Как-то я даже пыталась оценить это и проникнуться такой музыкой. Но мой тогдашний парень отказывался ставить ее в моем присутствии, потому что чувствовал себя «странновато», хотя всегда громко восхищался ею. Конечно, для меня личное пространство свято, так что я и не пыталась вторгаться к нему, когда он находился наедине со своей музыкой, просто мне хотелось понять, сможет ли она привлечь меня, но он заметил, что чувствует себя «некомфортно».
Его собственничество в этом случае говорило о том, что он не хочет делиться своими мыслями и чувствами не только со мной, но и вообще с кем-либо. Он хотел остаться в комнате наедине с голосами людей, которых он не знал и которым на самом деле было наплевать на него.
15
Я прошла несколько кварталов пешком, прежде чем обнаружила серый дом с террасой, от которого исходили довольно плотные вибрации. Огромный, жутковатый, ветхий, похожий на замок семейки Адамс из Кладбищенского переулка. Его украшали сотни волшебных огоньков, похожих на светящуюся паутину, голубых, желтых, зеленых и красных. Серебряная мишура обвивала стволы деревьев и покрывала кусты и живую изгородь. Разные красные безделушки свисали с белого покосившегося заборчика. И надо всем этим как будто витал дух черной магии. Так всегда происходит на лучших вечеринках. Это похоже на гомеопатию — мы глотаем малую толику яда, чтобы исцелить хворь и стать сильнее. Обычно я именно этим оправдываю свои походы на вечеринки, потому что, если бы не это, зачем вообще ходить на них.
Лучшая вечеринка, на которой я когда-либо присутствовала, проходила в более современном особняке, и собрала ее семья, которая вскоре должна была переехать. Отец девушки, затеявшей все, был издателем, а его вторая жена была просто второй женой. Они собирались перебраться в лофт в центр Нью-Йорка. Отец-издатель носил очки в толстой оправе, седые волосы торчали из-под ворота свитера. Его вторая жена, одетая в дизайнерский бархатный спортивный костюм, держа в руках бокал с холодным совиньоном, все время улыбалась, что бы ни происходило вокруг и о чем бы ни говорили люди.
В их доме были стеклянные двери, полированные мраморные полы и предусмотрительно закрытая полиэтиленом мебель — вечеринка в духе «заброшек» оказалась еще той, вообще все тогда было неполиткорректным. До сих пор в моей памяти всплывают фрагменты псевдоинтеллектуальных разговоров в ванной, поцелуи с зеркалами и цветы, падающие из кармана пиджака.
Незадолго до рассвета парень, который называл себя моделью, будто бы убеждая других не пренебрегать его красотой, нашел ей самое лучшее применение. У него были карамельного цвета волосы, кожа и глаза, он много говорил при помощи рук и в конце концов начал целовать мой клитор на ступеньках бассейна. Он забыл о том, что надо дышать, как забыл и о том, что нам необходимо познакомиться. Его это совершенно не волновало.
Мы пришли ко мне домой, потрахались, а после восхода, но еще до того, как я приготовила на завтрак омлет с тофу, расстались, чтобы больше никогда не увидеться.
16
Наверняка французская аристократия наряжалась как бездомные и закатывала эпические балы. Хотя если бы вы спросили об этом кого-нибудь на «заброшке», сомневаюсь, что они знали бы об этом. Ведь большинство приглашенных было из очень привилегированных слоев, а такие люди обычно не стремятся узнать о чем-то и докопаться до сути.
Привилегированность обычно возникает в результате завоеваний и кражи, создания подделок и зарабатывания на их продаже, а потом это же самое — завоевание, воровство, создание подделок, продажа и заработок — выходит на новый уровень.
Австралия — одна из самых привилегированных стран мира. Здесь подают национальные символы к чаю, убивают коал, продвигаясь вглубь, сносят здания, внесенные в список культурного наследия, и на их месте возводят многоэтажные жилые комплексы, разрушают Большой Барьерный риф ради строительства угольных шахт; здесь пособие по безработице осталось на уровне двадцатипятилетней давности, мы завозим сюда туристов и позволяем им вытаптывать национальный парк Улуру — Ката-Тьюта, но не предоставляем убежища беженцам.
