скобу, но я сидела прямо, и это меня радовало.
– Здо́рово, – пробормотал папа.
Он вёл себя как-то странно: не снял куртку и не сел на стул, чтобы вместе со мной разгадывать кроссворд. Он просто стоял и смотрел на меня.
– Что-то не так?
– Нет, ничего. Почему бы нам не прогуляться и не подышать свежим воздухом? – предложил он, встав сзади и подталкивая моё кресло вперёд.
– Я уже могу катиться сама! – похвасталась я. Мне хотелось, чтобы он гордился моими успехами. – Мне только нужна шерстяная шапка. И свитер.
Он обошёл комнату, повторяя:
– Шапка, шапка, шапка. Свитер, свитер, свитер.
– Они в комоде.
Он нервно рылся в ящике, разбрасывая ненужные вещи в разные стороны.
Когда я, наконец, была готова, папа пошел вслед за мной. Проезжая мимо сестринской, я помахала рукой Джорджине.
– Смотри не замёрзни, Кас, – предупредила она.
– Смотри, мама! – заметила я, когда мы оказались на улице. Она шла нам навстречу.
– Брен, я забыл кое-что в машине.
Когда она протянула ему ключи, я поняла – что-то не так.
– Пап! – позвала я, но он даже не обернулся. – Я-то думала, что он порадуется за меня.
– Он рад, милая. Это, – она указала на меня, сидящую в инвалидном кресле, – большое событие. Ты такая молодец!
А потом она подняла глаза, чтобы посмотреть вслед уходящему мужу.
Я наклонилась поближе к двери, чтобы лучше расслышать их разговор.
– Мы должны побороть страх. Если мы будем трусами, что подумает о нас Кас? – сказала мама.
– Она же моя маленькая кареглазая девочка…
– Я знаю. Но, Майкл, она впервые за много недель подумала о встрече со своими друзьями, хочет поговорить с Сарой. Разве это плохо? Тебя не пугало, что Кас отгораживалась от мира?
– Да, конечно, ты права.
– Я всегда права.
Папа негромко засмеялся в ответ.
– Налить тебе виски с содовой?
– Да, пожалуйста. И налей виски побольше.
Проводник в тёмно-синей форме долго суетился вокруг моего кресла, прежде чем вкатить меня в вагон по специальному пандусу. Он устанавливал кресло в специальном месте для инвалидов, а я чувствовала на себе любопытные взгляды других пассажиров.
Когда поезд тронулся, я заметила, что папина машина всё ещё стояла на парковке, хотя я и просила его не ждать отправления. Глядя, как неподвижный автомобиль исчезает на горизонте, я наконец-то ощутила вкус свободы.
Я прокрутила в голове план на день. Сначала я должна была встретиться с Гаем и Домом в торговом центре Вестфилд в районе Шепердс-Буш. Когда мы договаривались о встрече, Дом сказал, что терпеть не может торговые центры, но лёгкая доступность стала решающим аргументом в пользу этого места для встречи.
Мы сдружились с Домом сразу после того, как меня перевели в реабилитационное отделение. Он был добрым и приветливым. Он часто подъезжал на своём кресле к моей кровати, чтобы поболтать. До инвалидности он работал в туристическом агентстве, которое занималось организацией отдыха для пенсионеров.
– Конечно, это звучит не очень увлекательно, но дело очень прибыльное. Кроме нас, практически никто этим не занимается, – сказал он, поблескивая глазами. – Мы сотрудничаем с туристическими базами по всей Европе.
Он по-прежнему работал в своём агентстве, потому что там его любили и ценили его оптимизм и неиссякаемую энергию.
С Гаем всё было совсем иначе. Дом сказал мне, что раньше он работал брокером в Сити. Гай постоянно пребывал в дурном настроении, не хотел делать зарядку и кричал на медсестёр. Своё нежелание что-либо делать он объяснял тем, что его долбаная жизнь окончена, так что на кой чёрт нужны ему эти сраные зарядки. Но каждый раз, выругавшись, он извинялся передо мной, а я улыбалась ему в ответ, надеясь, что наше общение этим и ограничится.
Дом был единственным пациентом нашей палаты, кто не махнул на Гая рукой и не отставал от него ни на минуту.
– Все мы в одной лодке, – говорил он, хотя это было не совсем так. У Гая была травма уровня С6, намного серьёзнее, чем у нас.
Но Дом никогда не сдавался. И Гай наконец не выдержал. Когда Дом во весь голос распевал песню «Всегда ищи в жизни лучшее» из Монти Пайтона[6], Гай воскликнул:
– Ну и сраный же ты шустрик, чёрт бы тебя побрал!
В палате повисла долгая тяжёлая пауза, которая была нарушена взрывом всеобщего хохота. Даже Гай рассмеялся. Так за Домом закрепилась кличка Шустрик.
После этого случая в Гае что-то изменилось, словно кто-то вновь осветил светом его душу. Как-то раз он решил с нами поужинать. Сначала разговаривали только мы с Домом, но Гай ловил каждое наше слово. Хотя ему было не до приятных бесед: он с трудом управлялся с ножом и вилкой, поэтому ему частенько приходилось есть тушёные бобы столовой ложкой.
Мы рассказывали друг другу, как попали в больницу. Этой темы невозможно было избежать, поскольку она постоянно витала в воздухе. Однажды, после работы, Дом сел на свой мотоцикл и в следующее мгновение уже лежал лицом на асфальте шоссе.
– Задняя шина моего мотоцикла взорвалась. Я все время думаю: а если бы я притормозил на повороте, и не мчался, как сумасшедший? Если бы да кабы…
Я в свою очередь рассказала им о судьбоносном утре с Шоном. Я тогда всего лишь вышла за продуктами и ни о чём другом не думала. Одна ошибка – и я в инвалидном кресле.
– Зато больше никто не пострадал, – заверила я ребят.
Я также поведала им о моих студенческих буднях в Королевском колледже и о письме Шона. Они не вымолвили ни слова. Шестое чувство подсказало мне, что Гай скорее всего думал о том, что он тоже бросил бы меня. А Дом чувствовал себя виноватым, потому что Миранда и глазом не моргнула, когда он стал инвалидом. Казалось, она любила его даже больше, чем прежде.
– Я помню, как очнулся в машине, – вдруг сказал Гай. От неожиданности мы с Домом чуть не подавились супом. – У меня страшно болела шея.
И Гая уже было не остановить – он рассказал, как поздно ночью возвращался после вечеринки и, потеряв управление, врезался в дерево. Спасателям понадобилось шесть часов, чтобы извлечь его из обломков. Пришлось срезать крышу машины. А первые несколько месяцев в больнице он был беззащитнее младенца, ничего не мог делать самостоятельно.
