Канатные дороги уже остановились (отключали их здесь рано, часа в три дня), но я решил подняться в кафе пешком, как в старые и, несомненно, добрые времена. Перепад высоты четыреста семьдесят метров – час с любованием предзакатным Эльбрусом. Я доложил о своем намерении старшему инструктору («Борь, я схожу в кафе к старому другу, там переночую, а ты подними моих утром наверх, я их встречу»). С унылым юмором старший инструктор просил предать привет ЕЙ, то есть старому другу. Я обещал.
На большом бетонном крыльце перед гостиницей маневрировало несколько пар, в том числе и два моих участника – Барабаш и Костецкая. Быстро он взялся за дало!
– Вот это я понимаю! – воскликнул Барабаш, увидев меня с лыжами на плече. – Тренировка, тренировка и еще раз тренировка! Наши предки, Елена Владимировна, совершенно не предполагали, что когда-нибудь будет изобретен стул, на котором можно будет долго сидеть, колесо, на котором ехать, тахта, с которой невозможно подняться. Они жили так, как Павел Александрович, – вволю нагружая свое тело! Когда у них останавливались подъемники, они шагали в гору пешком. Когда барахлил карбюратор, они бросали «Жигули» и неслись за мамонтом пятиметровыми прыжками.
Всю эту ахинею Барабаш нес, поминутно заглядывая в лицо Елене Владимировне, будто призывая ее посмеяться над его шутками и ни на секунду не выпуская ее локтя.
– Черт возьми, – продолжал он, – до чего же хорошо себя иногда почувствовать птеродактилем! То, что мы сегодня называем словом «спорт», было для наших предков постоянным фактором. Сыроеденье, постоянное голодание, освежающее организм, постоянное движение – так они жили! Павел Александрович, вы ко всему прочему не сыроед?
Солнце уже ушло с нашей поляны, и сверкающие Когутаи стояли по пояс погрузившись в синие тени. Начинало подмораживать. Барабаш в ожидании ответа стоял передо мной, чуть вытянув шею, будто и впрямь хотел стать птеродактилем. Его свежезапеченная на солнце лысина вызывающе блистала. Он не скрывал лысины. Он не скрывал ничего. О, он откровенный человек!
– Я не понимаю, – сказал я, – что за день сегодня такой? Все надо мной шутят.
– Это к деньгам, – сказала Елена Владимировна.
– И вам спасибо, – ответил я. – В общем, я ушел, завтра буду вас ждать на палубе у кафе. Я там заночую.
– Что-нибудь случилось? – спросила Елена Владимировна.
– Приехал старый друг, надо повидаться.
– Мне кажется, что Павел Александрович скромничает, – встрял Барабаш, фамильярно подмигнув мне. – На такую высоту можно идти только к старой подруге, которая к тому же и друг.
И опять вытянул шею. Господи, умный человек ведь?
– Как-то я раньше считал, сто подруга в конце концов может стать другом. Но чтоб друг стал подругой – не встречал, – ответил я. – Привет.
Я повернулся, но Елена Владимировна остановила меня.
– Павел Александрович, – сказала она, – вы не можете остаться?
– То есть? – обиделся Барабаш.
– Для вас – тотчас! – сказал я, удивившись, откуда я знаю столь пошлые слова.
– А я! – спросил Барабаш. – Мы уже договаривались насчет шашлычной…
– Я не могу сейчас соответствовать, – сказала Елене Владимировна. – Тут в вестибюле полно самых разнообразных девиц… почувствуйте себя немного птеродактилем.
– Я ищу духовного общения! – воскликнул Барабаш, и я почти полюбил его, потому что это была скрытая шутка над собой, над своей лысиной, над всем его полушутовством. Я люблю людей, которые умеют шутить над собой.
Барабаш приосанился, гордо посмотрел в сторону вестибюля.
– У меня длинные тонкие зубы, – тихо и таинственно сказал он. – На выступающих частях крыльев – когти. Глаза горят волчьим огнем. Бумажник распирают несметные тысячи. Передо мной не устоит ни одна жертва!
Он решительно повернулся и пошел к дверям гостиницы.
– Я нисколько не обижен, Леночка! – все в том же трагикомическом фарсе крикнул он.
– Если б я была жертва, я бы вас полюбила! – засмеялась Елена Владимировна. Она повернулась ко мне и строго сказала:
– Почему вы позволяете шутить над собой?
– Мне лень, – сказал я. – Потом он хороший, А вы что, и вправду не жертва?
– Я жертва, Павел Александрович, которая не рождена быть жертвой. Вот в чем вся печаль. А вы, кажется, тоже не сильный охотник?
– Нет, почему, – сказал я, – бродил по болотам…
– Вы извините, я никак не могла от него отвязаться. Он сразу же после обеда взял меня под руку и все время говорит что-то умное. Но когда все время говорят что-то умное, хочется хоть немного какой-нибудь глупости.