Для нас нет ничего святого, кроме денег и того, что мы белые. Нам плевать на то, что у нас есть. Мы безответственно используем наши так называемые привилегии, поэтому и выглядим не очень-то и привилегированными.
Мне всегда страшно при встречах с аборигенами. Я не знаю, как навести мосты между мной и ими. Увидев их, я сразу ощущаю свою неуместность и нелепость. Это так абсурдно — мое пребывание здесь. На самом деле я должна бродить где-нибудь в Северном полушарии, плести венки из ромашек и доить коров.
Все, что я могу предложить австралийской земле, — только перестук моих шпилек по тротуару, когда приближаюсь к этому жутковатому дому. И каким зловещим ритмом наполняет воздух этот звук. Наверное, стоило бы сказать спасибо какому-нибудь толстому мужику средних лет, вроде Альфреда Хичкока или Педро Альмадовара, за то, что он сделал синонимом тайны и женской силы нечто столь разрушительное, как шпильки.
О, боже. Мое сердце всегда начинает бешено колотиться, когда я приближаюсь к тому, что скоро все узнают о моем существовании. Сегодня меня защищают доспехи, сияющие изумрудами, гранатом, жемчугом, хризолитом и лазуритом. А во время месячных к ним добавляется еще и лунный камень.
Я прямо вижу мягкую ауру цвета розового золота, которой светится мое тело, как она сверкает и отбрасывает прочь всю негативную энергию, трансформируя ее в нечто полезное Земле и всем ее обитателям, перерабатывая ее для вторичного использования.
Ворота со скрипом отворяются, но я не могу закрыть их как следует, поэтому оставляю открытыми. Я иду по освещенной чайными свечами дорожке, но тут срабатывают сенсорные датчики и совершенно неромантичный яркий свет ослепляет меня. На входной двери я вижу записку: «Обойди дом / не бросай бычки через забор, как в прошлый раз / с Рождеством, твою мать / мы следим за тобой». Однако я все делаю иначе.
Я твоя, вечеринка. Встречай меня.
17
Я стою на улице, и мне нечего и некому сказать. И мне это нравится, ведь так я кажусь более интересной. Удивительно, как можно заинтересовать других обычным молчанием.
Я прислонилась к забору и сама себе сказала спасибо, потому что взяла водку, мартини, оливки и зубочистки, чтобы получать удовольствие от того, к чему привыкла и что мне действительно нравится. Я не пью ни пиво, ни перебродивший виноградный жмых со следами кислого молока или яиц, который продают в коробках в виде дешевого вина. Но мне же надо вписаться в эту мрачную вечеринку и хоть как-то украсить ее.
Многие на вечеринках «употребляют» наркотики, но у меня никогда не появляется желание их «употреблять». Один друг сказал мне однажды, что я и так живу в своих фантазиях, поэтому мне не нужно ничего «принимать». Опыт, который я получаю, и без того психоделический и наполненный чувствами.
Точно так же мне не нравится благодарить кого-то или что-то за пережитое мной прошлой ночью. Наоборот, я хочу, чтобы моя жизнь и все, что в ней есть, было только моим. И не хочу оставаться в долгу ни перед кем — ни перед лабораторией, ни перед случайным свидетелем, гуру, доктором или парнем, который варит наркоту в своем подвале. Я хочу принадлежать только самой себе.
Однажды мне нужно было получить какую-то медицинскую справку. Докторша спросила меня, принимаю ли я рецептурные препараты. Успокоительное, например, или антидепрессанты. Я попыталась объяснить ей, что испытываю некоторую неловкость, когда кто-то или что-то мешает моим ощущениям. Она взглянула на меня поверх своих крошечных узких очков и попыталась убедить в том, что эти лекарства часто помогают «справляться с тяжелыми переживаниями»; я ответила, что не испытывать тяжелых переживаний благодаря лекарствам — уж точно не помощь. А кроме этого, с чувствами и переживаниями не нужно «справляться», их нужно чувствовать и переживать.