– Например, поговорить со мной, – сказал я.
– Вы просто подвернулись под руку. Я страсть как обожаю глупым мужиков. У нас их на телевидении до черта. А вы что, правда собрались на восхождение?
– Ну какое это восхождение? Вечерняя прогулка.
– Старый друг?
– Исключительно старый.
– Хотите я пойду с вами?
– Нет.
– Я смогу, я очень сильная, вы не знаете.
– Нет.
Она поежилась, подняла воротник желтой, как лимон, куртки. Прижалась щекой к холодному нейлону.
– Я просто за вас волнуюсь, – сказала она. – На ночь глядя… и так высоко…
– Не о чем разговаривать, я старый альпинист, – сказал я. И потом все, что могло со мной случиться, уже случилось.
– Вы ошибаетесь.
– Не может быть.
– Это очевидно. Вы просто не были раньше знакомы со мной. Смотрите. – Она постучала пальцем себе по лбу. – Видите?
– Вижу замечательный лоб, – сказал я.
– Это называется «гляжу в книгу – вижу фигу», – засмеялась Елена Владимировна. – Глядите внимательно – у меня во лбу горит звезда.
Мы посмотрели друг на друга, и во мне что-то дрогнуло.
– Ну, идите, Павел Александрович, темнеет быстро.
Она ушла, резко хлопнула расхлябанная дверь гостиницы. Я, тяжело спускаясь в горнолыжных ботинках по ступеням, пошел вниз, с ужасом чувствуя что Елена Владимировна Костецкая мне начинает нравиться. Примораживающийся снег визжал под негнущимися подошвами ботинок. Я вышел на выкатную гору, стал подниматься по «трубе», держась ее правой стороны. Конусные палки со звоном втыкались в мерзлые бугры. Странно, но я был смущен разговором. Только теперь я понял, какой напряженный нерв в нем был. Нет, нет! Я даже замотал головой и был наверняка смешон для стороннего наблюдателя. Не может быть все так быстро. Быстро полюбил, быстро жил, быстро расстался, быстро забыл, быстро снова полюбил. Чепуха. Клин выбивается клином только при рубке дров. Эта мысль отчасти успокоила меня. Я пошел веселее. Однако слабая травинка, неожиданно выросшая посреди моего вырубленного и пустынного навек, как я полагал, сада, не давала мне покоя.
…Когда я поднялся к кафе, на блеклом небе уже зажглись первые звезды. Мертвенно-синие снега висели на вершинах гор. Лишь над розовеющими головами Эльбруса парила пронзительно-оранжевая линза облачка, похожего на летающую тарелку. Серый сидел на лавочке, курил, ждал меня. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что я мог не подняться.
– Рад тебя видеть без петли на шее! – сказал он и взял у меня лыжи.
– Посидим, – сказал я.
– Да, не тот ты, не тот, – сказал Серый, глядя, как я утираю пот с лица.
– А кто тот? – спросил я. Серый ухмыльнулся. Присел рядом.
Под его сутулой гигантской фигурой лавочка слабо скрипнула.
– Как дела! – спросил он.
– Нормально.
– Семья и школа?
Я промолчал.
– Ну что, что, не тяни.
– Знаешь, Бревно, – сказал я, – во флоте есть такая команда «Все вдруг».
– Такую команду мы знаем, – печально сказал он, глядя на меня. – Никаких перемен?
– Нет. – Ну что же… – сказал Серый, – курс прежний, ход задний. У меня тоже неприятности. Обштопывают они нас.
– Кто? – спросил я.
– Американы. Я здесь недавно посмотрел ряд их работ по озону…
Серый замотал головой, будто в горе. Боже мой, все занимаются делом! Все, кроме меня!
В маленькой пристройке кафе, где на нарам жило человек пятнадцать, был уже готов крепчайший и горячий чай. На электрической плите в огромном армейском баке топился снег. Светка, хозяйка хижины, увидев меня, недовольно сказала:
– Явился, гусь! Сегодня пролетел мимо меня с какой-то блондинкой, даже не поздоровался. Паша, совести у тебя нет!
Я сел за стол. Я был среди своих.
Утром мы проснулись от грохота. Узкие и высокие, словно готические, окна жилой пристройки были совершенно заметены до самого верха. В ротонде кафе по огромным зеркальным окнам неслись снизу вверх потоки снега, будто там, у подножия стены, стояли огромные вентиляторы. С неимоверной быстротой росли островерхие сугробы с сабельными тонкими гребнями. Стекла дрожали. Каждые полчаса надо было откапывать входную дверь. Погас свет. Мы расчистили камин в центре кафе и пытались его разжечь. Дым под потолком плавал синими беспокойными озерами. С Донгуза и Накры шли лавины. Мы готовились рубить деревянный настил палубы на дрова. Рев стоял над миром. Это Эльбрус приветствовал весну.
